Вовка, поплевашись, сказал тогда своим бабам, Томе и бабе Тане:

— Свои синяки и шишки пока не набьет, бесполезно.

Молодые жили в Медведково, в однокомнатной хрущёбе, Валя училась, муж делал карьеру, и когда Валя забеременела, настоял на аборте.

Тогда уже что-то сломалось внутри у Вали, она долго болела и восстанавливалась, зачастила в деревню, где соседи приглядывали за их домиком.

После третьего курса, Валю отправили в Израиль на три месяца, по договору об обмене студентами между вузами двух стран. Английский и, как ни странно, иврит, давались ей без труда. Вот и отобрали её в пятерку счастливцев.

Встречавший их в аэропорту средних лет мужчина как-то изумленно вылупился на Валю, было такое ощущение, что он увидел что-то из разряда невероятного.

Повез их в студенческое общежитие, показал где что, и распрощался до завтра, велев быть готовыми к восьми утра.

Утром же, когда их привели к куратору их практики, Валю ждало потрясение — рядом с куратором сидела женщина лет шестидесяти… абсолютная копия Вали, только совсем седая…

Обе в изумлении уставились друг на друга, затем старшая, отмерев, сказала:

— Натан Борисович, я на сегодня заберу студентку э-э-э…

— Михееву, — сказала Валя.

— Да, Сара Львовна, пожалуйста!

— Сара Львовна чуть ли не бегом привела Валю в огромный кабинет с невероятно красивой панорамой города.

— Потом, девочка, — видя, что Валя застыла от восторга на пороге, как-то нервно сказала седая дама. Несмотря на сходство в лице, ростом она была повыше и похудее.

— Скажи мне, кто твои родители?

— Мама, Наталья Сергеевна Михеева, а отец… знаю только, что его звали Илья. Знаю со слов бабули, что у них была любовь в институте, должны были пожениться, но какая-то подруга сказала маме, что беременна от него, и мама уехала сразу после получения диплома. Потом оказалось, что и мама беременна, но напоминать о себе не стала. Когда мне было пять лет, она умерла, я не помню, но бабуля говорила, что она так и не оправилась после предательства, болела долго.

— А бабуля?

— Бабуля год как ушла.

— Так ты одна?

— Муж есть!

— А почему ты Михеева?

— Я оставила свою фамилию.

— Так, — дама постучала наманикюренными ногтями по столу. — Сейчас мы поедем в одно место, не волнуйся, это недолго.

Сидя на переднем сиденье, Валя только головой крутила, глядя на проносившиеся за окном улицы Тель-Авива. Сара Львовна, ловко маневрируя в потоке машин, подъехала к входу в небольшое здание, почти бегом, ухватив Валю за руку, влетела в здание и, крикнув охраннику на иврите:

— Я к Абельману, он должен был предупредить! — полетела дальше.

Наконец, на третьем этаже возле двери с табличкой «Абельман Э.Н.», как-то судорожно вздохнула и, постучав, толкнула дверь.

Из-за стола выкатился круглый человечек, его лысину по кругу смешно обрамляли рыжие кудряшки, казалось, что у него венец на голове.

— Сара, девочка моя, таки зря волнуешься. Это ж я, Абельман, тебе говорю, таки видно, что порода Веккеровская передо мною! — он как-то хитренько подмигнул ничего не понимающей Вале.

— Садись, деточка, сейчас дядя Абельман тебе будет сделать бо-бо! Сара, не кипиши, я шутю!

Произнося всё это с так узнаваемым одесским говорком, он шустро усадил Валю в кресло, велел открыть рот, мазнул ватной палочкой по внутренней стороне щеки и, тут же положив её в пробирку, извинившись, убежал.

— Как я понимаю, это проверка на родство? — спросила Валя.

— Да, девочка, это нужно не мне, я и так вижу свою кровь, это нужно твоему упёртому отцу, он смолоду считает, что бесплоден! Я не стану тебе всё объяснять, пусть сам своей дочке… — она сморщилась и всхлипнула, так было странно видеть эту самоуверенную, холеную даму всхлипывающей.

— Деточка, вай мэй! Ты меня к жизни вернула!

— Сарочка, что я имею слышать? Наконец-то!

Абельман, неслышно вкатившийся в кабинет — было впечатление, что он не ходил, а катался, как колобок — всплеснул руками.

— И таки да, малышка, я имею с далекого одесского детства прозвище — Колобок, и этот сопливый поц, Илюха, меня с детства зовет дядя Колобок, и я таки шо, должен за него обижаться? Сара, деточка, я тебя умоляю, перестань крутить себе нервы! Завтра, ближе к вечеру мы будем иметь известие, а потом, — он аж зажмурился, — я таки буду счастлив, шо у нас имеется такая замечательная внучка, без пеленок и сосок! Сарочка, это таки счастье, сразу и большая! Деточка, зови меня дядя Эмиль, за колобка буду таки обижаться! — галантно поцеловав Саре руку, а Валю расцеловав в обе щеки, Абельман проводил их до машины.

Теперь Сара Львовна ехала неспеша.

— Валечка, мы с тобой сейчас пообедаем и просто посидим у меня дома, мне немного нехорошо, переволновалась.

