Так продолжалось бесконечное количество дней и ночей, он потерял им счет, но так было проще, пока однажды ночью не услышал за окном тоскливо протяжное: Мяу-у... Он одернул штору и увидел за стеклом худую, замерзшую кошку. Он поразился ее худобе, потом удивился, как она сюда попала, и только потом понял, что это не сон. Он дернул створку окна, окно открылось, на удивление, очень легко. Дрожащее животное впрыгнуло в комнату, обдав его холодом морозной ночи, он закрыл окно, все еще не до конца веря, что это не сон, но кошка потерлась об его ноги, и, почувствовав тряску маленького тельца, он неумело погладил ее по спине. Кошка подсунула голову в его ладонь и издала странный урчащий звук. Он наклонился и взял ее на руки.

Теперь кошка жила на его окне. Она могла часами сидеть и смотреть куда-то в зиму, она забиралась на его колени, терлась о руку, держащую очередную сигарету, а днем, когда он спал, снова забиралась на окно, словно ожидая чего-то... Он впустил ее в себя, и она стала частью его, как и зима, как этот приспособившийся кактус, как цветы на шторах...

...Сон начинался как обычно: он стоял у окна, когда странные крылатые существа опустились на его карниз, застучали клювами в стекло, словно зная, что им непременно должны открыть. Он вздрогнул, услышав их стук, и бросился к окну, вцепился непослушными пальцами в окрашенную раму, и изо всех сил рванул створку на себя, желая впустить эти комочки пушистых перьев. Раздался скрип, и рама неожиданно поддалась. Он испугался и обрадовался одновременно, протянул ладонь, что-то крича от немыслимого восторга, понимая, что на улице - лето, зелень деревьев и травы, яркие пятна цветов на газонах, ослепительно синее небо. Маленький комочек опустился в его руку, он коснулся пушистых перьев непослушными пальцами, ощутив тепло их и нежность, и вдруг что-то обожгло его руку, он увидел струйку текущей крови, потом услышал странный зловещий звук, и белое тельце, метнувшись из его ладони, застыло в цепкой хватке когтистых кошачьих лап. Остальные птицы в то же мгновенье взлетели куда-то вверх, и он увидел, что идет снег, бесконечно, долго, всегда... Он заплакал и бросился за ними, ловя только ему заметные тени парящих крылатых существ...

...Он летел и кричал. Он кричал и плакал...

Странно, что этого никто не понимает. У лифта нет начала и конца. Промежуточный этаж, на котором ты стоишь - всего лишь малая часть необъяснимого. Никто не может с уверенностью сказать, что приедет туда, куда собирался. Все привыкли, не задумываясь, нажимать на кнопку с цифрой один, воспринимая как должное то, что именно там они и выйдут. Они ошибаются. Они наивны в своей уверенности, как дети, бегающие под солнцем и свято верящие, что дождя не будет.

Промежуточный этаж у каждого свой, и вовсе не важно, откуда ты выходишь, чтобы сесть в кабину лифта. Они садятся и едут, не понимая, что едут туда же, откуда вышли, на свой промежуточный этаж. Так продолжается достаточно долгое время. Странно, что этого никто не понимает...

Квадратная кабинка лифта - как магический четырехугольник, нарисованный на абсолютно белой стене, в который смотришь долго, долго, упорно, не отводя взгляда, до рези в глазах, до разноцветных кругов и слез, и вдруг начинаешь понимать... Это еще не знание. Это узкий коридорчик к нему, с чуть приоткрытой дверью. Ты еще не понимаешь, но чувствуешь где-то там, в глубине, что-то... Они не видят магических квадратов. Самая страшная вещь - привычка, плотно закрывает крышку мозга в беспросветную тьму, безжизненную пустоту, там, в кабинке лифта.

