«И эта несчастная тварь мне угрожает?» – пронеслось в мыслях Докуева, ему даже чуточку жалко стало Самбиева. Он быстро сообразил, как будет действовать. Тихо удалился, первым делом побежал домой.

– Жена! Вставай, карга старая, – закричал он с порога, поднимая вновь заснувшую супругу, – быстро сними все белье гостя и прокипяти его.

Сказав это, он побежал со двора. Алпату выскочила за ним и из дверей крикнула:

– Ты что это?… – на полуслове она замолкла, заметив полуоборот его злого вспотевшего лица.

Она уже давно изучила мужа. «Что-то он проворачивает, – подумала она, – явно денежное… Вот черт, за его последние проделки я могла бы его на пальто раскрутить, так нет, что-то неладное заварилось… Ну ничего, я припрячу это до удобного момента»…

– Пошла вон, – сорвала она накопившуюся злость на ласкающуюся у крыльца огромную собаку и с силой хлопнула дверью.

А Домба по единственной улице просыпающегося села бежал на другой конец. Он боялся, что его кто-нибудь увидит.

– Иван Прокопыч, Иван Прокопыч, – стучал он легонько в чуть приоткрытое оконце.

– Докуев – это Вы? – послышался хриплый спросонья бас.

– Да, выйди на минутку, – на плохом русском языке тонко прогнусавил председатель сельсовета и засеменил к входной двери.

– Да что это такое? – возмущался в доме бас. – До утра у Вас во дворе танцы, теперь с утра вновь Вы спать не даете!

На пороге появился немолодой, с густой проседью в волосах, здоровенный вечный старшина, участник войны, теперь до пенсии участковый села Ники-Хита – орденоносец Забайдачный.

– В чем дело, Домба Межидович? – застегивая пуговицы сорочки, спросил участковый.

Докуев сумбурно стал объяснять, часто вставляя в эмоциональную речь чеченские слова.

– Постой, постой, ничего не понял, – сморщился в недоумении Забайдачный.

– Ты бери пистолет, а по пути я тебе еще раз объясню, – скороговоркой затарахтел Докуев.

– Ну, раз надо оружие, то дело серьезное, – озабоченно мотнул головой участковый, и двинулся к своему трехколесному мотоциклу – единственной технике в селе.

– Нет, только без шума, – взмолился Докуев, – пойдем пешком.

После возвращения чеченцев и ингушей из Сибири и Казахстана участковый в селе был тем же, что и военный комендант в депортации. И хотя формально власть в селе принадлежала председателю сельсовета, фактически «казнить и миловать» мог только участковый. Правда, Забайдачный властолюбием не страдал, любил выпить и предаться истоме. Воспользовавшись этими чертами характера участкового, Докуев со временем, благодаря мелким подачкам в виде спиртного и табака и верткости своего нутра, сумел полностью подчинить себе инертного милиционера. Добродушный от природы сибирский богатырь, в тоске по матери и таежным просторам, с натугой коротал вынужденную службу на благодатном Кавказе. Национальных проблем он не понимал, считал правильным то, что написано в газетах, и по возможности добросовестно и четко выполнял свои служебные обязанности. То, что объяснял по пути Докуев, старшина не уразумел, но понял одно – в селе, на доверенной ему Коммунистической партией и правительством территории, появился злостный нарушитель.

Грузной походкой Забайдачный поднялся на веранду сельсовета, направил оружие на еще спящего пришельца и крикнул:

– Встать!

Самбиев открыл глаза, резво вскочил, и в следующее мгновение по приказу участкового стоял лицом к стене, широко раздвинув конечности. Сельский блюститель до острой боли вонзил ствол меж ребер задержанного, умело стал шарить свободной рукой по телу Самбиева.

– Оружие есть? Документы?

Когда участковый читал справку об освобождении, из-за угла появился Докуев с удивленно-озабоченным видом. Самбиев наметанным глазом, искоса, исподлобья наблюдал всю эту сцену, и если бы не бесхитростность участкового, он наверное поверил бы игре своего друга детства. Денсухар понял: Домба переиграл его, власть есть власть, а вчерашний кульбит был напрасен, если не вреден. Однако деваться Самбиеву было некуда, единственно, он боялся, как бы милиционер не обнаружил финку, брошенную перед сном в сапог.

