После ухода Бердена Уэксфорд сидел за столом, разглядывая фотографии с места преступления. Как стоп-кадры убийственного, угнетающего фильма, подумал он. Эти фотографии не увидит никто, кроме него, результат подлинного насилия, подлинного преступления. Эти огромные темные пятна и брызги — подлинная кровь. Видеть эти фотографии — привилегия или несчастье? Настанет ли такой день, когда газеты будут публиковать подобное? Кто знает. В конце концов, еще не так давно не печатали фотографии мертвых.

Сделав усилие, он заставил себя забыть о человеческих чувствах, и его мозг вновь превратился в четко действующий механизм, анализирующий, ничего не упускающий, расставляющий вопросительные знаки. И он взглянул на фотографии другими глазами. Как бы трагично, отталкивающе, чудовищно ни выглядело место преступления, в нем не было ничего не соответствующего обстоятельствам. Именно так падают женщины, когда перед этим одна из них сидела за столом лицом к двери, а другая, напротив, встала и смотрела на дверь. А кровь на полу у конца стола — кровь Дэйзи.

Он видел то, что видел прошлой ночью. Окровавленную салфетку на полу и забрызганную кровью салфетку в остывающих, конвульсивно сжатых пальцах Дэвины Флори. Ее лицо, уткнувшееся в тарелку, полную крови, и жуткую уродливую рану в голове. Наоми, словно в обмороке откинувшуюся на стуле, длинные темные волосы свесились через спинку и почти касаются пола. Брызги крови на плафонах, стенах, черные пятна на ковре, мелкие кровавые точки на кусках хлеба и скатерть, потемневшая там, где ее беспрепятственно пропитала густая обильная кровь.

Уже во второй раз с начала расследования — и позже он будет вновь и вновь испытывать то же самое — у него возникло ощущение духа нарочитого разрушительства, попрания красоты, возвращающегося хаоса. Без всяких на то оснований ему казалось, что он чувствует в преступнике какую-то шальную страсть к разрушению. Но в самих фотографиях не было ничего несоответствующего. В данной ситуации все выглядело так, как и следовало ожидать. С другой стороны, фотографии распростертого Харви Копленда, лежащего на спине у подножия лестницы ногами в сторону залы и двери, озадачивали его. Возможно, показания Дэйзи что-то прояснят.

Если преступники спустились по лестнице и встретили его в тот момент, когда он поднимался, чтобы посмотреть, что происходит, то почему он, после того как в него выстрелили, не упал на ступени головой вниз?

Уэксфорд помнил о четырех часах, вчера он договорился о встрече с ней именно в четыре часа. Движение на улицах было небольшое, и он подъехал к больнице раньше назначенного срока. Часы показывали без десяти четыре, когда он вышел из лифта и направился по коридору к палате.

На этот раз доктор Лей не ждала его, а чуть раньше он снял с дежурства Энн Леннокс. В коридоре вообще никого не было. Может быть, весь персонал сейчас выкроил минутку передохнуть, то есть, вернее сказать, задыхался в комнате старшей медсестры. Он подошел к палате и через матовое стекло увидел, что у Дейзи кто-то есть: на стуле слева от кровати сидел мужчина.

Посетитель. По крайней мере, это был не Джейсон Сибрайт.

Приблизившись к прозрачному стеклянному квадратику на двери, он мог рассмотреть сидящего. Молодой человек лет двадцати шести, крупного телосложения, чуть полноватый. Взглянув на него, Уэксфорд тут же определил, вернее, с большой долей вероятности догадался о его социальном положении. Принадлежит к высшему слою среднего класса, учился в привилегированной школе; «что-то собой представляет» там, где работает, — компьютер, звонки по телефону. На этой работе он, как выразился бы Кен Гаррисон, к тридцати годам добил бы до конца свои возможности, поэтому сейчас старался выжать как можно больше. Костюм, который был на молодом человеке, обычно носили люди в два раза старше него — темно-синий блейзер, темно-серые шерстяной фланели брюки, белая рубашка и фирменный галстук школы. Прическа свидетельствовала о единственной уступке его смутному представлению о моде и соответствии возрасту: светлые вьющиеся волосы были несколько длиннее, чем того требовала рубашка и блейзер. По тому, как он их зачесывал, как они закручивались у мочек, Уэксфорд догадался, что молодой человек не мог с ними справиться.