Свет дневных ламп в коридорах всегда, даже когда светло, громко гудит, но движение лифта вверх-вниз с грохотом и звоном перекрывает все звуки, и только иногда, поздно ночью, ты куришь перед закрытой дверью, и от этого монотонного звука становится страшно. Ты выпускаешь кольца дыма и, напряженно глядя в никуда, видишь две несущихся в ночи машины, с людьми. Не знающими друг друга, летящими друг к другу на бешеной скорости по черным пустым улицам, тускло раскрашенным вереницей блеклых фонарей, похожих на мертвые восковые лица молчащих кукол, явно осуждающих все живое. Статичность - это так прекрасно! Так непостижимо величественно!

Когда две несущихся машины врезаются друг в друга, и в стороны темных переулков разлетаются фары и бампера, дверцы и мельчайшие осколки стекол, руки двоих сплетаются со странной одинаковой улыбкой на окровавленных губах, ты слышишь, как смеются фонари, хохочут, содрогаясь, тяжелым звенящим гулом, ты затыкаешь уши, и в наступившей неожиданно тишине, всматриваешься в блеклые желтые лица, и каждым нервом ощущаешь безумную, страшную их силу, имя которой - зависть. И тогда все становится легко и просто. Статичность разорвана, кабинка лифта движется вверх. Они удивленно пожимают плечами, не понимая, кто нажал кнопку.

С приходом утра нагрузка возрастает, скрипят плохо смазанные пружины. Ты поднимаешься одним из последних, но кто определит, где конец и начало, а потому не все ли равно, они уже заняли наблюдательные посты своих промежуточных этажей, и у каждого в кармане набор инструментов, годных лишь для причинения боли, в виде капель крови, стекающей в ванну, но ты-то понимаешь, что больше они ни на что не пригодны.

Каждый промежуточный этаж закрыт в своем квадрате, ты иногда гуляешь по ним ночью, невидимый для всех, и тебе не нужно прикладывать к этому никаких усилий, все слишком просто. Они не способны видеть тебя, и только, но это их беда, ты не смеешься, ты проходишь молча, унося в карманах обрывки фраз, слышанных ранее, только что родившихся в твоей голове, и уже растекшихся по бумаге, в виде черных паучков, причудливых и изящных.

Кабинка лифта снова уносит тебя, ты не знаешь, куда на этот раз, но почему-то свято веришь, что чуть ближе к той, полуоткрытой дверце узкого коридора. Сегодня у тебя попутчик. Ты с любопытством разглядываешь случайного соседа, беззастенчиво и откровенно, он явно начинает злиться, что-то негромко насвистывая, и с видимым облегчением выходит в едва открывшиеся двери, и ты не уверен, кому из вас нужно было тут выходить, но дверцы уже закрылись, тебя несет дальше.

Самый последний этаж, ты замираешь, ведь нет же начала и конца, но тут же осознаешь, что последний для тебя, а что там еще - неизвестно, ты успокоенный выходишь и видишь раскрытую створку окна и двух людей, сидящих на подоконнике спинами к тебе, неуловимое движение, и подоконник уже пуст, но ты ясно представляешь сплетенные руки и странную одинаковую улыбку окровавленных губ, ты кидаешься вслед, желая что-то спросить, но уже слишком поздно, ты для этих двоих - один из остальных, с промежуточного этажа, а они уже где-то далеко, и только навязчиво гудят дневные лампы, и, скрипя, отрывается дверца лифта - это за тобой.

Ты садишься в кабинку, и снова по промежуточным этажам, не уходя со своего, ясно ощущая, что это только начало, и до той странной улыбки еще ехать и ехать, главное только поверить, что она будет, когда - это неважно, а потом - разлет механических частей и хохот восковых лиц в дожде стеклянных осколков, и пустые дверцы лифта туда-сюда, туда-сюда...

Резкий звук сирены, служба контроля начеку, и снова плохо смазанный скрипящий механизм - вниз-вверх по промежуточным этажам...

У лифта нет начала и конца. Странно, что этого никто не понимает.