— Так что, вы все нам объясните? — спрашивает Елникитка.

— Все до тютельки, — отвечает заведующий, а сам покачнулся.

— Ну, в таком случае пойдемте, ребята, — говорит Елникитка недовольным голосом. Это, значит, она боялась, что не сумеет объяснить, и поэтому не шла.

Вот заведующий нас повел по всем комнатам.

— Здесь, — говорит, — помещик, его превосходительство господин Урусов, обедали, а здесь его превосходительство чай пили. А здесь его превосходительство отдыхали. А здесь…

Тут даже Елникитка не выдержала.

— Какое такое «превосходительство»? — говорит. — Тут перед вами советские дети. (Это мыто — дети!) И они не знают разных этих наименований. Вы попроще, гражданин заведующий.

— Могим, — говорит заведующий, а сам икнул. — А только это такое распоряжение было, чтобы выдерживать ко-ро-ло-рит. Вот, извольте видеть, здесь расписаны стены под фон. А ангелы, которые летают, это есть амуры. А это стол из ферфойского стекла. Пальцами просят не трогать, а то некоторые трогают пальцами и получается пыль.

И в это время — как икнет.

— Тьфу, что-то меня ик одолел, — говорит. — Должно быть, я много луку наелся. Сейчас приду, а вы тут погодите.

И ушел.

— Какой странный заведующий, — говорит Елникитка.

— Вы лучше сами нам объясните, Елена Никитишна, — говорю я.

— Если вы, Рябцев, постоянно лезете не в свое дело, — отвечает Елникитка, — это еще не есть, что и я должна так делать.

Вот пришел заведующий, начал объяснять, и я заметил, что от него уже не луком пахло, а чем-то такое другим…

— Что такое на потолке? — спрашивают ребята.

— На потолке, — объясняет заведующий, — есть богиня Венира, а вокруг нее на колеснице ездит пастух Булкан, а почему пастух, это что в руке у него кнут. А живопись эта — знаменитого африканского художника.

— А как художника звали? — спрашивают ребята.

— Забыл, — отвечает заведующий. — Всего не упомнишь.

— Ик, — раздалось в это время сзади. (Это Юшка Громов икнул.)

Тогда заведующий сел в какое-то красное кресло, закрыл глаза и говорит:

— Дети мои, дети и вы, преподавательница красной педагогии! У меня, извините, цепочка в глазах рассыпалась.

— Какая такая цепочка? — спрашивает Елникитка.

— Бррыльянтовая, — отвечает заведующий. — Но это ничего, я сейчас встану. Это мне вредно много луку есть.

И верно: встал, пошел дальше. Приходим в громадный зал, с хорами; посредине висит большущая люстра в чехле; а окна — чуть не с целую футбольную площадку.

— А здесь, — говорит заведующий, — его превосходительство господин Урусов зарезались…

— Почему же он зарезался? — поинтересовались ребята.

— Привидение видел.

— Какое привидение?

— Белую мадаму, — говорит страшным голосом заведующий. — И была эта белая мадама такая деликатная, такая, сказать, мужественная, что господин Урусов не выдержали.

— Ой! — говорит тихим голосом одна из девчат.

— Гражданин заведующий, — говорит тут Елникитка, — надеюсь, что вы настолько сами понимаете, что это предрассудок, что сейчас же разъясните детям всю нелепость подобных привидений.

— Ик! — отвечает заведующий. — Одолел меня лук, да и только. А я виноват, что нам велено все объяснять, как было? Я при этом не был, сам не видал, с меня и взять нечего. А впрочем, простите меня, — у меня деревня в глазах сгорела.

И прислонился к стене.

— Какая такая деревня? — спрашивает Елникитка, и видно, что она сердится.

— Епузиха, — отвечает заведующий, — а вы, гражданка, ежели вам мои объяснения не нравятся, то можете объяснить сами.

— Верно, верно, вы объясняйте, Елена Никитишна, — закричала часть ребят — из озорства, разумеется.

— Нет, пускай заведующий объясняет, — кричали другие.

— На голосование, — крикнул я. — Кто за Елену Никитишну — прошу поднять руки.

Подняло большинство. Уж и обозлилась же Елникитка!

— Я, — говорит, — ничего объяснять не стану, и вообще это безобразие, и мы сейчас отсюда уйдем.

— Зачем уходить? — говорит заведующий. — Мне с вами веселей. А то еще приезжайте к покрову, так моя баба пирогов напекет с-с-с… мясом.

Елникитка, однако, рассвирепела и потребовала сейчас же уходить на станцию. Только что подошли мы к дверям, как хлынул колоссальный дождь, а до станции — три версты.

— Что ж, подождем, — говорит Елникитка.

Я выглянул из двери и увидел, что все небо кругом обложило. А заведующий стоит сзади и говорит:

— Чего же вам уезжать, все промокнете, живого места не останется. Лучше оставайтесь-ка ночевать. Нагребем сена в комнаты, а кто желающий — лезь на сеновал. Молока сейчас из совхоза достану, сколько тебе хочешь.

— А хлеба можно достать? — нерешительно спрашивает Елникитка.

— Хошь десять пудов, — отвечает заведующий. — Я, уважаемая преподавательница, ежели захочу, так могу полный пир устроить. Не желаете ли?

И щелкнул себя по горлу.

— Я не понимаю, что вы такое говорите, — злым голосом отвечает Елникитка. — Но ввиду того, что дождь и ребята могут простудиться, то делать нечего. Придется остаться ночевать здесь. Потрудитесь показать ребятам, где взять сена для ночлега, потому что на сеновале ночевать я не позволю. И, кроме того, давайте молоко и хлеб. Мы заплатим.

Мы было пристали к ней, чтобы нам ночевать на сеновале, но она заявила, что не позволит, потому что мало ли что мы можем наделать, и что если мы уйдем на сеновал, то она сейчас же уезжает и оставляет нас одних. Хотя мы и не боялись нисколько, но пришлось подчиниться, потому что мог выйти скандал со школьным советом. Из этого вышло хуже только для Елникитки.

Пока заведующий ходил за молоком и хлебом, Елникитка нам говорит:

— Заведующий этот очень странный, и я вижу, что у него мозги набекрень. Поэтому я очень вас прошу не вступать с ним ни в какие разговоры и сношения. Вы, конечно, сейчас же рады установить с ним товарищество, но я этого не позволю, так и знайте.

Что она нам может позволить и не позволить? Если бы она этого не сказала, может, ничего бы и не было. А теперь мы решили ее и девчат напугать.

Дождь все еще не проходил, так что по саду побегать было нельзя, и мы играли в зале в салки. Скоро стемнело, и так как огня не было, то поневоле пришлось укладываться. Девчата с Елникиткой легли в одной комнате, а мы — в другой. Ну, конечно, пошли тут всякие разговоры и возня, так что Елникитка несколько раз нам кричала. Когда все более или менее затихли, Юшка Громов шепчет мне:

— Пора.

А мы еще с вечера припасли с ним ту простыню, в которую была завернута провизия, что мы из города привезли на экскурсию. Юшка напялил на себя эту простыню, и мы, чтобы слышно не было, прокрались в зал окончательно сговориться и прорепетировать. Только что мы входим в зал — вдруг видим: в конце зала чуть заметный огонек блестит. Мне даже не по себе стало от неожиданности. Юшка так и схватил меня за руку.

— Стой, Костя, что там такое?

— Это, наверное, заведующий.

— А я даже испугался. Пойдем посмотрим, что он там делает.

Подкрались мы к огоньку и тут заметили, что он идет из маленькой двери под хорами, которой мы раньше не заметили. Было сначала очень жутко. Дверь была чуть раскрыта, так что можно было заглянуть в нее. Я и заглянул. Вижу: стоит примус, а на нем — чайник, к носику чайника приделана длинная трубка, потом стоит таз, а под тазом — бутылка. Примус горит, а рядом сидит заведующий — и спит.

— Это он гонит, — шепчет мне Юшка. — Я знаю, у меня тетка так гонит. Смотри, смотри, уже полбутылки накапало.

Я двинулся вперед, чтобы лучше рассмотреть, в это время дверь скрипнула, заведующий вздрогнул и открыл глаза. Выругался по-матерно, наклонился к бутылке, чего-то подправил в тазу и опять сел.

— Я сейчас захохочу, — говорит Юшка. — Сил нет терпеть.

А меня самого смех разбирает, я даже нос зажал. Вдруг Юшка ка-ак фыркнет. Заведующий вскочил — и прямо к двери. Мы прижались к стене, а заведующий распахнул дверь и смотрит в зал.