(Река Киликия, Сирия, июнь 1190 года)

Сказать, что славный рыцарь и воин Храма [39] Гуго Сакс ненавидел Фридриха Барбароссу — значит, ничего не сказать. Всё зло мира сконцентрировалось для Гуго в этом рыжебородом самозванце, провозгласившем себя Императором и некогда поставившем на колени самого Папу. Гуго не просто желал Фридриху смерти — он желал ему смерти долгой, мучительной, страшной — такой, чтобы муки ада, куда, без сомнения, попадёт Фридрих после своей кончины, показались тому облегчением.

Самое любопытное, что ненависть эта не имела под собой никакой логической мотивации — в другие времена её назвали бы «животной» — и сам Гуго редко задумывался, почему же он мечтает о скором наступлении того светлого дня, когда сможет выпустить кишки человеку, которого, по идее, должен оберегать и в случае опасности прикрыть своей грудью. А когда задумывался, то вспоминал свой разговор с Папой, подробности которого были единственной тайной Гуго, которую он не раскрыл бы и на исповеди. Впрочем, нужды исповедоваться у Гуго Сакса теперь не было: Папа предусмотрительно отпустил ему все грехи — и прошлые, и будущие.

Вообще этот разговор, состоявшийся незадолго до того, как Папа Римский Урбан III обратился к государям христианским, призывая их соединиться в походе против неверных, коварно захвативших Иерусалим и осквернивших Гроб Господень, многое изменил в жизни Гуго. Из нищего безземельного squire[40] , который не смог бы выплатить заявленный Фридрихом сбор в три марки серебром, необходимый для вступления в армию Крестового похода, Гуго в одночасье превратился в уважаемого лорда со своим banniere[41] , командора и официального представителя Рима с правом голоса на военном совете германского короля. И, разумеется, выбор в пользу рядового воина Храма Гуго Сакса не был случайным, а являлся следствием Божьего промысла, а значит, всё у Гуго получится, и ненавистный Фридрих вскоре отправится в ад.

А было так. Печальные новости из Палестины застали Гуго в миланском командорстве Ордена. Весть о падении Иерусалима и ужасной смерти Великого магистра Жерара де Ридфора от руки главного врага христиан Салах-ад-Дина в мгновение ока облетела командорство. Храмовники были настроены решительно: следует объявить новый Крестовый поход и освободить Иерусалим, захваченный подлыми язычниками. Они готовы были отправиться хоть сегодня, благо жажда мести за убиенного магистра распаляла их сердца. Один только Гуго, недавно принявший обеты и сделавший это, скорее, от отчаяния, а не по долгому размышлению, как его товарищи, относился к готовящемуся Походу довольно безразлично: вряд ли ему, молодому и новоиспечённому члену Ордена, выпадет удача участия в Походе, который, как известно, кроме воинской славы, приносит крестоносцам чистый доход в виде трофеев. Да и о каком доходе можно мечтать после обязательства жить сообразно канонам святого Августина — любая добыча пойдёт в казну Ордена.

Безразличие Гуго не укрылось от проницательного взгляда командора Бриана де Буагильбера. Однажды под вечер он вызвал Сакса к себе в келью. Гуго ждал скорого строгого допроса и последующего наказания, но вместо этого командор долго расспрашивал его о том, что он думает о предстоящем Походе в Святую Землю, как относится к возможным предводителям этого Похода — к королю Фридриху, королю Ричарду и королю Филиппу Августу. Гуго отвечал, что как истинный католик и тамплиер, поклявшийся до самой смерти служить Святой Церкви, всем сердцем приветствует Поход за освобождение христианских реликвий и желал бы в нём участвовать, если на то будет дозволение командора или нового магистра; что королей Филиппа и Ричарда он чтит, зная об их благородстве, храбрости и набожности — несмотря на то, что сейчас эти два короля ведут войну друг с другом, не приходится сомневаться: когда Папа объявит Поход против язычников, они без колебаний примут крест, забыв о прежних распрях. Если же говорить о короле Фридрихе, то он не кажется столь благочестивым, его притязания на трон владыки Римской империи смешны, а сам он известен непомерной жадностью, вероломством и еретическими высказываниями.

Командор на эти ответы одобрительно кивал и менял тему, спрашивая, например, где Гуго научился так хорошо обращаться со своим мечом, и кто и когда нанёс ему colee[42] . Беседа между Гуго и его командором закончилась далеко заполночь. И, судя по всему, Бриан де Буагильбер был её итогами полностью удовлетворён.

"Идите, брат мой, — сказал он Саксу, — и хорошенько выспитесь. После утренней мессы я жду вас у конюшни — мы отправляемся в Венецию [43] ".

Душа Гуго затрепетала, он почуял скорые и необратимые изменения в своей неинтересной монотонной жизни. Что ждёт его в будущем: слава, богатство, власть, или, может быть, смерть без креста и покаяния — какая, в сущности, разница? Главное — перед молодым и честолюбивым тамплиером открылись небывалые перспективы, а чем за это придётся расплачиваться, Гуго мало волновало.

Дорога от Милана до Венеции неблизкая — почти три дня пути, но два тамплиера, не обременённые слугами и обозом, на хороших лошадях, избегая крупных городов, добрались за сутки. Бриан де Буагильбер перепоручил Гуго командору венецианских тамплиеров, а сам на гондоле отправился на аудиенцию к Папе. Гуго накормили сытным обедом и дали выспаться. Де Буагильбер вернулся к вечеру, очень довольный собой и совершенно не выглядящий усталым, словно и не было изнурительной скачки по пыльным ухабистым дорогам Северной Италии и долгого ожидания встречи с главой христианского мира.

«Папа хочет говорить с тобой», — сообщил он оторопевшему Гуго.

Тот о подобной чести не смел и мечтать, а потому несколько растерялся.

«Не смущайтесь, брат мой, — сказал проницательный командор. — Папа — мой близкий друг, а я рассказал о вас только самое хорошее — вам нечего опасаться».

И вот встреча состоялась. Гуго Саксу никогда до того не приходилось бывать в Венеции, но даже если бы и пришлось, он вряд ли сумел бы опознать дом, в который его привезли на гондоле по сложной сети каналов под покровом тёмной безлунной ночи. Потом была слабо освещённая комната, куда высокий и мускулистый мавр в одеянии послушника препроводил де Буагильбера и Гуго. В комнате пахло какими-то незнакомыми Гуго благовониями, причём запах был столь силён, что от него слегка мутился рассудок.