— Нет, — произнесла она отрешенно, — понять нетрудно. Я все сознаю. Когда я проснулась сегодня утром, я сразу вспомнила. Знаете, — она пожала плечами, — всегда бывает такой момент, и потом все как бы возвращается. Но это не так. Это со мной постоянно. То, что сказал Николас, что я растеряна, абсолютно неверно. Ладно, не обращайте внимания, я продолжу, слишком много отклоняюсь.

За обедом обычно распоряжалась мама. Бренда оставляла все на столике. Вино подавали обычно по уик-эндам. В тот раз была бутылка французской минеральной воды и кувшин яблочного сока. Мы ели, дайте вспомнить… суп, из картофеля и зеленого лука, типа французского, только горячий. Значит, суп и хлеб, конечно, а потом мама убрала тарелки и начала раскладывать второе. У нас была рыба, палтус, как же это называется? Палтус «bonne femme», когда он в соусе, а по краям картофель со сметаной?

— Не знаю, — слегка усмехнувшись, ответил Уэксфорд. — Не играет роли. Я представляю.

— Так вот, рыба и к ней морковь и французские бобы. Мама всем положила, и мы начали есть. Мама даже не успела начать. Она спросила: «Что это? Судя по шуму, наверху кто-то есть».

— И вы не слышали, как подъехала машина? Никто не слышал?

— Они бы сказали. Понимаете, мы знали, что приедет машина, мы ожидали ее. Не в это время, а начиная с восьми пятнадцати. Дело в том, что она всегда приезжает раньше. Она не лучше тех, кто всегда опаздывает, каждый раз приезжает по крайней мере на пять минут раньше.

— Кто? О ком вы говорите, Дэйзи?

— Джоан Гарланд. Она должна была приехать повидаться с мамой. Был вторник, а по вторникам они с мамой всегда занимаются учетными бухгалтерскими книгами по салону, Джоан сама не может, в арифметике она безнадежна даже с калькулятором. Она всегда привозила книги, и они с мамой работали, НДС и тому подобное.

— Хорошо, понятно. Пожалуйста, продолжайте.

— Мама сказала, что слышала наверху шум, и Дэвина предположила, что это, должно быть, кошка. Шум был довольно сильный, сильнее, чем обычно производит Куини. Как будто что-то бросали на пол. С тех пор я думала об этом, и мне кажется, что, может, это они выдвинули ящик из комода в комнате Дэвины. Харви встал и сказал, что пойдет и посмотрит.

Мы продолжали есть. Мы не забеспокоились, в тот момент не забеспокоились. Помню, как мама посмотрела на часы и сказала, что хорошо бы, чтобы Джоан приезжала на полчаса позже, потому что ей вечно приходится торопиться с едой. Потом мы услышали выстрел, затем еще один, второй. Он прозвучал ужасно громко.

Мы вскочили, мама и я, Дэвина сидела. Мама вскрикнула. Дэвина сидела молча, не двигаясь, только руками… ну, сжала салфетку. Мама стояла и смотрела на дверь, а я отодвинула стул и пошла к двери, нет, мне кажется, что пошла к двери, я хотела… а может, я стояла на месте. Мама сказала: «Нет, нет», или «Нет, не надо», или что-то такое. Я остановилась, я просто стояла, как будто застыла на месте. Дэвина обернулась на дверь. И потом он вошел.

Харви оставил дверь полуоткрытой… нет, слегка открытой. Человек толкнул ее ногой и вошел. Я старалась вспомнить, вскрикнул ли кто-нибудь, но не могла, не знаю. Мы должны вспомнить. Он… он выстрелил Дэвине в голову. Он держал револьвер в обеих руках, знаете, как по телевидению показывают. Потом он выстрелил в маму.

Я плохо помню, что произошло потом. Я изо всех сил старалась вспомнить, но что-то мешает, наверное, так бывает, когда с тобой такое случается, но я жалею, что не могу вспомнить.

Кажется, я оказалась на полу. Я присела. Помню, что слышала, как завелась машина. Тот, второй, был наверху, наверное, мы слышали его. Тот, что стрелял в меня, он все время находился внизу, и когда он выстрелил в нас, то второй быстро выбежал из дома и завел машину. Так мне кажется.

— Того, что стрелял в вас, вы можете описать его?

