С января 1661 года Ф. А. Грибоедов переводится в Приказ полковых дел, а с мая 1664 до 1670-го – в Разрядный приказ. Здесь он составляет по царскому указу «Запись степеней и граней царственных», выводившую Романовых из одного корня с Рюриковичами. Первые семнадцать глав его труда представляли сокращенное изложение «Степенной книги» XVI века, дополненные изложением обстоятельств царствования Федора Иоанновича и последующих царственных правителей вплоть до 1667 года. Числился Федор Акимович Грибоедов в 1670–1673 годах дьяком Приказа Казанского дворца.
С именем дьяка Федора Грибоедова связано еще одно совершенно исключительное событие. В 1857 году в селе Рогожа Осташковского уезда под церковью было раскрыто его погребение с женой Евдокией и дочерью Стефанидой, точнее, «нетленное тело», одетое в серый камзол, которое участниками заседания Тверской археологической комиссии было определено как принадлежащее «именно Ф. Грибоедову, а не кому иному» и предано земле. Так, во всяком случае, засвидетельствовал Журнал 112-го заседания комиссии.
Материалы о следующих потомках того же рода были изучены М. И. Семевским, но всего лишь на основании семейного архива поместья Хмелиты и опубликованы в «Москвитянине». М. И. Семевский называет среди них Михаила Ефимовича Грибоедова, награжденного Михаилом Романовым, а в конце XVII столетия Тимофея Ивановича, который в 1704 году был воеводой в Дорогобуже, в 1713-м назван майором и назначен комендантом в Вязьму – город, фамильная связь с которым будет сохраняться вплоть до отца писателя.
А вот 1718 год положил конец успешной карьере Тимофея Ивановича. Поставленная им по договору с Адмиралтейством пенька оказалась плохой. В данную ему отсрочку для возвращения в казну полученных денег Грибоедов не уложился, в результате чего все принадлежавшие ему деревни были реквизированы, а сам он «умер от досады». В связи с этими событиями представляется труднообъяснимой та «роскошная жизнь», которую якобы будет вести в Хмелите его сын Алексей Тимофеевич, прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка, скончавшийся в 1747 году, и внук, бригадир Федор Алексеевич, постоянно скрывавшийся от кредиторов, родной дядя драматурга. Но в начале XVIII века служилый Александр Федорович мог себе позволить значительный вклад в Сретенский монастырь.
Сегодня, только опираясь на заключение архитекторов, участвовавших в сносе построек Сретенского монастыря в 1930-х годах, можно сказать, что в XVI столетии здесь стояли церкви Марии Египетской с приделом Спаса и Никольская. Абсолютной сохранностью отличались первоначальные формы Никольского храма, представлявшего одноглавый четверик на подклете, перекрытый кресчатым сводом с уложенной по нему чернолощеной черепицей покрытия.
До наших дней из многочастного ансамбля монастыря дошел лишь собор Сретения иконы Владимирской Богоматери и каменные кельи рубежа XVII–XVIII веков, впрочем, значительно перестроенные в течение XIX века и в 1915 году. Собор же возведен по повелению и на средства царя Федора Алексеевича в 1679 году. Одновременно со знаменитой красавицей церковью Григория Неокессарийского, что на Полянке. Федор Алексеевич в обоих случаях присутствовал при освящении вместе с царевнами-сестрами.
Но стилистическая разница между храмами очень велика. Собор Сретенского монастыря как бы обращен в прошлое со своими монументальными формами, значительной величиной. Ощущению масштабности способствует широкая расстановка проемов, четкий ритм членящих фасады лопаток и свободное размещение пяти его глав, из которых только центральная имеет световой – прорезанный окнами-щелями – барабан. Апсидная часть, то есть алтарная, значительно снижена и почти сливается с достроенными со всех сторон к собору в 1706 году арочными крыльцами и приделом Иоанна Предтечи.
В 1707 году внутреннее пространство храма было расписано по заказу стольника С. Ф. Грибоедова, прямого предка драматурга.
