— Говоря это, — сказал Уэксфорд, — понимаю, что вы можете посчитать меня одним из тех, кто раздает бесплодные утешения, они стары, как мир. Но это действительно пройдет.

Она посмотрела на него долгим взглядом, затем произнесла несколько повелительно:

— Значит, увидимся завтра.

— Да.

Она протянула ему руку, и он пожал ее. Пальцы ее были холодные и очень сухие.

Уэксфорд уехал домой рано. Он чувствовал, что за ближайшее время — а оно обещало быть долгим — это, может быть, последний раз, когда он вернется домой в шесть.

Когда он открыл входную дверь, Дора как раз стояла в прихожей и опускала на рычаг телефонную трубку.

— Звонила Шейла. Если бы ты вошел на секунду раньше, то смог бы поговорить с ней.

Едкое замечание готово было сорваться с его губ, но он сдержался. С какой стати он должен говорить жене колкости? Она ни в чем не виновата. Действительно, тогда за обедом, во вторник, она делала все возможное, чтобы разрядить атмосферу, сгладить острые углы, смягчить недоброжелательность и сарказм.

— Они приедут к нам, — спокойно сказала Дора.

— Кто придет и куда?

— Шейла и… и Гэс. На уик-энд. Помнишь, она во вторник говорила?

— Много чего произошло со вторника.

Во всяком случае, его, вероятно, почти не будет дома в выходные. Но завтра — конец недели, пятница, и они приедут вечером. Он налил себе пива (местный винный магазин начал продавать его любимое «Эднамс») и шерри для Доры. Она накрыла ладонью его руку. Он вспомнил прикосновение ледяных пальцев Дэйзи. У Доры они были теплые.

— И я должен терпеть этого мерзавца весь уикэнд! — взорвался он.

— Редж, не надо. Не начинай так. Мы виделись с ним только два раза.

— Первый раз, когда она привела его сюда, он стоял в этой комнате у полок с моими книгами и вынимал их по одной. Разглядывал по очереди с презрительной улыбочкой. Взял Троллопа и вот так вот посмотрел на него. Затем вытащил рассказы Джеймса и покачал головой. Как сейчас вижу: стоит с Джеймсом в руках и медленно качает головой, очень медленно. Думал, что он опустит вниз большой палец. Я уже ждал, когда он это сделает, прямо как главная весталка, когда гладиатор на арене спрашивает, убить или помиловать побежденного. Убить. Вот вердикт верховного судьи — убить.

— Он имеет право на собственное мнение.

— Он не имеет права презирать мое и показывать свое презрение. И потом, Дора, дело не только в этом, и ты прекрасно знаешь. Ты хоть раз встречала человека, который бы вел себя так высокомерно и заносчиво? Встречала ли ты человека — среди друзей твоей семьи или тех, кого ты хорошо знаешь, — встречала ли ты хоть раз такого, кто бы так ясно давал тебе почувствовать, что он тебя презирает? Тебя и меня. Все, что он говорил, было направлено на то, чтобы подчеркнуть свое величие, свой ум, острословие. Что она в нем нашла? Ну что она в нем нашла? Он маленький и тщедушный, уродливый, близорукий, не видит дальше своего мышиного носа…

— Знаешь что, дорогой? А женщинам нравятся маленькие мужчины. Они находят их привлекательными. Ты не поверишь, но я знаю высоких крупных женщин, которые обожают таких. Так что это правда.

— Берк сказал…

— Знаю, что сказал Берк. Ты мне уже говорил. Красота мужчины заключается только в его росте или что-то в этом духе. Но Берк не женщина. Думаю, что Шейла ценит в нем ум. Знаешь, Редж, он очень умный. Может быть, он гений.

— Помоги нам, Господи, если каждого, кого включили в окончательный список на литературную премию, ты готова назвать гением!

— Вполне естественно, что молодой человек гордится собственными достижениями. Огастину Кейси только тридцать лет, а его уже считают одним из выдающихся писателей страны. Так пишут газеты. Рецензии на его книги занимают в «Таймсе» полстраницы. Его первый роман получил премию Сомерсета Моэма.

— Успех делает человека почтительным, скромным и добрым, как сказал где-то спонсор этой премии.

