Да, Максиму импонировало то, как Линда в последнее время «повзрослела». Это уже не прежняя кукла, которая ничего, кроме секса и домашних дел, не знала и не умела. Было очевидно, что она изо всех сил стремится вырваться за пределы заложенной в нее программы. Она хочет стать человеком, и плевать, каковы истинные мотивы этого стремления, пусть даже обретение свободы. Все, происходившее с ней, было прекрасно. Она уже не вещь, купленная за миллион долларов, а свободная душа, которая и разлюбить может. Может и совсем уйти в поисках обновления. И это создает ощущение счастья, случайного и хрупкого. Поскольку счастье может быть только случайным и хрупким.

Закономерной и абсолютной может быть только смерть…

И Линде надо помочь обрести уверенность в себе. Он это должен сделать непременно. Но как?.. Да очень просто. Она должна поверить в то, что женщины, любые женщины, ей в подметки не годятся. И не только в сексуальном отношении, но и во всех прочих – в интеллектуальном и в душевном. Да, в душевном, поскольку если в бабах когда-то и была душа, то это, во-первых, было очень давно, а, во-вторых, неправда.

В общем, Максим бредил. Создавалось ощущение, что он подцепил глюконатический вирус, присланный удаленным Дьяволом в аттачменте под видом безобидного джейпеговского файла.

***

Для того чтобы Линда обрела уверенность в своем превосходстве, необходима была жертва. Ею стала Регина, жена старинного друга Максима – большая умница, китаистка, семь лет назад защитившая докторскую диссертацию. Максим пригласил ничего не подозревавшую семейную чету на званый ужин при свечах. И чета приехала в загородный дом Максима в надежде потрахаться ночью в «чужом сарае», что, как известно, освежает притуплённую супружескую чувственность.

Андрей, давний приятель Максима, был одет почти буднично: вместо полагавшегося в таких случаях костюма на нем были не знавшие утюга мягкие серые брюки и пуловер, под которым, к счастью, была не футболка, а рубашка вполне пристойной свежести. О галстуке речи не было. Но это было отнюдь не хамство и не демонстрация презрения к хозяину, заработавшему свое внушительное состояние вполне новорусскими методами.

Нет, просто Андрей был литературным критиком, и в его среде было принято не то чтобы с пренебрежением относиться к одежде, но внушать окружающим свою независимость от мира бизнеса, застегнутого, что называется, на все пуговицы. Но если бы это была подлинная независимость, то ее не надо было бы столь подчеркнуто акцентировать, выпячивать изо всех сил. В действительности и Андрей, и все его не менее «независимые» коллеги прекрасно понимали, с чьих столов просыпались крошки, которые им позволено клевать.

Регина удачно контрастировала с мужем – уже хотя бы тем, что на ее челе отсутствовала печать павлиньей напыщенности. Была она и мила в меру, и в меру естественна, и вполне добросердечна. И ее изысканное платье, и сияющие серьги, в которых явно угадывалось дебирсовское происхождение, дополняли образ женщины, в которой все должно быть прекрасно. В общем, это была странная парочка: очаровательная умница и пустопорожнее фуфло.

Линда, которая безо всяких объяснений совершенно четко просекла, что этот вечер должен стать чем-то типа смешанного парного поединка на теннисном корте, подготовила свою команду самым наилучшим образом. Максима одела в потертые джинсы и безрукавку ядовитого фиолетового цвета, а на голову повязала бандану с меланхоличными драконами. Сама надела строгое черное платье, скрывавшее все ее прелести. Впрочем, окончательно их не могла бы скрыть даже униформа строительного рабочего.

После взаимных приветствий и гипертрофированных восторгов – Макс, что же ты такую жену скрывал-то! – Так боюсь, что уведет кто-нибудь! Но только, конечно не ты, поскольку у тебя самого сокровище будь здоров какое! – Да, скоро академиком станет! – Ну, Андрюха, так ты тогда мужем академика станешь! Смотри, голубые, не разобравшись, к себе запишут! – сели за стол.

Горели свечи, наполняя зал живым дыханием колеблющихся теней. Отблески эротично вибрирующих язычков пламени прохаживались по хрусталю и фарфору, навевая интимное настроение, что, по расчетам Линды, должно было расслабить ее соперницу. Блюда, которые она приготовила, источали субтропические ароматы, среди которых преобладал аромат номер двадцать девять.

Андрей попытался было с наскоку поухаживать за Линдой, как это принято в лучших домах Барвихи и Жуковки, когда на тарелку дамы кавалер наваливает все подряд своею вилкой и вбухивает в бокал для аперитива столько шампанского, что через пятнадцать минут даме нужно сушить рукава. Однако он получил неожиданный отпор.

– Нет, Андрей, спасибо, – сказала Линда мелодично, в тон звону хрусталя. – У меня жесточайшая диета. Я лучше водочки ебну.

И, весело рассмеявшись, до краев налила немировки в стакан для виски.

Со столь крутым женским шармом Андрей не встречался даже в литературной тусовке. Такой максимализм был присущ, пожалуй, лишь художественной богеме.

Чокнулись за старую дружбу. Мужчины залихватски опрокинули свои рюмки. Регина, словно курочка, отпила несколько мелких глоточков из своего бокала. Линда до дна хлопнула свой стакан.

Максим, оценивший блестяще сыгранную мизансцену, с громадным трудом сдерживал смех. Он-то прекрасно знал, что внутри у Линды есть некий резервуар, довольно вместительный, который она с легкостью и без всяких характерных звуков может опорожнять в туалете. Гости же, считавшие Линду обычной женщиной из плоти, крови и определенной толики блядства, все приняли за чистую монету.

Когда же Линда после второго тоста осушила стакан семидесятиградусного абсента, их изумление достигло крайней степени. Андрей и Регина расширившимися, словно от атропина, зрачками следили за Линдой, которая по-прежнему весело шутила, оставаясь при этом абсолютно трезвой. Не роняла посуду, не икала, не обмахивала разгоряченное лицо снятым за ненадобностью бюстгальтером.

После третьего стакана, на сей раз текилы, выпитой не с солью, а с доброй пригоршней чилли, изумление достигло апогея.