— Опять она ходит, подглядывает, — бормочет заведующий себе под нос. — Ну, хорошо, я ее подстерегу, все косы отмотаю. — Мне стало не по себе, — кого это он грозится подстеречь. А Юшка меня кулаком в бок толкает. Мне — не до смеху. Заведующий повернулся в комнату, нагнулся, взял бутылку, только что хотел из нее хлебнуть, как Юшка прыснул, да так здорово, что даже по залу отдалось.

— Ктой-то? — заорал заведующий и выскочил в зал. Взглянул в нашу сторону да как заорет. Да бегом — туда, где наши спали.

Юшка моментально скинул с себя простыню, и мы с ним — винта на хоры. Засели там за перилами — и смотрим. А в тех комнатах, где наши, поднялся крик. И громче всех орет Елникитка. Вот, смотрим, выбегает в зал заведующий (а дождь в это время перестал, и луна показалась, так что было видно), а за ним — ребята. Сзади всех — Елникитка, завернутая в пальто.

— Вот там, там, — показывает в нашу сторону, под хоры, заведующий. — Там она и стояла. Высокая, длинная, чуть не до потолка.

— Да кто она-то? — спрашивают ребята.

— Белая мадама.

— Да вы хорошо видели-то? — спрашивает Володька Шмерц (я по голосу узнал). — Может быть, со сна показалось?

— Показа-алось! Как тебя, видел! — отвечает заведующий. — Только ее там нету: по другим комнатам бродит.

— Нету, так надо идти спать, — говорит заспанным голосом Елникитка. — И вы, если вам еще покажется, зовите сторожа, а нас не трогайте, а то вы мне всех ребят перепугаете.

— В-виноват, преподавательница, — отвечает заведующий. — Ежели вам примстится такое, так отца родного разбудишь, а не то что…

После этого ребята и Елникитка ушли, а заведующий вынес лампенку, обшарил все углы и опять пошел к себе под хоры.

Мы просидели с Юшкой на хорах минут десять и начали потихоньку спускаться в зал. Не прошли мы поллестницы, как видим, что из другой двери (которая была тоже под хорами, только правей) выдвигается какая-то тень. Я чуть не вскрикнул, а Юшка схватил меня за руку.

— Ктой-то еще? — шепчет, и по голосу слышно, что струсил.

А тень крадется по стене, дошла до середины и повернула нам навстречу, прямо под хоры. У меня даже сердце остановилось — так она неслышно шла. Но она пошла не по лестнице, в двинулась в ту комнату, где сидел заведующий. Мы замерли: что будет? И вдруг послышался грохот, рев, какой-то удар, и тень вылетела обратно.

— Ты что же это, пьяница ты несчастная, — орала тень на весь дом, — вон теперь куда забрался гнать! Да еще дерется! Будь покоен, все-о заведующему расскажу, дай только приехать! И это что же, люди добрые: забрался в чулан, гонит — и пьет! Гонит — и пье-оот…

— Да замолчи ты, чертова кукла, — хрипел заведующий, сгрибчив тень за шиворот. — Не понимаешь, што ль, здесь экскурсия ночует… Всех перебудишь, а мне отвечать придется… А то все косы отмотаю, вот-те крест, отмотаю.

В это время мы с Юшкой скатились с лестницы и бросились бежать к себе в комнату. Тень сразу замолчала.

— Вот видишь, — сказал нам вслед заведующий, — ребята должно, в уборную ходили, все слышали. Подводишь ты меня, лахудра несчастная.

А мы с Юшкой, забившись в сено, хохотали до слез и до истерики, так что Елникитка отворила дверь из девчонской комнаты и торжественно сказала:

— Конечно, это Рябцев. Но не беспокойтесь, Рябцев, даром вам это не пройдет. Это возмутительное безобразие. Я даже не нахожу слов.

— Я и не беспокоюсь, — ответил я, и мне сразу стало скучно, а не смешно.

Утром нас разбудил какой-то дядя в синих очках, спросил нас, как мы спали. Он оказался настоящим заведующим и только что приехал из города. А тот был просто сторож, поэтому он так смешно и объяснял. А потом настоящий заведующий сказал нам, что сторож служил еще при помещике Урусове и что, должно быть, его придется прогнать. И это уже не в первый раз, что он выдает себя за заведующего.

На обратной дороге мы много хохотали над Елникиткой, что она пьяного сторожа приняла за заведующего и с серьезным видом слушала его объяснения. Уж знает свою естественную историю, так и не суйся в обществоведение.