В это время Докуев, открывая контору, стал защищать Самбиева и доказывать, что он примерный гражданин, полностью осознавший свою вину за срок отсидки, чем ввел наивного участкового в большое замешательство и недоумение.

Реабилитированный главой местной Советской власти, босоногий Денсухар взял бережно свои сапоги с просохшими портянками и, склонив голову, застыл в смиренной позе раскаявшегося вероотступника.

– Вы, Иван Прокопыч, постойте здесь и никого не впускайте, – ласково-повелительным голоском сказал Докуев, открывая дверь и пропуская вперед Самбиева, и уже в помещении на чеченском продолжил: – Вот видишь, дорогой Денси, как бережно мы относимся к твоему дому. В том году сделали побелку… Во время нашего выселения в селе жили дагестанцы, при них и устроили в вашем доме сельсовет, так и перешло это к нам по наследству. Сможешь ли ты вновь получить твой дом и участок, не знаю. Думаю, вряд ли.

Домба важно сел на свое рабочее место и жестом предложил Денсухару лавку для посетителей. Пока Самбиев, не торопясь, надевал сапоги, председатель сельсовета с важностью просматривал какие-то бумаги.

– Ну, Денсухар, напились мы с тобой вчера, как свиньи. – Не глядя на друга детства, продолжал Домба. – Конечно, здорово набрехались, особенно ты… Ну, и я по пьяни слегка сболтнул лишнего… Давай-ка перейдем к делу. Во-первых, ты свои уголовные дела бросай, с властью шутки плохи, ты это не хуже меня знаешь. Во-вторых, тебе надо стать на учет в районной милиции, трудоустроиться и найти жилье. С этим я, конечно, помогу. В-третьих, я, как друг и родственник, должен тебе помочь с деньгами, разумеется не в таком количестве, как мы вчера по пьянке болтали, но в меру допустимого… Только одна небольшая формальность. Деньги получишь под расписку в долг.

– Какая расписка? – возмутился Самбиев.

– Это гарантия для меня и ответственность за свои слова для тебя.

– Никаких расписок не будет, – жестко ответил Самбиев, – лучше дай закурить.

– Я не курю. А погоди, Иван Прокопыч, – направился Домба к выходу, – табачок у Вас есть?

Пока Докуев шептался с участковым на веранде, Денсухар, крадучись, бросился к печи и торопливо закинул финку в обнаруженную им мышиную щель в основании саманной стены.

– Денсухар, – возвращаясь в комнату, обратился Докуев, – согласно положению, ты сейчас должен будешь поехать в районный центр для учета и всяких других формальностей. Я попросил участкового, чтобы он отвез тебя на мотоцикле, ну и помог тебе там… Видишь, благодаря мне ты будешь кататься как барин… Ну ладно, так как насчет расписки, или деньги тебе не нужны?

– Какая расписка? – выдыхая клубы дыма, возмутился Самбиев. – Я слов на ветер на бросаю.

– Я денег тоже, – мягко, но четко ответил Домба. – Я по-братски и как вернее для нас обоих, а ты как хочешь.

Самбиев молча докурил, бросил окурок в форточку и, не оборачиваясь, глядя в окно на широченный, исписанный ножом ствол бука, прошепелявил тихо:

– Пиши, я распишусь.

Это была первая, но далеко не последняя расписка Самбиева Докуеву.

В райотделе милиции Шали Самбиева поместили в изолятор временного содержания, через день перевезли в Грозненскую тюрьму для выяснения личности и только на третьи сутки выпустили на свободу с жестким предписанием о невозможности жить рецидивисту в предгорной зоне. Ему вернули только половину денег, взятых в долг у Докуева, и вручили направление в общежитие комендатуры Грозного с последующим обязательным трудоустройством на заводе «Автоспецоборудование» по рабочей специальности третьего разряда.

Недолго жил Самбиев в комнате казарменного типа, на двенадцать человек, работал электриком, проклинал в душе Докуева, думал о мщении – и вдруг однажды вечером у общежития стоит Домба, аккуратно одетый, улыбающийся.