— Это редкость. Постарайся быть к нему снисходительнее, Редж. Когда он высказывается, постарайся воспринимать его… с умудренностью старшего.

— И ты это говоришь после того, что услышала от него о жемчуге? Ты великодушная женщина, Дора, — вздохнул Уэксфорд и со стоном добавил: — Только бы она не любила его по-настоящему! Ну хоть бы она смогла увидеть его моими глазами!

Он допил пиво и состроил гримасу, словно оно оказалось хуже, чем он ожидал.

— Уж не думаешь ли ты, — повернулся он к жене, ужаснувшись тому, что пришло в голову, — уж не думаешь ли ты, что она выйдет за него замуж?

— По-моему, она будет жить с ним, вступит — как бы это сказать? — в длительные отношения. Мне действительно так кажется, Редж. Смотри на вещи реально. Она сказала мне… о, Редж, не смотри на меня так. Я должна сказать тебе.

— Сказать что?

— Она говорит, что влюблена в него и что до этого с ней такого не было.

— О Господи!

— Значит, для нее это серьезно, если она сказала мне, а ведь она мне никогда ничего не говорит.

Ответ Уэксфорда прозвучал театрально, как в мелодраме. Еще до того, как он произнес эти слова, он знал, что они покажутся именно такими, но сдержаться уже не мог.

— Он отнимает у меня дочь. Если он и она будут вместе, это означает конец нашим с ней отношениям. Она перестанет быть мне дочерью. Действительно. Я уже понимаю это. А какой толк притворяться? Ну скажи мне, какой толк притворяться?

Перед этим он заставил себя не думать о том обеде во вторник. Или просто события в Тэнкред-хаусе и все последующее заслонило то, что было во вторник. Теперь же он позволил себе мысленно вернуться к этому, помогла вторая бутылка пива, и он вновь видел, как этот человек входит в маленький провинциальный ресторан, оглядывается, шепчет что-то на ухо Шейле. Она спросила, как отец хочет, чтобы они сели, ведь он пригласил их, но Огастин Кейси, не дав ему раскрыть рта, сам выбрал себе место за столиком. Он сел в углу.

— Я сяду здесь, отсюда я смогу видеть цирк, — произнес он со странной улыбочкой, предназначавшейся только для него самого, даже не для Шейлы.

Уэксфорд объяснил такой выбор желанием наблюдать за остальными посетителями ресторана. Возможно, это прерогатива писателя, хотя вряд ли, ибо Кейси считался представителем пост-постмодернизма, если так можно сказать. Он уже написал одно художественное произведение, в котором вообще не было героев. Уэксфорд все еще пытался как-то втянуть его в разговор, сделать так, чтобы тот рассказал о чем-нибудь, даже если темой разговора был сам Кейси. Чуть раньше у них дома он казался разговорчивым, высказывал малопонятные мнения о поэзии Восточной Европы, сознательно умно строя каждую фразу, но, придя в ресторан, замолчал, словно ему стало скучно. Лишь коротко отвечал на вопросы.

Одна черта в нем злила Уэксфорда больше всего остального: он никогда не говорил простым языком и не снисходил до хороших манер. Когда, здороваясь, его спрашивали «Как поживаете?», он отвечал, что плохо и что спрашивать его об этом бесполезно, потому что хорошо поживает он редко. Когда его спросили, что он будет пить, он заказал какую-то необычную минеральную воду из Уэльса, поставляющуюся в темно-синих бутылках. Поскольку таковой не оказалось, он пил бренди.

Проглотив одну ложку супа, от тут же отодвинул его. Уже позже, когда они ели второе, Кейси вдруг неожиданно нарушил молчание, заговорив о жемчуге. Со свого места он разглядел не менее восьми женщин, на шее или в ушах которых был жемчуг. Назвав жемчуг жемчугом один раз, он в дальнейшем называл его не иначе как «конкреции» или «хитиновые образования». Он цитировал Плиния-младшего, который говорил о жемчуге, как о «самом прекрасном товаре мира», он цитировал индийскую литературу и описывал драгоценности этрусков, он многословно распространялся о жемчугах Омана и Катара, которые добывали с пятидесятиметровой глубины. Шейла смотрела ему в рот, ловя каждое слово. Зачем же себя обманывать? Она слушала Кейси, глядя на него обожающими глазами.