Кончился обед. Вместительная столовая опустела и оттого стала казаться еще обширнее. Оставалось в ней только с десяток учеников. Они торопливо расставляли столы в три длинных ряда. Остальные ученики столпились в коридоре. Здесь слышались шутки, смех. Но порозовевшие лица и блеск глаз выдавали волнение. Сейчас начнется техническая конференция-конкурс, сейчас здесь разместятся четыре группы, и та из них, которая наберет очков больше всех, получит лишний шанс на победу в соревновании. Но этого мало: сегодня выяснится, кто из девяноста шести учеников токарной специальности подготовлен лучше всех.

В конце коридора наступила вдруг тишина: там появились две черные классные доски и медленно поплыли к столовой. На досках красивыми, четкими буквами выведены белые ровные строки — десять вопросов, на которые придется отвечать каждому участнику конкурса. Все впились глазами в доски. Но как прочесть, когда предусмотрительный Петр Федорович перевернул их на осях и все буквы опрокинулись вверх ногами!

Доски установили в столовой. Минута томительного ожидания — и вот уже Петр Федорович, стоя на пороге, выкрикивает фамилии — по одной от каждой группы. Вызванная четверка садится за отведенный ей стол и тотчас устремляет глаза на доску, Нет, не прочесть, хоть ты что!

Паша повернулся к окну. Зачем смотреть на доску! Если предмет знаешь, значит, ответишь; а не знаешь, ничто не поможет,

— Маруся, как живешь? — донесся до него сквозь все усиливающийся гул девичий голос.

Между столами пробиралась к своему месту Родникова. Глаза у нее были опущены, будто она недавно плакала.

— Лучше всех — никто не завидует, — не оборачиваясь, проронила она.

— Самойлов! Кириченко! Козулина! — выкрикнул Петр Федорович.

— А четвертый? А четвертый? — заволновались в коридоре.

— Четвертый? — Петр Федорович нагнул голову, чтобы поверх очков посмотреть на столпившихся у входа учеников. — Четвертый — Чесноков. Но его же нет?

Вошли два мальчика и одна девочка и сели за стол. Оттого что четвертая сторона стола пустовала, он казался за что-то наказанным.

Наконец заняла свое место последняя четверка, Петр Федорович пошел к доскам. Между досками, за длинным столом, празднично покрытым алой скатертью, уже сидели Семен Ильич, Денис Денисович и преподаватели. Петр Федорович немного помедлил, будто наслаждался напряженной тишиной, окинул поверх очков все три длинных ряда столов и перевернул доску.

— А-ах! — пронеслось из конца в конец.

— Товарищи учащиеся, напоминаю: пусть каждый напишет на своем листе фамилию и номер группы, иначе… — говорил Петр Федорович.

Но взоры всех были уже прикованы к доске, и вся огромная комната гудела: все читали вопросы. Петр Федорович безнадежно махнул рукой и перевернул вторую доску.

«В каких случаях при нарезании резьбы подсчитывают сменные шестерни к токарному станку?» — медленно прочитал Паша. Он подумал и, сказав про себя: «Знаю», стал читать второй вопрос. Так, не торопясь, спокойно, прочитал он все десять вопросов и на все десять сказал: «Знаю». Теперь все дело было в том, чтобы написать как можно складнее и обстоятельнее. Главное, не надо начинать писать, пока в голове не сложится полный и окончательный ответ, иначе обязательно будут помарки. Ну, а как остальные из 5-й группы? Ответит ли Степа Хмара? В учебных мастерских он не из последних: точно выполняет все указания мастера. А в теории слабоват. Паша поворачивает голову, чтоб взглядом разыскать Степу и по выражению его лица догадаться, очень ли трудно бедняге, но в глаза бросается лицо смуглое, тонкое; к столу свисает черная коса. Маруся смотрит на доску, как заколдованная. Она что-то шепчет. Вот она улыбнулась, и лицо сразу просветлело, будто на него упал солнечный зайчик. Секунда — и опять на ее лице напряжение. «Чего я на нее смотрю? — с досадой на себя подумал Паша. — Сманила куда-то нашего Сеню — и радуется. Эх, не вытянуть нам теперь!»

Он невольно повернулся к столу, где должен был сидеть Чесноков и где так сиротливо стоял пустой табурет. Но то, что он увидел, привело его в полное недоумение: прикрывая лицо рукавом, пригибаясь и всячески стараясь быть незамеченным, между столами пробирался какой-то ученик. Он конфузливо стянул с головы фуражку и припал к столу, за которым оставалось одно свободное место. Девочка и двое мальчиков, сидевшие за этим столом, оторопело воззрились на него.