Несмотря на то что Зин-Пална ходит все время расстроенная и бледная, — больна она, что ли, — вчера опять была экскурсия в Головкино. Она могла бы кончиться очень печально, если бы не хладнокровие Зин-Палны. Я нарочно сходил в нашу фабричную ячейку и, хотя не застал секретаря, все-таки запасся мандатом от имени ячейки на имя головкинского комсомола с просьбой об оказании мне содействия в обследовании крестьянского быта.

Было воскресенье, и поэтому в деревне было гулянье. Многие мужики уже с утра были пьяные, а комсомольцы, как на грех, ушли на какое-то собрание в рик, а это — верст двадцать пять. И вот что из этого вышло.

Зин-Пална разыскала председателя и просила его содействия. Он сам не пошел, а послал своего сына, парнишку лет пятнадцати. Мы начали обмер, пустили в ход рулетку, нас обступили со всех сторон бабы, девки, парни, ребятишки и глазеют. Я решил воспользоваться случаем и, пока остальные ребята возились с рулеткой, начал обследовать быт. Для этого я подошел к девчатам и вступил с ними в разговор. Они хихикали и прятались одна за другую, а я все приставал к ним, чтобы они спели какую-нибудь песню. Они говорят, что не знают.

— А кто из вас лешего видел? — спрашиваю я.

— Да вот он, леший, стоит, — отвечает одна и показывает пальцем на меня. Вдруг ко мне подходит один из парней и говорит:

— Ты к нашим девкам не лезь, ты за этим, што ли, сюда пришел?

Тогда я вынимаю мандат и ему показываю. Он посмотрел и говорит:

— Это не про нас писано. Раз ты сукомол, то и иди к сукомолу, а к девкам приставать нечего.

Я было вступил с ним в спор, но вижу, что они меня оттерли, а среди наших какое-то волнение.

Обмер шел по задам мимо огородов, и ихние, деревенские, ребятишки, которые толкались около рулетки, забрались в чей-то огород, нарвали стручков, а сказали на наших. Какая-то тетка выскочила, начала кричать. И лезет прямо с кулаками на Зин-Палну и кричит ей:

— Раз ты учительша, должна за ими смотреть.

Зин-Пална спокойно отвечает:

— Я не отвечаю за ваших, деревенских, детей, а мои тут все при мне были.

— Да что я не видела, што ль! Вон тот вон самый стручки рвал.

И показывает на меня.

— Что ты врешь-то, тетка! — закричал я, обозлившись. — Когда ж я у тебя стручки рвал?

— Он тут и к девкам приставал, — загорланили парни.

Тут Зин-Пална как гаркнет громовым басом, что я даже и не ожидал от нее такого:

— Как же вы смели, Рябцев, приставать к девушкам?

Весь галдеж сразу утих, а я молча вынул мандат и подаю Зин-Палне.

— Ну и что же? — спрашивает Зин-Пална.

— А то, что, раз я обследую быт, имею я право просить петь песни или не имею?

Тут подходит здоровенный мужик, который все молчал и смотрел, и говорит:

— Уходите вы от греха подальше, тут вам делать нечего.

А девки издали кричат:

— Оченно просим — от ворот поворот!

Какой-то еще пьяный мужичонка ввязался:

— Я их знаю, они насчет налога, — зе-мле-ме-ры, грети их душу мать совсем!

— Гони их в шею, а не то за дреколья возьмемся! — закричали со всех сторон.

А баба, у которой тырили стручки, подскакивает к Зин-Палне и хвать ее за рукав. А тут откуда ни возьмись — Алешка Чикин. Схватил бабу за руку и мотнул ее в сторону.

— Да что ж это, православные, руками хватают! — заорала баба, а какой-то длинный парень схватил Алешку за плечо.

— Стойте! — опять таким же голосом гаркнула Зин-Пална, и ее единственный желтый зуб блеснул, как клык. — Дайте слово сказать.

И опять все замолчали.

— Вот вы ничего толком не спросите, — говорит Зин-Пална учительским голосом, — а лезете в драку. Мы желаем вам добра. Хотим быть вашими городскими шефами, а для этого нам надо составить плант. (Так и сказала: плант).

— А что с того будет? — спрашивают тихо сзади.

— А будет то, — отвечает Зин-Пална, — что у вас будет заручка в городе — раз. Вы будете знать, куда обратиться, — два. Мы вам всегда поможем — три. Газету вам присылать будем — четыре. Семенную ссуду поможем исхлопотать — пять. Это и есть «шефы».