XVIII век обогатил собор еще одним произведением, ставшим своеобразным чудом Москвы – так называемым Шумаевским крестом. Это уникальная многофигурная композиция «Распятие» мастера Г. С. Шумаева. Фольклорное по своему характеру произведение с множеством библейских и новозаветных персонажей было выполнено из дерева с применением красок, стекла, олова и разноцветной фольги. Хранится в Музее истории архитектуры.
Рождественский монастырь
Воспели птицы жалостными песнями, восплакали княгини и боярыни и вси воеводския жены с избиенных.
Воеводина жена Микулы Васильевича Марья рано плакашеся у Москвы града на забороде, аркучи: «Доне, Доне, быстрый Доне! прорыл еси каменные горы, пробил еси берега харлужные, прошел еси землю Половецкую, прилелей ко мне моего господина Микулу Васильевича». А Тимофеева жена Валуевича Федосья да Дмитрия жена Всеволожского Марья также рано плакашеся, аркучи: «Се уже веселие наше пониче в славном граде Москве, уже не видим государей своих в своих животех».
Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья также рано плакашеся: «Се уме обема нам солнце померкло в славном граде Москве. Припахнули к нам от быстрого Дону поломянныя вести, носяше великую обиду, сседоша удальци с борзых коней своих на суженое место, на поле Куликовом, за быстрым Доном рекою».
Див кличет к Русской земле под саблями татарскими.
Она не потеряла сына в страшной битве у Дона и Непрядвы. Вдовой стала много раньше. Победа на Куликовом поле принесла в ее дом только радость: признание единственного ее чада, ее первенца Храбрым – так и будут его теперь называть и современники, и летописцы. И так же, как Московского великого князя, – Донским. Но горе других супруг и матерей она приняла как свое. Печалилась вместе с ними. Видеть без слез не могла, как убивались, как оплакивали порушенное свое бабье счастье. Сто пятьдесят тысяч оставшихся лежать в той долине… И княгиня Мария Серпуховская через шесть лет после битвы с Мамаем основывает в Москве обитель для осиротевших матерей и неутешных вдов – Рождественский монастырь. На высоком берегу речки Неглинной. Княгиня Мария Кейстутовна. Литвинка, как тогда говорили. Из чужой и недоброй страны.
Семья была одна, а судьбы складывались по-разному. По сравнению со старшим братом младший сын Ивана Калиты осиротел совсем рано (тринадцати лет от роду). Получил в удел от отца Серпухов, звался князем Серпуховским, а жил в Московском Кремле на собственном дворе, который стоял между Архангельским собором и двором князей Мстиславских. Вот только век его оказался совсем недолгим, хотя след по себе князь Андрей Иванович и оставил, не мечом – дипломатическими ходами.
Вечными недругами Москвы были беспокойные воинственные литовские князья. Великому князю Гедимину удалось и владения собственные расширить, и Тевтонскому ордену противостоять, и не один дипломатический розыгрыш решить в свою пользу: ведь мира между удельными князьями никогда не было.
С его смертью сыновья Кейстут и Ольгерд Гедиминовичи, поняв, что каждому по отдельности в своем уделе справиться с тевтонцами не под силу, объединились. Третьего, непокорного, брата из Вильнюса изгнали. Великокняжеский стол занял Ольгерд, но правили братья вместе. Рука княжны Марии Кейстутовны означала их поддержку и помощь, которые могли очень пригодиться Москве, да и Серпуховскому княжеству. Ее-то и получил потерявший первую свою жену Андрей Иванович.
Памятник на Куликовом поле по проекту А. П. Брюллова.
Поселились супруги на своем кремлевском дворе. Здесь вековала свой вдовий век вдвоем с сыном Владимиром Мария Кейстутовна – князь Андрей умер, имея от роду двадцать шесть лет. Отсюда переселилась в основанный ею в 1386 году московский Рождественский монастырь, приняла постриг и была там похоронена.