— Я ж так и говорил, что тебя Маруська сбила! — хвастливо сказал Хмара.

— Нет, Степочка, она меня не сбила, сбился я сам. Вот слушай… Обошел я весь базар — нету. Стал расспрашивать людей, приметы описал. «Как же, говорят, видели! А куда делся, не заметили». Ну, во мне разведчик и заговорил. Чтобы я да не нашел! «А ну-ка, расспрошу ребят. Не может того быть, чтоб ребята не приметили такую фигуру».

— Факт! — подтвердили слушатели.

— Через несколько минут я уже точно знал весь маршрут Петра с Гришей. Вокзал — вот куда они направились. Конечно, я — в трамвай и тоже на вокзал. Вбегаю на перрон, спрашиваю носильщика: «Был, дяденька, тут цыган с собакой?» — «Был, говорит, к поезду пошел». А посадка, понимаете, уже закончилась, и паровоз аж дрожит весь — вот-вот тронется. Я в вагон — нету. В другой — нету. Вдруг гудок. Тут бы мне выскочить, а я в третий, в четвертый, в пятый… Ну и поехал. Под полом колеса стучат, в окнах телеграфные столбы мелькают, а я бегаю из вагона в вагон, под лавки да на верхние полки заглядываю. Вдруг вижу — сидит в углу знакомая рожа, жует, каналья, колбасу и Гришке шкурки бросает. Глянул на меня да как выпучит глаза, как рванется с лавки — и ходу. Я за ним, он от меня. Перескочил через чей-то мешок, перевернул корзину с картошкой. Тут поезд замедлил ход. Он из вагона как сиганет в кучу песка! Гришка «гав!» — и за ним. Я — за Гришкой. Упал на песок, лежу и думаю: «Жив или не жив? Жив или не жив?» И, понимаете, пока я так гадал, они сбежали…

— Растяпа! — сказал Ваня Заднепровский.

Сеня вздохнул и продолжал:

— И вот пошел я их искать. Только нападу на след — глядь, след и оборвется. Искусно маскировались, жулики. Брожу я так из деревни в деревню, а у самого сердце ноет: в среду конкурс-конференция. Неужто не вернусь до среды? И без того третья группа наступает нам на пятки. Эх, подведу ребят! И вот вижу: стог сена, а на сене Гришка лежит. Заметил меня, узнал и залаял. Стог, конечно, зашевелился, и из сена живым манером вылез мой приятель. «Эй, кричит, не подходи!» Стали мы один от другого на соответствующую дистанцию и начали тонкий разговор. Он мне: «Нету у меня твоих часов. Не подходи: убью». А я ему: «Мне на часы плевать. Мне ты нужен». Он: «Все равно не дамся». И вот, братцы, вынимает он из штанов огромный разбойничий ножик, оскаливает свои волчьи зубы и прет прямо на меня. Я, конечно, делаю прыжок влево и — трах! — кулаком в правый фланг. Он — брык в сено. Тут я на него навалился и…

— Зачем врешь? — вдруг прервал Сеню гортанный голос. — Это я — трах, а ты — брык!

Поднявшись на локтях, с кровати на Сеню смотрел цыган и укоризненно качал головой.

В комнате грянул хохот.

— Гм! — произнес Сеня, часто моргая. — Я думал: ты спишь… Может, и наоборот… Разве все запомнишь…

— И нож не был. Был палка.

— Да, точно, — согласился Сеня, — палка. Теперь и я припоминаю.

Остальное он рассказал уже без выдумок. Сидя под стогом сена, он так горячо убеждал Петра бросить бродяжничать и поступить в ремесленное училище, что тот наконец согласился. Последний разговор был такой:

— А кто за меня будет деньги в школу платить?

— Никто. Даже наоборот, школа сама будет тебе на книжку класть деньги за работу в учебной мастерской.

— А кто мне будет кушать давать?

— Тебя будет школа кормить.

— А кто мне купит фуражку с молоточком, брюки, гимнастерку, шинель с голубым кантом?

— Тебе выдаст наша кастелянша даром.

— Э, — сказал Петро, цепляясь за соломинку, — а куда Гриша один пойдет?

— Грише мы построим будку. Он будет жить при училище и стеречь наше добро.

Петро встал и стряхнул с себя сено.

— Идем, — сказал он решительно. — Ты хороший товарищ.

То, что Сеня привел сироту-цыгана, Паше понравилось. Но Сеня самовольно отсутствовал. «Это какой же пример для остальных! — думал Паша. — А еще в армии служил».

Утром, когда все училище построилось, как обычно, на линейку, прочитали приказ директора. В приказе говорилось, что учащийся Чесноков Семен, имея разрешение отлучиться на два часа, вернулся только через восемь суток. Этим он грубо нарушил дисциплину и за это ему объявляется строгий выговор. Выслушав приказ, Паша сказал про себя: «Правильно», и даже почувствовал какое-то облегчение.

В тот же день Пашу, Сеню и Марусю вызвали к директору.

— Ну, дадут взбучку! — сказал Паша, направляясь с Сеней к директорскому кабинету. — Тебе — за отлучку, Родниковой — за то, что подбила тебя, а мне — как групкомсоргу. И правильно: раз случилось такое в моей группе, я и отвечаю.

— Не должно быть, — мотнул головой Сеня. — Выговор я, конечно, заслужил, а взбучку — за что же? Хватит и выговора.

— Это как же? — удивился Паша.

— А так. Что я, для себя старался? Нет, сейчас, я думаю, разговор будет другой. — И, обратясь к Родниковой, которая уже ждала их у дверей кабинета, спросил: — Правда, Маруся?

— Правда! — с готовностью подтвердила девушка, хотя ни одного слова из их разговора не слышала.

«Вот чудаки!» — подумал снисходительно Паша, вполне уверенный, что будет именно так, как он говорит.

Прежде чем постучать в дверь, Паша и Сеня одернули гимнастерки, а Маруся поправила волосы. В кабинете все натерто, отлакировано, отполировано: сияют паркет, стекла окон, письменный стол, образцы ученических работ на стенах.

Семен Ильич, не поднимая склоненной над какой-то диаграммой головы, показал рукой ученикам на стулья. Они сели, держась прямо и глядя неотрывно на директора, Семен Ильич склонился еще ниже, подчеркнул что-то карандашом, отодвинул диаграмму и медленно поднял голову. И — странное дело! — Паша не увидел в его лице ни строгости, ни раздражения, ни даже сухости. Лицо было деловито-озабоченное — и только.

— Давайте-ка, товарищи комсомольцы, подумаем, — сказал он медленно, — как нам лучше решить задачу. Сегодня опять разговаривал с этим вашим Петром. Он увязался со мной в учебные мастерские, все ощупывал руками, даже нюхал, и, кажется, уже считает себя учеником РУ. Но ведь он малограмотный. Он знает только то, чему его успели обучить между боями в армии. Принять его с такой подготовкой невозможно. Правда, до очередного набора еще шесть месяцев…

— О-о-о!.. — вырвалось у Маруси. — Да за шесть месяцев чего не сделаешь!

А что же сделаешь за шесть месяцев? — посмотрел на нее директор.

Маруся вскочила:

— Семен Ильич, да я одна обучу его за шесть месяцев — вот поверьте мне!

— Одна? — с ревнивой ноткой в голосе сказал Сеня. — Как бы не так! Я его привел, а она хочет одна… Нет, Семен Ильич, чему другому — не ручаюсь, а арифметике я его обучить смогу.

— А вы что скажете, Сычов? — Директор перевел на Пашу глаза, блеснувшие неожиданно молодо и весело.

Паша встал и с минуту помолчал, обдумывая.

— Я считаю, неверно это, Семен Ильич, — начал он не спеша. — Нам осталось учиться меньше четырех месяцев. Разве можно учить других, когда у нас самих экзамены на носу! Теперь ни о чем другом думать нельзя, кроме как об этом. А то других выучим, а сами провалимся. Это — раз. А другое — то, что мы скоро пойдем на практику в заводские цеха.

— Вот он всегда такой! — опять вскочила Маруся. — Эх!..

Она не договорила (а сказать хотела, наверное, что-то злое, обидное) и села спиной к Паше.

— Так как же, Сычов, поступить с этим Петром? — Веселость в глазах Семена Ильича угасла. — Может, отпустить его на все четыре стороны?

Паша опять подумал.

— Жалко его, Семен Ильич! Он сирота. И учиться хочет. Я думаю: пусть с ним занимаются настоящие учителя. Они ж его лучше подготовят, чем Чесноков или, скажем, Родникова. На то ж они и учителя.

Семен Ильич внимательно и, казалось, немного грустно смотрел на Пашу.

— Да, — сказал он с оттенком сожаления, — все, что вы говорите, Сычов, правильно и разумно. Все правильно. Что ж! Так и сделаем. Тем более, что наши преподаватели уже сами предложили свои услуги. — Он встал, подошел к Сене и положил ему руку на плечо: — Ну что, Чесноков, объявили вам мой приказ?