Ее предложение сочли правильным, и все тотчас устремились к стенам. Там по повелению Арсаки разбили шатер с пурпурными и златоткаными завесами, сама Арсака украсилась драгоценными одеждами и села на высоком престоле, окружив себя телохранителями с золоченым оружием и выставив глашатайский жезл в знак мирных переговоров; она пригласила вельмож из стана противников подойти к стене.

Тиамид и Теаген, выбранные толпой, пришли и стали под стеной, в полном вооружении, но без шлемов. Глашатай сказал следующее:

– К вам обращается Арсака, жена Ороондата, первого сатрапа, и сестра великого царя. Каковы ваши желания, кто вы такие и по какой причине вы дерзнули выступить?

Они отвечали, что этот отряд – жители Бессы, про себя же Тиамид сказал, кто он такой: его противозаконно обидел брат Петосирид, а Ороондат кознями лишил пророческого сана, и вот теперь бессейцы хотят восстановить его в этом сане. Если он получит жречество, настанет мир, и бессейцы вернутся домой, никому ни в чем не повредив. В противном же случае дело будет поручено суду войны и оружия; Арсака должна, если она помышляет о долге, воспользоваться удобным случаем, чтобы сосчитаться с Петосиридом за козни против нее и за то, что Петосирид беззаконно и лживо оклеветал ее перед Ороондатом, чем навлек на Арсаку со стороны мужа подозрения в противозаконной и позорной страсти, а самого Тиамида заставил бежать с родины.

При этих словах все множество мемфисцев пришло в смятение: они узнали Тиамида. Раньше им была неизвестна причина его неожиданного бегства, теперь у них возникло подозрение и даже уверенность, что он говорит правду.

Арсака более всех смутилась и была обуреваема прибоем раздумий. К Петосириду она исполнилась ярости и, передумывая давно прошедшие события, размышляла, как ему отомстить. Глядя же то на Тиамида, то снова на Теагена, она металась и разрывалась от влечения и к тому и к другому. К обоим она любовью пылала; одна любовь возрождалась, а другая, более острая, впервые проникла ей в душу, так что ее смущение не укрылось даже от присутствующих. Немного помедлив и точно очнувшись от столбняка, она сказала:

– Почтеннейшие, вы больны воинственным безумием, – и вы, бессейцы, и вы, столь цветущие, приятные и благородные юноши, – для меня это ясно, да и нетрудно догадаться, раз вы стремитесь к явной опасности, да еще ради разбойников. Если дело дойдет до битвы, вы и первого натиска не выдержите. Хотя и случилось так, что сатрап сейчас в отлучке, но неужели окажутся такими слабыми силы великого царя, что не изловить всех вас даже оставшимся здесь войскам? Впрочем, войскам, думаю я, совсем не нужно вмешиваться, так как причина похода – частное дело некоторых лиц, и оно не является делом государственным и общим. Надо честным образом разрешить спор и ожидать того конца, который определят боги и само правосудие. Так я решила, – сказала Арсака. – И повелеваю всем мемфисцам и бессейцам успокоиться и не идти друг на друга беспричинной войной. Пусть оба спорящие за пророческий сан вступят друг с другом в единоборство – жречество будет наградой победителю.

Когда Арсака сказала это, все горожане громким криком одобрили ее предложение, так как были возбуждены против Петосирида, подозревая его в дурном умысле, и считали, что находящуюся у них перед глазами и вот-вот ожидаемую опасность можно устранить этим единоборством. Но большинство бессейцев, казалось, были недовольны и не хотели, чтобы начальник рисковал ради них. Так продолжалось до тех пор, пока Тиамид не убедил их согласиться. Он указал на слабость и воинскую неопытность Петосирида и уверял, что на его стороне громадное преимущество в этом поединке: видимо, и Арсака с этой мыслью предложила решить дело единоборством – она снимет с себя подозрения и достигнет своей цели; Петосирид непременно будет наказан за нее, выступив против Тиамида, который намного превосходит его.