— Тсс!.. — прошипел им странный ученик.

Вдруг кто-то испуганно сказал:

— Мю-юн! Сеня Чесноков!

Все в комнате встрепенулись. Семен Ильич глянул в сторону, куда, вытягивая шеи, смотрели все девяносто пять учеников, и нахмурился. Заметив на себе взгляд директора, Сеня вздохнул, поднялся, одернул гимнастерку и строевым шагом, как когда-то подходил в эскадроне к командиру, подошел к директору.

— Вы? — грозно спросил Семен Ильич.

— Я, — бледнея, сказал Сеня.

Минута прошла в молчании. Даже слышно было, как дышат ученики.

— Что же теперь с вами делать? — сказал Семен Ильич.

Губы у Сени дрогнули.

— Семен Ильич, — проговорил он жалобно, — делайте что хотите, только разрешите сейчас остаться здесь! Я тринадцать километров бежал без передышки, чтоб успеть на конференцию…

— Хорошо, — сказал директор. — Садитесь и пишите. Только пойдите сначала умойтесь. Вы весь в пыли.

— Есть пойти умыться! — четко отозвался Сеня и зашагал к двери.

За ним пошел и директор. Когда он подошел к выходу, кто-то, вероятно глядевший в щелочку, распахнул перед ним дверь, и все увидели, как в глубину коридора отскочил подросток в широченных штанах и зеленом жилете.

Через несколько минут Сеня опять вошел в комнату и как ни в чем не бывало уселся за стол.

— Вернулся, — с облегчением прошептал Паша. — Вернулся-таки!

Он глянул на Родникову, ожидая увидеть ее расстроенной и смущенной. Но Маруся так и сияла вся.

Два часа спустя, когда ребята вернулись в комнату № 7, они увидели, что здесь поставлена еще одна кровать, а на кровати, раскинув руки, крепко спит мальчишка с шоколадным лицом.

— Братцы! — приседая от изумления, сказал Степа Хмара. — Цыган! Тот самый.

— Тот самый, — подтвердили остальные. — Только стриженый и умытый.

Сеня по-хозяйски осмотрел кровать, для чего даже обошел вокруг нее, подобрал и спрятал под простыню свесившуюся руку цыганенка и важно представил:

— Ученик будущего набора Петро. Острижен по распоряжению самого директора. Кудлатый пес Гриша грызет во дворе кости и сторожит кухню.

В комнату набилось полно ребят. Хлопали Сеню по спине и требовали:

— Рассказывай, Мюн ты этакий, все рассказывай!

— Только без брехни, — предупредил Степа Хмара.

Все смотрели на Сеню жадными глазами.

— Ну, проводил я тогда цыгана до остановки, — начал он, удобно усевшись на стул. — Стоим мы, ждем трамвая. Петро на меня смотрит, как гусь на молнию: боится, нет ли у меня того на уме, чтобы свести его в милицию. Подходит трамвай. Он в трамвай. Забился между людьми и головы не высовывает, чтоб хоть кивнуть мне на прощание. Даже про Гришу забыл. Так, подлец, и уехал. Гриша, конечно, взвыл — и за трамваем. А мы с Марусей посмеялись и пошли назад. Вдруг Маруся остановилась и спрашивает: «А ты не врешь, что вы в одном полку служили?» — «Ну вот, говорю, стану я врать!» — «Та-ак, — говорит Маруся ядовито, — отлично, лучше не придумаешь. Служили в одном полку, теперь ты в рабочий класс поднимаешься, а он собак по базарам водит! Красиво». — «А что же, говорю, я могу сделать?» — «Как что? Посоветуй ему бросить эти глупости, пусть на работу поступает или к нам в ремесленное зачисляется». — «Да, говорю, такому посоветуешь!» Сказал так, а сам думаю: «А правда некрасиво». Утром Маруся подходит ко мне и говорит: «И сколько еще в мальчишках свинства сидит — ужас! Даже в некоторых, которые с медалями ходят». — «Да что ты, говорю, ко мне пристала? Где я его теперь буду искать, дуроломного?» А она мне: «А еще в разведчиках служил! На базаре — вот где». А только я уже и сам видел, что потерял покой. О чем бы ни думал — перед глазами этот черт стоит в розовой кепке. Взял после обеда увольнительную записку — и на базар. Разве я предполагал, что оно так получится? Я думал: вернусь через час, много — два.