Уэксфорд затаил дыхание, ожидая, боясь услышать, что она скажет, будто не помнит, что потрясение мешает ей вспомнить. Лицо ее напряглось, почти исказилось от усилий, от сосредоточенности, от воспоминаний о непереносимых, вызывающих боль событиях. Потом оно разгладилось. Как будто что-то успокоило ее, как будто она вздохнула с облегчением.

— Я могу описать его. Я могу. Я приказала себе сделать это. Как я помню. Он был… не очень высокий, но плотный, крепкого сложения, очень светлый. Я имею в виду волосы. Лица не видела, он был в маске.

— В маске? Вы хотите сказать, что он натянул на голову чулок?

— Не знаю. Я просто не знаю. Я пыталась вспомнить, потому что знала, что вы спросите, но я не знаю. Я видела его волосы. Знаю, что у него были светлые волосы, коротковатые, густые, густые светлые волосы. Но я бы не смогла рассмотреть его волосы, если бы он был в чулке, правильно? Знаете, что у меня не выходит из головы?

— Что?

— Что на нем была маска, какую носят во время сильного смога, когда воздух очень грязный, ну, как это называется? Или что-то вроде маски, какую надевают лесники, работая циркулярной пилой. Я видела его подбородок и волосы. Видела уши, самые обыкновенные уши, не большие, не оттопыренные, ничего особенного. И подбородок обыкновенный… может, как бы раздвоенный.

— Дэйзи, вы все очень хорошо рассказали. Исключительно хорошо все смогли запомнить до того, как он выстрелил в вас.

При этих словах она закрыла глаза и сморщилась. Уэксфорд видел, что ей еще слишком тяжело будет говорить о выстрелах, о том, как стреляли в нее. Он понимал, какой страх это может вызвать: ведь она просто могла умереть там, в той комнате смертников.

В дверь заглянула сестра.

— Все в порядке, — сказала Дэйзи. — Я не устала и не напрягаюсь, правда.

Голова сестры исчезла. Дэйзи сделала еще один глоток из стакана.

— С ваших слов мы сделаем его портрет. А потом, когда вы поправитесь и выпишетесь из больницы, я хочу попросить вас повторить все снова в виде показаний. С вашего разрешения мы также запишем их на пленку. Знаю, вам будет тяжело, но прошу вас, не говорите «нет» сейчас, подумайте.

— Мне не надо думать, — ответила Дэйзи. — Я дам показания, конечно, дам.

— А пока мне бы хотелось прийти еще раз и поговорить с вами завтра. Но сначала не могли бы вы сказать мне вот что: Джоан Гарланд приехала или нет?

Ему показалось, что девушка задумалась. Она сидела очень тихо.

— Не знаю, — наконец проговорила она. — Я хочу сказать, что не слышала, как она звонила в дверь. Но после могло произойти все, что угодно, после того, как он в меня выстрелил, я потом ничего не слышала. Я истекала кровью. Думала только о том, чтобы добраться до телефона, я старалась доползти до телефона и вызвать вас, полицию, «скорую помощь», чтобы не умереть от потери крови. Я действительно думала, что умру.

— Да, конечно.

— Она могла приехать после того, как они… эти люди… после того, как они ушли. Не знаю, меня бесполезно спрашивать, я просто не знаю. — Затем, поколебавшись, она произнесла очень тихо:

— Мистер Уэксфорд?

— Да?

Минуту она молчала. Голова бессильно опустилась на грудь, и густые темные волосы упали вперед, закрыв лицо, шею и плечи. Она подняла правую руку, удивительно тонкую белую руку с длинными пальцами и, проведя по волосам, откинула их назад, затем взглянула на него. Выражение лица ее было мучительно-напряженным, верхняя губа чуть поднялась — от боли или от неверия ни во что.

— Что со мной будет? Куда мне идти? Что делать? Я потеряла все, у меня ничего нет, ничего, что что-то значит в жизни.

Не время напоминать ей сейчас, что она богата, что не все потеряно, подумал Уэксфорд. Напоминать о том, что она в изобилии имеет то, ради чего живут многие. Он никогда не верил слепо в житейские мудрости типа того, что деньги не приносят счастья. Но и на этот раз он промолчал.

— Мне надо было умереть. Было бы лучше, если бы я умерла. А я боялась умереть. Когда из меня хлестала кровь, я думала, что умираю, и мне стало страшно, о, как я испугалась! Но вот что странно: мне было не больно. Сейчас больнее, чем тогда. Кажется, что если что-то вонзится в тело, то будет ужасно больно, но боли не было. И все же лучше было бы умереть, теперь я знаю.