— Да, конечно! — Валя заметила, как побледнела её, похоже, на самом деле, бабушка, и едва войдя в шикарную квартиру, настояла, чтобы та прилегла на диван, принесла ей воду, подала таблетку и села рядом. И они говорили…

Сара хотела знать все, ей были интересны всякие мелочи о жизни Вали и бабушки. Валя старалась говорить только о веселом, видя как оживает бабушка. Потом до ночи пили чай, ели какие-то еврейские сладости и опять говорили.

Сара и слышать не хотела об общежитии, но Валя мягко и настойчиво убедила, что вместе со студентами ей будет легче адаптироваться здесь.

Утром поехали в университет. Целый день был забит новыми впечатлениями от экскурсий и общения с новыми людьми. Извинившись перед Сарой Львовной, Валя умотанная к вечеру жарой и впечатлениями, отрубилась в девять вечера и спала до утра. С утра опять были встречи, а на обед её забрала ничего не желавшая слушать Сара.

А квартире её ждали… Едва Валя зашла в зал, навстречу резко поднялся сидевший на диване мужчина: высокий, подтянутый, с заметной сединой на висках, с крупными карими глазами. Он порывисто шагнул к ней и замер, внимательно, даже как-то болезненно вглядываясь в её лицо, затем как-то заторможенно сказал:

— Губы, волосы, овал лица — Наташины, остальное наше, Веккеровское. Ты позволишь? — он бережно и острожно обнял тоже во все глаза разглядывающую его Валю.

И она разрыдалась в таких бережных объятиях. Илья же, уткнувшись носом в её макушку, только крепче прижимал её к себе.

— Извините, — Валя подняла не него мокрые глаза, он аккуратно вытирая её лицо платком, сказал:

— Никаких извините, извини, и на ты! Я нескоро поверю, что у меня есть взрослая дочь, — он как-то неловко улыбнулся, — да, девочка, мама специально сделала анализ, для меня, я двадцать лет был уверен, что детей у меня нет и не будет, а тут такое счастье…

Илья уже пятнадцать лет жил и работал в Швейцарии, жениться так и не собрался — как сказал с грустной улыбкой Вале:

— Не встрепенулось больше сердце после Наташи, да и то, что не будет детей, останавливало. Я же на получении диплома метался как сумасшедший, Наташу искал, не знал я тогда, что её «заклятая подруга» спала и видела за меня замуж выйти и уехать в Израиль, — здесь родственники жили, — и наговорила Наташе всякой ерунды. Я в ту же ночь в аварию попал, мама меня чудом успела сюда привезти, здесь меня и вытащили, долго, почти два года восстанавливался. Мама тут сердце и посадила, а потом, опять же с подачи этой подруги узнал, что Наташа якобы замужем и счастлива. Вот и не стал искать… Я не знаю, что можно сказать в оправдание, не знаю, как оправдываться за твое такое безрадостное детство, за то, что росла без родителей, если ты сможешь меня простить, я безмерно буду счастлив.

— Я бы не сказала, что мое детство было безрадостным. Да, родителей не хватало, но была бабуля, славные соседи рядом, обычное детство, если б не авария, вы бы с мамой точно встретились.

Отец и бабушка Сара окружили Валю вниманием и заботой, они тряслись над ней, отец за эти три месяца, три раза прилетал из Швейцарии и возил её повсюду — Иерусалим, Хайфа, Эйлат, Яффа, Акко, река Иордан. Валя влюбилась в эту страну, в её старину, в города и городочки, где все пронизано древностью. Поразили сады Бахаи своей непревзойденной красотой, древняя крепость в Акко, стены которой, казалось, вырастают из моря, часами могла бродить по христианским святыням Иерусалима, а Мертвое море вызвало бурю восторга. Музеи, галереи, художественные центры, она жадно впитывала информацию и просто радовалась всему новому. Эти три месяца были для неё сказкой, она нечасто вспоминала мужа, это было где-то там, на окраине сознания, а здесь и сейчас были приобретенные бабуля и отец.

Перед отъездом бабуля сделала роскошный подарок — отдала ключи от московской квартиры в сталинском доме, что расположен в Сивцевом Вражке, сказав, что жить они могут там, не беспокоясь, но полноценным хозяином может стать только Валин ребенок — она уже составила такое завещание.

Валерий естественно обрадовался: двушка — семьдесят метров, в центре, осталось только ребёнка родить, тогда вот перестроить квартиру можно, ему отдельный кабинет нужен.

А Валя с удивлением ясно поняла, что не хочет она рожать ребенка от него — какой-то чужой человек возле неё с апломбом, претензиями и капризами. И ушла с головой в учёбу, выбрав дополнительно французский язык — по совету отца, который работал в концерне, занимающимся поставками нефтегазового оборудования по всему миру.

Два года пролетели незаметно, на получение красного диплома к Вале приехала целая толпа — наряженная и серьёзная баба Таня, немного смущенные и торжественные Вовка с Томой, Сара Львовна и самый лучший, как оказалось, в мире папа. Муж же отговорился занятостью. Еще соседка по площадке — Клара Виталиновна, с которой Валя сдружилась в первые же дни пребывания в квартире.

Всей этой дружной компанией рванули в Каменку, где и пошло веселье, были и шашлыки, и купание в Малявке, и знаменитые рыбные пироги бабы Тани. Сара и Клара непрерывно восторгались, а Илья, осмотрев и прикинув что-то в уме, сказал: