— Ну и кто?
— Ты, мил друг, ты?
— Серьёзно? Когда?
— Совсем заработался, ты в холле на бабенку налетел и своим навороченным телефоном попал ей по носу!
— Надо же, — пробормотал Иван, — даже не заметил.
И вдруг засмеялся:
— А внук-то, внук, диверсию деду предлагал… Я ж дурак. Начал верить… этой… что он… Эх, деда, правда тебе рожу надо набить. Ладно, это все решаемо, и побыстрее об этой Вале сведения мне.
Валя, наведавшись в свою московскую квартиру, проверив все, прикупив кой каких сладостей для соседок-подружек и их детей-внуков, ехала в электричке, глубоко задумавшись. Этот колючий ёжик Лёха сильно зацепил её, сильный человечек. Несмотря на нелестную характеристику, мальчишка умел и смеяться и заботиться о младших сестричках, называя их своими детьми.
— Как хочется этому неведомому деду гадостей и сделать, и наговорить, — подумала она в сердцах.
Выйдя на платформу, глубоко вдохнула чистый воздух и неспешно пошла по тропинке, протоптанной местными жителями между кустов. На появившейся после кустов большой поляне залюбовалась открывшейся панорамой Каменки — деревня расположилась на бугре, яркие, раскрашенные в разные цвета домики, как разноцветные жучки, казалось, ползли по бугру вверх. За бугром, на небольшом отдалении, блестела и сверкала на весеннем солнышке Малявка, неширокая речушка, в которой несмотря на название, имелись омуты, и с ранней весны до поздней осени сидели по её берегам рыбаки.
Наезжали сюда летом и постоянные туристы-москвичи, которые ставили палатки, отдыхали подолгу, купались, загорали. Покупали у местных продукты — молочку, овощи, яйца и говорили, что никакие Сейшелы-Мальдивы так не влекут, как милые сердцу русскому просторы.
Вот и Валентина выбрала Каменку. После тяжелого, выматывающего душу развода она сдала квартиру квартирантам, а сама, отремонтировав и перестроив бабулин дом, поселилась здесь. И за пять лет ни разу не пожалела об этом.
Её дом, покрашенный в нежно-голубой цвет, с красивыми наличниками, был виден издалека. Вообще их Цветочная выделялась из всех улиц. Когда Валя перекрасила свой дом, а сосед Володька, мастер на все руки выпилил и приладил на окна оригинальные наличники, чем-то напоминающие гжельские мотивы, все соседи наперебой стали заказывать резные наличники и перекрашивать дома в разные цвета. У бабы Тани домик стал «лимоновый», у Володьки с Томкой — малиновый, были и сиреневые, и желтые, и зеленые дома. Деревня преобразилась — стала празднично-красивой. Жители Каменки как-то незаметно для себя втянулись в дружеское соревнование, чья улица лучше. Сейчас возле каждого дома росли цветы и красиво подстриженные кустики, было много сирени, улицы заровняли, засыпали ямы мелкими камнями и битым кирпичом. Глава сельского поселения договорился с дорожниками, ведущими неподалеку развязку федеральной трассы, и в выходной день три катка проутюжили и укатали все камни. Сами для себя устроили уют и красоту. Сейчас начинали цвести сливы и вишни, деревня была в белопенном кружеве, а уж когда зацветала сирень…
— Бу! — раздалось за спиной заглядевшейся на Каменку Вали.
Она подпрыгнула.
— Вовка, дубина, я ж заикаться буду!
— Ой, Валюха, я тебя пять лет пугаю, ничё, живая. Как съездила-то? Чёй-то нос у тебя припух? Вроде не пьёшь, асфальтовой болезнью не страдаешь?
— Да вот, — она рассказала ему и про нос, и про пацанёнка.
Он взял её сумки, пристроил в корзину, укрепленную впереди руля, помолчал и сказал:
— Это ты верно сделала, что позвала к нам — дети должны бегать, драться, прыгать, лазить, все как полагается в детстве. Вон, мой архаровец, коленки только зимой не ободранные, а уж на придумки мастак. Я был шустрым, но Матюшка мне сто очков вперед даст. Ты мне тогда заранее скажи, как гости будут, я их на рыбаловку утащу, с завтрева обещают потепление, вот и пущай у них будет веселье. Забыл, Ильинишна, тут опять твой с утреца наезжал, баба Таня ругмя ругалась на него, грозилась Верного на него спустить.
Верный — огромный псина непонятной породы, был хозяином всей деревни, все собаки его боялись, да и некоторые людишки тоже.
Стоило бабе Тане появиться в сопровождении пса у магазина, так отирающиеся там с раннего утра и до закрытия алкаши мгновенно испарялись.
К Вале он сразу же проникся симпатией и позволял иногда вычесать репьев из шерсти. Пёс был очень разборчив в людях, но соседей бабы Тани уважал всех и защищал в случае чего постоянно.
И невзлюбил с первого раза бывшего Валиного мужа, он не лаял, а негромко рыча, неспешно двигался в его сторону, и приходилось лощеному, нарядно одетому мужчине чуть ли не бегом садиться в машину и уезжать под веселый смех соседей.
— Чё ему надо из под тебя хоть?
Володька был мастер на всякие присказки-поговорки.
— Да все то же — прости, вернись!
— Ага, вернись, я все прощу! Москва большая… Чё и не найдёт никак по Сеньке и шапку, по едреней матери колпак?