Дэйзи сидела на постели, устремив глаза на посетителя, лицо ее было непроницаемо. Она не улыбалась, хотя и не выглядела особенно печальной. Уэксфорд не мог понять, начала ли она оправляться после перенесенного шока. Молодой человек принес цветы, дюжину красных роз в бутонах, они лежали на постели, и здоровой рукой девушка слегка придерживала их за стебли, завернутые в пеструю розово-золотистую бумагу.

Подождав несколько секунд, Уэксфорд постучал в дверь, открыл ее и вошел.

Молодой человек обернулся и окинул его взглядом (именно такого Уэксфорд и ожидал). Ему часто приходило в голову, что в некоторых школах учат смотреть именно так: уверенно, презрительно, с оттенком негодования, точно так же, как учат отрабатывать дикцию, положив в рот сливовую косточку.

Дэйзи не улыбнулась. Она умела быть вежливой и приветливой, не улыбаясь. Редкое искусство.

— О, здравствуйте! — Сегодня она говорила тихо, но чувствовалось, что уже контролирует себя, вчерашние истерические нотки исчезли. — Николас, это инспектор… старший инспектор Уэксфорд. Мистер Уэксфорд, это Николас Вирсон, друг моей семьи.

Она произнесла это спокойно, без тени колебания, хотя семьи больше не было.

Мужчины кивнули друг другу. Уэксфорд сказал «добрый день», Вирсон лишь кивнул еще раз. По его представлениям об иерархии, в его незыблемой Системе Бытия полицейским отводилось место где-то внизу.

— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше.

— Все в порядке, — опустила глаза Дэйзи.

— Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы мы могли поговорить? Поговорить подробнее?

— Я должна, — ответила Дэйзи, поднимая подбородок. — Вчера вы ясно сказали, что это необходимо и что у нас нет другого выбора.

Он заметил, как пальцы ее крепко сжали завернутые в бумагу стебли роз, и ему показалось, что она сделала это специально, чтобы пошла кровь. А может быть, шипы уже были срезаны.

— Вам придется уйти, Николас.

Мужчин с таким именем почти всегда называют «Ник» или «Ники», но она назвала его «Николас».

— Очень мило, что вы пришли. Я обожаю цветы. — И она еще раз, не глядя, сжала стебли.

Уэксфорд знал, что Вирсон произнесет эти слова или что-то подобное:

— Послушайте, я надеюсь, вы не собираетесь устраивать Дэйзи нечто вроде допроса? Я хочу сказать — сейчас, под конец дня, да и что она может рассказать вам? Что она помнит? Она очень растеряна, ведь так, милая?

— Нет, я не растеряна. — Она говорила тихим монотонным голосом, делая ударение на каждом слове. — Я вовсе не растеряна.

— Это она мне говорит! — притворно рассмеялся Вирсон.

Встав со стула, он несколько секунд постоял у кровати, сразу как-то растеряв прежнюю уверенность. Затем через плечо бросил Уэксфорду:

— Может, она и сможет описать бандита, но автомобиля она не видела.

Почему он это сказал? Оттого ли, что просто нужно было что-то сказать, чтобы заполнить время, пока он раздумывал, поцеловать ее или нет? Дэйзи подняла к нему голову, чего Уэксфорд совсем не ожидал, и, быстро наклонившись, Вирсон поцеловал ее в щеку. Поцелуй вызвал в нем прилив сил.

— Я могу для вас что-нибудь сделать, дорогая?

— Да, пожалуйста. Когда будете выходить, не могли бы вы найти вазу и поставить цветы?

Очевидно, это было не совсем то, на что он рассчитывал, но ничего другого, как согласиться, ему не оставалось.

— Вы найдете ее там, что у них называется мойкой. Не знаю, где это, по-моему, на первом этаже где-то налево. Бедные сестры всегда так заняты.

Вирсон вышел, унося розы, которые недавно принес.

Сегодня на Дэйзи был халат, обычный больничный халат с завязками на спине. Он закрывал и левую забинтованную руку, но, как и вчера, к ней тянулась тонкая трубочка от капельницы. Она поймала его взгляд.