Водя стеком по пальцам, Шмидт сказал:

– Да, кстати, герр доктор, думаю, вас сегодня вызовут на ближайшую ферму. Похоже, там лежит человек с жуткой травмой.

У Шукальского кровь застыла в жилах.

– Его зовут Милевский. Жалкая свинья. Видно, с ним произошел несчастный случай. Да, это страшно. Разве не смешно, что человека может спасти такая простая вещь, как его язык? Но бедный глупый Милевский, польский осел, а он именно такой, держал язык за зубами слишком долго. Но когда он все же заговорил, ну… – Дитер Шмидт вздохнул, и Шукальский услышал, как зашуршала его черная кожаная шинель. – Он потерял один глаз. Этот глаз выскочил прямо из его лба, понимаете, словно маленькая красная луковица, и повис на ниточке. А на его теле остались весьма занятные следы. Особенно в области паха. Бедняга. Все же, думаю, детей у него хватает, они утешат его. Вы, поляки, и в самом деле размножаетесь, как бродячие собаки, разве не так? – Его улыбка сверкнула, словно лезвие холодной стали. – Так вот, герр доктор, – продолжил он, насмешливо произнося слово «доктор», – меня печалит, что ваш род все еще упорствует в преступлениях против рейха. Вы все еще сопротивляетесь, будто у вас остались какие-то надежды. Но разве вы не понимаете, герр доктор, что это напрасно. А мы ведь требуем так мало, так мало. Например, чтобы вы каждое утро представляли мне доклад. – Он покачал головой и издал фыркающий звук. – Такая простая вещь. Каждый должен представлять мне доклад, каждый, кто в Зофии наделен полномочиями. Даже пожарник, которому вообще нечего сказать, даже он следит за тем, чтобы его доклады удовлетворяли меня. Никто не стоит над законом. Необходимо, чтобы мне сообщали о том, что происходит в этом крае, а ваши доклады прежде всего крайне важны, поскольку они исходят из больницы. Раз вы возглавляете больницу, вам больше, чем кому-либо, должно быть известно значение исчерпывающих докладов.

Шукальский тяжело сглотнул и сказал настолько непринужденно, как смог:

– Можете быть уверены, герр гауптштурмфюрер, мне это известно. – Голос врача прозвучал ровно, он владел им. По его красивому лицу нельзя было определить, о чем он думает. – Должен ли я, герр гауптштурмфюрер, сделать из этого визита заключение, что отныне вы лично будете забирать у меня утренние доклады?

На мгновение глаза эсэсовца вспыхнули, и на долю секунды показалось, что его квадратное грубое лицо станет гневным. Но оно быстро разгладилось, Дитер Шмидт овладел своими эмоциями и вел себя не менее хладнокровно, чем его противник.

– Я пришел сюда, чтобы напомнить вам, герр доктор, что тот, кто в докладе утаит хоть какие-то сведения, считается врагом.

Доктор хладнокровно смотрел на маленькие твердые, как сталь, яблоки, служившие Шмидту глазами.

– Я утаил информацию, герр гаупт-штурмфюрер?

Теперь в этой игре для Шмидта настал самый приятный момент, и он, наслаждаясь им, решил немного растянуть удовольствие. Как бы он ни ненавидел Шукальского, ему пришлось согласиться, что перед ним достойный противник. Этот человек не юлил, на его верхней губе не выступали капли пота, он не дергался от страха. Одержать над ним победу будет особенно приятно.

– Я говорю о цыгане, герр доктор.

– Да?

Взгляд Шмидта упорно сверлил Шукальского.

– Он не упоминался во вчерашнем докладе.

– Разумеется, герр гауптштурмфюрер, этот человек прибыл сюда после того, как вам уже отправили доклад.

Стоя в безмолвном коридоре, оба уставились друг на друга, словно были связаны физическими узами. Шмидт старался побороть раздражение, которое начало расти, недовольство этим упрямым поляком пробудило в нем злость.

– Где этот цыган? – спокойно поинтересовался он. Хотя Шукальскому удалось овладеть своим телом, он ничего не мог поделать с дико колотившимся сердцем и уже боялся, что этот нацист услышит, как оно бьется.

– В морге, герр гауптштурмфюрер.

– Он мертв?

– Да.

– Вам здорово повезло.

– Как это понимать, герр гауптштурмфюрер?

– Я не смогу допросить этого человека. Скажите, герр доктор, – теперь голос Шмидта все повышался, – вы действительно считали, что вам удастся скрыть этот случай? Вы действительно считали, что раз в докладе о нем нет ни слова, то я так и останусь в неведении? Как глупо с вашей стороны, Шукальский, полагать, что если вы не доложите о нем, то я вообще ничего не узнаю.

