Минувший день, склоняясь головой,

Мне говорит: «Я умираю. Новый

Уже идет в порфире огневой.

Ты прожил день унылый и суровый.

Лениво я влачил за часом час:

Рассвет был хмур и тускл закат багровый.

За бледным полднем долго вечер гас;

И для тебя все миги были скудны,

Как старый, в детстве читанный, рассказ.

Зато со мной ты путь прошел нетрудный,

И в час, когда мне — смерть, и сон — тебе,

Мы расстаемся с дружбой обоюдной.

Иным огнем гореть в твоей судьбе

Другому дню, тому, кто ждет на смене.

Зловещее я слышу в ворожбе

Угрюмых парк. О, бойся их велений!

Тот день сожжет, тот день тебя спалит.

Ты будешь, мучась, плакать об измене,

В подушки прятать свой позор и стыд,

И, схвачен вихрем ужаса и страсти,

Всем телом биться о ступени плит!

Но день идет. Ты — у него во власти.

Так молви мне: „прости“, как другу. Я —

День без восторгов, но и без несчастий!»

В смущеньи слушаю; душа моя

Знакомым предвкушением объята

Безумной бури в бездне бытия…

Как эти штормы я любил когда-то.

Но вот теперь в душе веселья нет,

И тусклый день жалею я, как брата,

Смотря с тоской, что теплится рассвет.

28 марта 1915

Я — океан, соленый и громадный;

Люблю метать на берег пенный вал,

Люблю ласкать, целуя пастью жадной,

Нагие груди сине-сизых скал.

Люблю, затеяв с бурей поединок,

Взносить до туч поверхность зыбких вод,

Бросать китов, как маленьких сардинок,

Смеясь, кренить озлобленный дреднот!

Я — океан, соленый и холодный.

Зачем же ты, дрожа, ко мне приник,

Земной поток, спокойный, пресноводный,

Целуешь устьем мой огромный лик?

Привык ты литься по лесным полянам,

Поить людей, их отражать глаза…

Тебе ли слиться с древним океаном,

С тем, с кем дружат — лишь ветер да гроза!

Ступай назад, к своим лугам зеленым,

Предайся грезам, в вечно-мирном сне,

Иль сдайся бурям, темным и соленым,

Растай, исчезни, потони во мне!

Май 1913

Ветки темным балдахином свешивающиеся,

Шумы речки с дальней песней смешивающиеся,

Звезды в ясном небе слабо вздрагивающие,

Штампы роз, свои цветы протягивающие,

Запах трав, что в сердце тайно вкрадывается,

Теней сеть, что странным знаком складывается,

Вкруг луны живая дымка газовая,

Рядом шепот, что поет, досказывая,

Клятвы, днем глубоко затаенные,

И еще, — еще глаза влюбленные,

Блеск зрачков при лунном свете белом,

Дрожь ресниц в движении несмелом,

Алость губ не отскользнувших прочь,

Милых, близких, жданных… Это — ночь!

5 января 1915

Усни, белоснежное поле!

Замри, безмятежное сердце!

Над мигом восходит бесстрастье;

Как месяц, наводит сиянье

На грезы о нежащей страсти,

На память о режущей ласке…

Конец. Отзвучали лобзанья.

В душе ни печали, ни счастья…

Так спят безответные дали,

Молчат многоцветные травы,

Одеты холодным покровом,

Под синим, бесплодным сияньем.

Спи, спи, белоснежное поле!

Умри, безнадежное сердце!

29—30 октября 1914

О, сколько раз, блаженно и безгласно,

В полночной мгле, свою мечту храня,

Ты думала, что обнимаешь страстно —

Меня!

Пусть миги были тягостно похожи!

Ты верила, как в первый день любя,

Что я сжимаю в сладострастной дрожи —

Тебя!

Но лгали образы часов бессонных,

И крыли тайну створы темноты.

Была в моих объятьях принужденных —

Не ты!

Вскрыть сладостный обман мне было больно,

И я молчал, отчаянье тая…

Но на твоей груди лежал безвольно —

Не я!

О, как бы ты, страдая и ревнуя,

Отпрянула в испуге предо мной,

Поняв, что я клонюсь, тебя целуя,—

К другой!

15 июля 1915

Бурково

Ветер, сумрачно пророчащий,

Всплеск волны, прибрежье точащей,

Старых сосен скорбный скрип…

Строго — древнее урочище!

Миновав тропы изгиб,

Верю смутно, что погиб.

На граните, вдоль расколотом,

Отливая тусклым золотом,

Куст над омутом повис.

Застучит в виски, как молотом,

Если гибельный каприз

Вдруг заставит глянуть вниз.

Холодна вода глубокая…

Но со дна голубоокая

Дева-призрак поднялась.

Иль уже в воде глубоко я?

Иль русалка, засмеясь,

Белых рук замкнула связь?

Ветер плачется, пророчащий;

Плещет вал, прибрежье точащий;

Смолкли всплески быстрых рыб.

Строго — древнее урочище!

Стонет сосен скорбный скрип,

Что еще пришлец погиб!

12 сентября 1915

Забава милой старины,

Игрушка бабушек жеманных,

Ты им являл когда-то сны

Видений призрачных и странных.

О, трубочка с простым стеклом,

Любимица княгинь и графов!

Что мы теперь в тебе найдем,

В годину синематографов?

Позволь к тебе приблизить глаз;

Своей изменчивой усладой

(Ах, может быть, в последний раз!)

Его обманчиво обрадуй!

Ярко и четко, в прозрачности синей,

Ало-зеленые звезды горят.

Странны случайности сломанных линий…

Это — кометы в эфирной пустыне,

Это — цветы на лазоревой льдине,

Чуждых цветов металлический сад!

Миг, — всё распалось в стремительной смене!

Кто, окрыленный строитель, воздвиг

Эти дворцы упоительной лени,

Башни безвестных, ленивых Армении,

Те арабески и эти мишени,

Эти фонтаны из золота? — Миг,—

Вновь всё распалось, и встали кораллы,

Вкруг перевиты живым жемчугом.

Или рубины, пронзительно-алы,

Яркость вонзили в живые кристаллы?

Или наполнены кровью бокалы,

Белый хрусталь ярко-красным вином?

Довольно! детства давний друг,

Ты мне опять напомнил грезы,

Когда так сладостно вокруг

Сплетались трауры и розы!

Ты мне вернул забытый рай

Из хризолита и сапфира!

Опять безмолвно отдыхай,

Тайник непознанного мира.

Свой лал, свой жемчуг, свой алмаз

Таи, окованный молчаньем,

Пока опять захочет глаз

Прильнуть к твоим очарованьям.

1913

Мимо стен таинственного Рая

Я не раз в томленьи проходил.

Там цветы цвели, благоухая,

Там фонтан жемчужной пылью бил.

У ворот неведомого Рая

Я, как прежде, голову склонил.

И, как прежде, знаю: не войти мне

В эти, ладом яркие, врата.

Не прославит в умиленном гимне

Счастье жизни тихая мечта.

Да, как прежде, знаю: не войти мне,—

Дверь, сверкая лалом, заперта.

И опять, далеким полукругом,

В степь глухую путь мой поведет.

Там — один, с любовницей иль с другом —

Буду слышать грозный зов: «Вперед!»

Путь ведет далеким полукругом,

И пылает жгучий небосвод.

24 апреля 1915

Варшава