После истории с трубкой Мурка надолго куда-то исчез. Наверное, сидел и чихал в кают-компании. А я стоял на носу и глядел на проходящие корабли, на далёкий Мальмё, на прибрежные дома с красными крышами. Но наконец долгое отсутствие Мурки меня встревожило. Я ведь его знал: поди догадайся, какое новое озорство взбрело в его собачью голову.

И в самом деле, Мурка успел кое-что натворить за это время. Прежде всего он отправился искать капитана. Не найдя своего друга в каюте, он принялся брать штурмом крутой трап, ведущий на командный мостик. Несколько раз он падал, но не скулил. Смелость города берёт! Раз от разу он забирался всё выше, пока не научился цепляться за прутья и не добрался до двери штурманской рубки. Лишь через неё можно было попасть на мостик.

Уж тут-то он устроил концерт. Собаки, они умеют разжалобить человека! И штурман дал Мурке пройти сквозь рубку на мостик. Пёс улёгся у ног капитана и принялся устало и довольно отдуваться. Придя в себя, Мурка начал изучать мостик. Дверь, ведущая из штурманской рубки на мостик, осталась открытой. Следовало заглянуть в неё и посмотреть, не найдётся ли чего-нибудь погрызть в рубке.

Поднявшись на мостик, я не увидел Мурки.

— Где собака?

— Только что была тут.

— Тут? — переспросил я, предчувствуя недоброе.

В этот момент из штурманской рубки донёсся шорох и послышалось, как собачьи лапы ступают по линолеуму. А затем во всём своём великолепии появился сам Мурка, этот шкода, этот король дворняг. В зубах он держал крупномасштабную карту Зунда. Сразу бросилась в глаза красная линия нашего курса, проходившая мимо береговых и плавучих маяков, мимо Мальмё, между Хельсингборгом и Хельсингёром.

Я побледнел.

— Дай сюда! — хрипло сказал я.

Мурка радостно вильнул хвостом.

— Дай, дьявол хвостатый! — гаркнул я нечеловеческим голосом.

Мурка выронил карту. Я отнёс её на место и, вернувшись, плотно закрыл дверь рубки.

С минуту все на мостике молчали. Потом свободный рулевой взял Мурку на руки и снёс его вниз. Едва матрос поднялся наверх, как Мурка снова взял штурмом трап и поднял вой у двери штурманской рубки.

Но я не дал себя разжалобить, а сказал:

— Скули себе на здоровье!

— Пёс не виноват, — сказал капитан. — Просто надо держать дверь рубки закрытой, и всё.

— А всё-таки здорово он, леший, лазает! — с уважением сказал свободный рулевой.

— Только не своим курсом! — сердито возразил штурман. — Собачье дело — за кошками да зайцами гоняться, а не карты таскать!

Мурка частенько с невероятным упорством продолжал взбираться по трапу и атаковать дверь штурманской рубки. Но, сколько он ни выл, на мостик его больше не пускали. У собаки, конечно, тоже есть свой курс, но чтоб она ещё проверяла его по карте — это уж чересчур! Лишь в Норвежском море Мурку снова пустили на мостик. Но к тому времени он уже стал побаиваться закрытой двери штурманской рубки и старался проскользнуть мимо неё как можно скорее.

Каттегат мы прошли в хорошую погоду. И даже после того, как мы миновали мыс Скагген, за которым начинается более широкий пролив Скагеррак, Нептун оставался всё столь же милостивым. Лишь слабая волна слегка морщинила тёмно-синюю гладь Скагеррака. Датский берег уже исчез, береговые скалы Южной Норвегии ещё не показались, и вокруг была лишь вода, вода, вода… Нас даже охватило обманчивое ощущение, что разговоры о сильном волнении, о штормах, о морской болезни ведутся лишь для того, чтобы запугивать ребятишек.

В Скагерраке корабли встречались гораздо реже, чем в Зунде. Однообразие водной равнины постепенно заглушало в душе то праздничное чувство, которое охватило всех в первые дни плавания. Мы уже отчётливо сознавали, что нас ждёт будничная и монотонная трудовая жизнь моряков. У рыбаков, отправляющихся на дальний лов, нелёгкий хлеб.

Проходил час за часом, миля за милей. По правому борту нас сопровождали скалистые берега Южной Норвегии.

Был вечер. Уже стемнело. Море едва поблёскивало. Где-то впереди мелькали сигнальные огни встречных судов, на берегу мигали маяки.

После полуночи мы легли спать: капитан на свою койку, я на диван. А Мурке почему-то разонравилось спать у двери каюты на рогожке. Попытавшись всякими хитростями сперва занять капитанское место, потом моё, он, рыча, взобрался на кресло у письменного стола и свернулся клубком. Видно, он почувствовал себя спокойно между ручек кресла и потому вскоре тихо захрапел. А нам не спалось.

— Завтра будем в Северном море, — сказал капитан. — Барометр падает.

— Потреплет ветром.

— Не иначе, — сказал капитан и, помолчав, добавил: — Надо бы привинтить к полу кресло.

На кораблях стулья привинчиваются железными болтами к полу каюты. Но Мурка спал так сладко, что мы отложили это дело на утро. И оба разом заснули, словно в яму провалились.

Мне снился странный сон. Будто я веду машину по Военно-Грузинской дороге. Вдруг руль перестал меня слушаться и машина полетела в пропасть. Но не успел я упасть, как у радиатора выросли крылышки и машина взлетела вверх. А потом опять начала падать. Так меня болтало до тех пор, пока я с ужасным грохотом не рухнул на дно пропасти и не проснулся.

Корабль сильно качало. О переборку каюты, гремя, стукалась отвязавшаяся пустая бочка. Мурка рычал во сне и беспокойно ворочался. Но ничего особенного не случилось. Волна была встречная, и траулер опускался и поднимался через равные промежутки.

Капитан позвонил на мостик:

— Привяжите бочку.

С мостика ответили, что этим уже занимаются.

— Какой ветер?

Ответили, что западный, в шесть баллов.

— Всё, — сказал капитан и повесил трубку.

Траулер шёл прежним курсом против волны.

Раньше чем снова заснуть, я вспомнил всё то немногое, что знал о Северном море. Оно очень большое. Его площадь равна 270 тысячам квадратных километров. Но для моря таких огромных размеров оно слишком мелкое. Средняя глубина Северного моря — 94 метра. Лишь вдоль берега Норвегии тянется впадина глубиной до 700 метров.

В старину моряки называли Северное море «морем смерти». Наверное, потому, что над мелководьем волны гораздо более свирепы, чем над глубокими местами. Они тут круче, выше и яростнее, а провалы меж волн — более узкие. С такими волнами хорошо знакомы рыбаки Чудского озера и каспийские моряки. Волны Северного моря — плохие волны. Мне вспомнились друзья и знакомые, вспомнились эстонские моряки, чьих отцов и дедов когда-то поглотили эти волны. Я видел лишь фотографии этих людей и знал о них всего-навсего то, что их кости занесены морским песком и что под их головы не положено, как полагается, горстки эстонской земли.

Корабль всё качало и качало. Непривычного человека такая качка сначала одурманивает, потом усыпляет. Я слышал шаги штурмана над головой, размеренное биение мотора внизу и плеск волн, разбивающихся о нос корабля. А потом опять заснул беспокойным, изнурительным сном.

Ещё во сне я почувствовал, будто что-то изменилось. Но что именно, я понял лишь в тот момент, когда вместе с одеялом и матрацем слетел на пол и больно стукнулся головой. С большим трудом я встал на ноги. Но устоять было почти невозможно, и я вцепился в стол, за который мне пришлось держаться изо всех сил, так как корабль очень сильно накренился.

Значит, мы вошли в Северное море. Траулер шёл на норд-вест, и волна била сбоку.

Через палубу непрерывно перекатывались чёрные, как ночь, потоки воды. Всё, что не успели закрепить, двигалось и скрипело.

Только я было собрался опять поспать, как приключилась история с Муркой. Кресло, на котором он спал, медленно скользило по линолеуму: то вперёд, то назад, то вперёд, то назад. Спящий Мурка ощетинился и даже тявкал порой. Но вот на нас накатилась целая гора воды. Волна со всего разгона ударилась о поручни, её пенистый гребень обрушился на палубу, и траулер отклонился от курса на несколько градусов. Кресло заскользило быстрее и всем весом ударило в дверь. Что-то сломалось, и сиденье кресла провалилось. Сонный, оглушённый ударом Мурка с визгом покатился по полу, не находя, за что уцепиться. А корабль тут же со стоном перевалился на другой борт, и Мурка полетел под стол, прямо на стальной сейф, в котором хранятся судовые документы. Пёс очень ушибся и всё-таки принял всё происшедшее за игру. Мурка подумал, что эту игру с тумаками затеяли мы с капитаном. Он пришёл в неистовую ярость и решил нам отомстить. Вскочив на грудь капитана, он оскалил зубы и зарычал.