— Да там, Ильич, запросов и амбиций много, а пользы — шиш. Моя-то сталинская двушка как теперешняя четырехкомнатная будет, а ему пришлось в однушку в Кукуево перебираться, это ж на дорогу много время уходит, да и тесновато, масштаб не тот.
— А, ну, на хитрую задницу всегда находится…
С горы скатились три пацаненка на великах и понеслись к ним наперегонки.
— Во, Валь, махновцы появились, ничего ведь не боятся! Слышь, а у меня ведь есть велик лишний. Я его погляжу, цепь подтяну, педали смажу, и будет твой Лёха на транспорте рассекать по Каменке.
Пацаны подъехали, галдя все разом.
— Цыц! На первый-второй рассчитайсь! Вот теперь по номерам и говорите, первый пошел!
— Дед, баба Тома сказала, что с завтрева тепло пойдет, на рыбалку пойдем?
— Дядь Вов, пойдем, а? Мы уже червей накопали, целую банку, бабе Тане три грядки перекопали заодно, — шустрый Санька с Яблоневой улицы успевал везде.
— Ладно, завтра не, через три дня как раз суббота, и погода устоится. Пойдем, но смотрите у меня, чтоб… как в танковых войсках!
Вечером, как всегда набежали к Вале соседи, как выражался Вовка, «на огонёк — бабьи посиделки». Посидели, попили чайку, выпили калиновки, для сугреву внутренностей, а потом пошли разговоры обо всём. Поохав на Валин слегка спавший, но ещё опухший нос, пригорюнились над судьбой мальчонки.
— Вот ведь, дети с воспитательницей, а без тепла совсем. Это ж какой надо стервой быть, что его чуть ли не дурачком обозначить? — возмущалась баба Таня. — Сама вырастила семерых без отца, и хоть один остался без внимания и ласки? Правильно, Валюшка, сделала, чтоб в Каменку приезжал завсегда. А мы всем миром и отогреем. Вот оно, богатство, как глаза застит, дед-то явно не из работяг, а дитям внимания совсем не уделяет! Тряпки, игрушки всякие компютЕры — это одно, а обнять и похвалить дитёнка — совсем другое. Мои Аришку грозятся привезть, она тама их достала нытьем, вот ведь, сколь их у меня внуков-то, а Аришка как истинная каменская, со скандалом и воплями уезжает на зиму, чё делать будут осенью, ведь первый класс? Ванюшка поговаривает меня в Москву забрать, с ей ходить в школу. Но я, девки, из Каменки никуда! А Людмилка в Красноярск зовет, хоть на месяц. Ну, может, зимой и соберуся на немножко. Тут вон Верный, Муська, Зорька, куда от них?
Баба Таня, несмотря на свой солидный возраст — 75 лет, держала корову, гусей, курочек.
Невысокая, шустрая, она успевала везде, а летом, когда на покос съезжались все пять сынов, она летала по Каменке, сияя как молоденькая. Сыны были как на подбор — рослые, крупные мужики, и баба Таня среди них выглядела, как мелкий подросток, но надо было видеть, с какой любовью и вниманием относились к ней сыновья.
Старшенький, Петруша, в свои пятьдесят пять лет, слушал маманю неукоснительно, дети выросли дружные, друг за друга горой.
Только младшенький, Ванюшка, смеялся на мамкины наставления и, схватив её в охапку, посадив на руки, таскал по деревне.
Она ругалась:
— Охальник, пусти! — а сама с нежностью смотрела на своих мужуков и счастливо вздыхала:
— Удалися детки! Вот бы Никифор порадовался!
— Так что, пусть детки приезжают, девчонок с Аришкой пустим гулять, а Лёху вон Томкин Матюха быстро в курс дела введет. Том, я так ли сказала?
— Баб Таня, ты у нас в Каменке большой авторитет, как скажешь, так и будет, — крупная, смешливая, никого и ничего не боящаяся Тома всегда прислушивалась к советам бабы Тани, их три дома жили одной жизнью, знали и помогали друг другу.
Вовка, посмеиваясь, звал их — «мои курочки»!
Валя, выросшая здесь с бабулей, вернувшись в Каменку после развода, как и не уезжала на двенадцать лет в Москву, хотя она наведывалась все эти годы постоянно сюда. Несмотря на недовольное бурчание мужа, её тянуло в Каменку. Даже после смерти своей бабули она неизменно бывала здесь, и никогда не забывала своих соседей — помогала, чем могла, бабе Тане, Вовке с Томой по хозяйству. Перед тем как приехать, звонила им, спрашивала, что привезти, или же они сами просили что-то купить.
Валя, рано оставшаяся без матери, жила с бабулей Ниной Ефимовной на скромные две пенсии, и соседи поддерживали их, чем могли.
Вовка же, бывший на десять лет старше малявки, дружил и заступался за неё с детства. Поначалу находились желающие обозвать скромную тихую девочку с огромными карими глазами безотцовщиной, а то и похуже. Но пара разбитых носов и фингалы, поставленные Вовкой, быстро утихомирили желающих сказать гадости.
Вовка же и привел её в секцию борьбы в деревенском клубе, бурча, что надо уметь за себя ответить и постоять. Там же занималась и Тома, жившая в соседней деревушке — Аксёново, вот и дружили они крепко, почти тридцать лет.
Надо сказать, что все трое не одобрили в свое время выбор Валин — мужа. Валерий не понравился никому, но ослепленная, влюбленная, девятнадцатилетняя Валя не видела и не слышала никого.