– Не понимаю, герр гауптштурмфюрер, о чем вы говорите, – Шукальскому отчаянно захотелось облизнуть губы, но он сдержался. – Смерть этого человека для нас не означает везение. Наоборот, мы делали все, чтобы спасти его.

– Не лгите мне, Шукальский! Вы усыпили этого цыгана, потому что не хотели, чтобы я допросил его!

– Но это…

– Как мне повезло, что у Милевского нет мозгов! Потребовалось совсем немного, чтобы он рассказал мне все. Так что ваша маленькая хитрость, герр доктор, с целью скрыть от меня информацию о цыгане не удалась!

– Извините меня, герр гауптштурмфюрер, но я вас действительно не понимаю. – Уверенной рукой Шукальский методично перебрал бумаги в папке и спокойно сказал: – Вот, он здесь, – врач вытащил лист бумаги. – Герр, гауптштурмфюрер, думаю, что вы ищите вот это.

Протянув бумагу Шмидту и радуясь, что у него не дрогнула рука, доктор сказал:

– Вы увидите, что на этом докладе стоит сегодняшняя дата – двадцать пятое декабря. Я как раз собирался послать санитара с этой бумагой в ваш штаб.

Дитер Шмидт осторожно взял бумагу и уставился на нее. Его глаза, похоже, застыли, они не бегали туда-сюда по строчкам, а застыли на одной точке. Тем не менее Шукальский знал, что нацист читает. Как Милевский нашел цыгана близ своей фермы и привез его в больницу Зофии, как цыган успел рассказать фермеру о том, что с ним произошло – его ранили во время наступления группы солдат СС и вместе с ним расстреляли сотню других людей. Эсэсовец прочитал, что доктор Душиньская оперировала цыгана и извлекла из его головы пулю и тот, не приходя в сознание, ночью скончался. В докладе не был пропущен ни один факт. Все, что Ян Шукальский знал об этом деле, теперь стало известно Дитеру Шмидту. И он прочитал все это в докладе, написанном аккуратным цветистым почерком доктора Марии Душиньской.

Прочитав доклад, нацист долго смотрел на него. Как и Шукальскому, ему удалось феноменально справиться со своими эмоциями. Но такой опытный врач, как Ян, заметил предательские сигналы: пульсирование в сонных артериях, расширившиеся зрачки, типичный пепельный цвет кожи. Когда Шмидт наконец поднял голову, его глаза смотрели холодно и пристально, по лицу видно было, что он раздумывает. Затем, едва кивнув, он тихо сказал:

– Это исчерпывающий доклад, герр доктор. Как обычно, вы превзошли самого себя.

– Спасибо, герр гауптштурмфюрер.

– Да… – сказал Шмидт, все еще задумчиво кивая. – Очень интересный доклад. – Затем, будто вдруг опомнившись, начальник гестапо выпрямился и ударил себя стеком по бедру. – Отныне, герр доктор, мне от вас понадобятся два доклада. Один утром, другой вечером. Понятно?

– Да, герр гауптштурмфюрер.

– А если в поле вашего зрения попадет что-то необычное, немедленно докладывайте мне об этом. Это вам тоже понятно? Немедленно, Шукальский.

– Да, герр гауптштурмфюрер.

Отдав лист бумаги одному из охранников, гауптштурмфюрер Дитер Шмидт обернулся и удалился.

В этот рождественский день над городом повисла зловещая тишина. Или ему так показалось? Неужели слова, сказанные священником предыдущей ночью, убедили его поверить в то, чего в действительности не было? «Нет, – подумал Шукальский, поднимаясь по ступенькам своего дома, – мне так не показалось. Наверно, рождественский дух где-то витал, но война подавила его».

Александру не терпелось пойти на улицу и опробовать свои новые санки. Катарина все еще готовила рождественского гуся, и Ян решил некоторое время поиграть с сыном на снегу. Одев малыша так, что видны остались лишь глаза, и посадив его на сани вместе с Дьяпой, которая устроилась у него на коленях, Ян Шукальский взялся за тонкую веревку и зашагал по улице. Он радовался, что выдалось немного времени, когда можно не думать о мертвом цыгане, Дитере Шмидте и мрачных откровениях Пиотра Вайды. Ян бежал по улице, маленький мальчик визжал от радости, собачка, соскочив с санок, бежала следом и тявкала.