И вот в мгновение можно было видеть, как повеление выполняется, как Тиамид, полный рвения, вызов нетерпеливо повторяет, как он остающееся вооружение в обычном порядке примеряет, как усердно его Теаген ободряет, как шлем, на голову надеваемый, золотистым сиянием загорается, как развевается пышный гребень, как прочие части вооружения надежно скрепляются. Петосирида же насильно, по приказу Арсаки, за ворота вытолкнули – он громко вопит о помиловании и против воли вооружается.

Взглянув на него, Тиамид сказал:

– Дорогой Теаген, видишь ли ты, как трепещет от страха Петосирид?

– Вижу, – ответил Теаген, – но как ты поступишь в таких обстоятельствах? Ведь твой противник не просто враг – он брат твой.

– Хорошо ты сказал, – отвечал Тиамид, – ты легко угадал мою мысль. Я с божьей помощью собираюсь его победить, но не убить. Пусть никогда раздражение и гнев за все, что я претерпел, не достигнут такой силы, чтобы я мог ценой братской крови и убийства, осквернив себя кровью единоутробного, отомстить за прошедшее и добиться почетного положения в будущем.

– Вот слова благородного человека, хорошо знающего свою природу, – сказал Теаген. – А мне ты что поручаешь?

Тиамид ответил:

– Хотя предстоящий поединок не заслуживает особого внимания, но так как человеческая судьба подчас приносит много неожиданного, то, если я одолею Петосирида, ты вместе со мной вступишь в город и будешь жить на равных со мною правах, если же случится что-нибудь вопреки надеждам, ты примешь начальство над бессейцами, очень расположенными к тебе, и вступишь на трудный путь разбойничьей жизни, пока боги не положат какого-нибудь более благоприятного предела твоей участи.

После этого они простились со слезами и поцелуями. Теаген остался, где стоял, ожидая, что будет, и, сам того не подозревая, позволял Арсаке упиваться своим видом – она всячески рассматривала его и позволяла глазам своим долго наслаждаться страстью.

Тиамид же ринулся на Петосирида. Тот не выдержал его натиска и при первом же движении бросился бежать к воротам, желая укрыться в городе. Но это ему не удалось, так как стоявшие у ворот отогнали его, а находившиеся на стене кричали, чтобы его не допускали к тому месту, куда он стремился. Петосириду ничего не оставалось делать, как бежать изо всех сил вокруг города, побросав оружие.

Сзади бежал и Теаген; он сильно беспокоился за Тиамида и не мог бы перенести, если бы ему не удалось увидеть все. Он не был вооружен, чтобы не навлечь подозрения в помощи Тиамиду; щит и копье он оставил у того места стены, где он до того сидел на виду у Арсаки, теперь он предоставил ей любоваться оружием вместо себя, а сам принял участие в беге.

Петосирид еще не был пойман, он немного опережал Тиамида в беге, и все время казалось, что он вот-вот будет схвачен. Он убегал настолько, насколько естественно было вооруженному Тиамиду отставать от него, безоружного. Так они обежали стену и первый и второй раз. Но когда они описывали третий круг, когда Тиамид уже потрясал своим копьем над спиной брата и грозно приказывал ему остановиться под угрозой ранения (горожане, словно в театре, обступив стену, обсуждали это зрелище), тогда-то нечто божественное или некая судьба, управляющая человеческими делами, трагически дополнила действие новым эпизодом, внеся сюда, как бы для сопоставления начало другой драмы, и заставила Каласирида в тот день и час появиться словно на театральной машине, в качестве участника в беге и злосчастного зрителя борьбы его детей не на живот, а на смерть.

Много он претерпел и чего-чего не придумывал – осудил себя на изгнание и на скитание по чужбине, – лишь бы отвратить от себя жестокое это зрелище, но был побежден судьбой и принужден увидеть то, что боги давно ему предвозвестили, Каласирид уже издали увидел это преследование; на основании частых предсказаний, он понял, что это его дети, и не по возрасту напряженным бегом преодолел даже старость, чтобы предупредить смертельную схватку.

Приблизился и бежал уже рядом с ними Каласирид, все время восклицая:

– Что это, Тиамид и Петосирид? Что это, дети?