Кейси очень красноречиво говорил о жемчужине Боба Хоупа, которая весит триста граммов, и о «Королеве жемчужин», находившейся среди королевских регалий Франции и похищенной в 1792 году. А затем он заговорил о предрассудках в связи с «конкрециями» и, устремив взгляд на скромную нитку жемчуга на шее Доры, сказал, как глупы бывают пожилые женщины, верящие, что нитка жемчуга вернет им утраченную молодость.

И тут Уэксфорд решился высказать все, что он думает, дать отпор, но в этот момент в кармане раздался сигнал телефона, и он ушел, не сказав ни слова. Вернее, ни слова из того, что собирался сказать. Естественно, он попрощался. Шейла поцеловала его, а Кейси произнес, словно читал заголовок:

— Мы встретимся снова.

Злость распирала Уэксфорда, он кипел от ярости, сидя в машине, мчавшей его через холодный темный лес. Только жуткая трагедия Тэнкред-хауса подавила это состояние. Но она не была его трагедией, а вот та, другая, была его трагедией или могла ею стать. Воображение рисовало ему разные картины, он представлял возможный поворот событий, их дом. Он пытался предвидеть, как все будет происходить, если он позвонит ей, а трубку снимет этот человек. Какую скрытую насмешку вложит он в слова, которые запишет на автоответчик Шейлы? И что произойдет, когда он поедет по делам в Лондон и как отец Шейлы заглянет к ней — а он так любил это делать, — и этот человек окажется там?

Эти мысли неотступно преследовали его, и, ложась спать, он был уверен, что ему приснится Кейси, что было бы вполне объяснимо. Но уже под утро, когда начало светать, ему приснился кошмар о кровавых событиях в Тэнкред-хаусе. Он сидит в той комнате, за тем столом вместе с Дэйзи, и Наоми Джонс, и Дэвиной Флори, а Копленд пошел проверить, что за шум наверху. Он, Уэксфорд, не слышит никакого шума, он рассматривает алую скатерть и спрашивает у Дэвины Флори, почему она такая яркая, такая красная. А она смеется и отвечает, что он ошибается, наверное, потому что дальтоник, многие мужчины дальтоники. Скатерть белая-белая, как снег.

Она часто пользуется такими избитыми сравнениями, отвечает Дэвина, да-да, говорит она с улыбкой и дотрагивается до его руки, при описании чего-либо такие клише нередко лучше всего. Просто вы слишком умный.

Звучит выстрел, и в комнату входит человек. Уэксфорд незаметно выскальзывает из комнаты, окно с выпуклым толстым стеклом как бы тает, и он оказывается на улице и видит, как машина, на которой собираются бежать бандиты, въезжает во двор и за рулем сидит второй человек. Кен Гаррисон.

На следующее утро, когда Уэксфорд появился в конюшнях — он перестал называть это место следственной комнатой, это были конюшни, — ему показали словесный портрет, составленный по описанию Дэйзи. В тот же день он будет показан по телевидению в вечерних программах новостей по всем сетям.

Она так мало рассказала ему! Воссозданное лицо выглядело пустым и безжизненным, в реальной жизни таких лиц не бывает. Художник, возможно, бессознательно несколько утрировал черты, описание которых дала Дэйзи. Что ж, пока это все, с чем он мог работать. У человека, смотревшего на Уэксфорда с листа бумаги, были широко расставленные глаза, прямой нос и ничем не примечательные губы, ни тонкие ни толстые, волевой раздвоенный подбородок, выразительные уши и густые соломенного цвета волосы.

Быстро просмотрев заключение Самнер-Куиста по результатам вскрытия, Уэксфорд взял машину и поехал в Кингсмаркхэм, чтобы присутствовать на слушании дела. Как он и ожидал, оно было возбуждено, заслушали показания патологоанатома, и дело было отправлено на доследование. Выйдя из здания суда, он перешел на другую сторону Хай-стрит, спустился вниз по Йорк-стрит и вышел к торговому центру; он хотел разыскать художественный салон «Гарландс».

Салон оказался закрыт, хотя табличка, висевшая за стеклянной дверью, извещала потенциальных покупателей, что салон работает пять дней в неделю с десяти до пяти тридцати, в среду с десяти до часу и закрыт по воскресеньям. В витринах по обеим сторонам двери он увидел знакомый ассортимент кухонной утвари и керамики, букеты из засушенных цветов, плетеные изделия, мраморные рамки для фотографий, составленные из ракушек картинки, керамические домики, серебряные украшения, инкрустированные деревянные шкатулки, безделушки из стекла, фигурки животных — резные, тканые, литые, вязаные, сшитые и из дутого стекла; все остальное пространство между ними было заполнено огромным количеством постельного и столового белья с набивным рисунком в виде птиц, цветов и деревьев.

Но это бесполезное множество ничем не освещалось. В глубине салона, погруженного в полумрак, он разобрал очертания свисающих со стилизованных балок халатов, шалей, платьев; между грудой, как показалось Уэксфорду, животных из фетра, лишенных всякой уютной привлекательности, и застекленной витринкой с вазами из терракоты и фарфора, стояла касса.

Была пятница, но салон не работал. Уэксфорд не исключал возможности того, что миссис Гарланд закрыла салон до конца недели, отдавая дань уважения памяти своей совладелицы Наоми Джонс, погибшей такой ужасной смертью. А может быть, решила не открывать его сегодня, потому что просто была слишком огорчена. Хотя он все еще не знал, насколько тесная дружба связывала ее с матерью Дэйзи. Уэксфорд пришел в салон с одной целью: узнать, приезжала или нет Джоан Гарланд в Тэнкред-хаус во вторник вечером.

Если приезжала, то почему не сообщила им? Средства массовой информации уделили трагедии огромное внимание. Они обращались к любому, кому хоть что-то известно о случившемся или имеющему малейшее отношение к Тэнкред-хаусу. Если она была там, то почему не сказала? Если же нет, то почему не связялась с ними и не объяснила причину?

Где она живет? Дэйзи не сказала, но выяснить это просто. Во всяком случае, не в том здании, где находится салон. Три этажа торгового центра сплошь занимали магазины, бутики, парикмахерские, здесь же располагался огромный супермаркет, магазин «Сделай сам», два ресторана-закусочные, садоводческий центр и тренажерный зал. Он мог позвонить в следственную комнату и через несколько минут узнать ее адрес, но главный почтамт Кингсмаркхэма находился всего через дорогу. Перейдя улицу, Уэксфорд вошел в здание почтамта и, минуя очередь к окошку за марками, пенсиями и пособиями, змеившуюся в отгороженном для этого пространстве, попросил у служащего регистрационный журнал избирателей. Давным-давно, еще до всех этих технических нововведений, он именно так и поступил бы, но иногда и сейчас, как бы в знак протеста, ему нравилось действовать по-старомодному.

Списки избирателей были составлены не по фамилиям, а по названиям улиц. Задание было явно для подчиненного, но коль он сейчас здесь, то взялся за него сам. Ему очень, очень хотелось узнать, и как можно скорее, почему же Джоан Гарланд закрыла салон, закрыла, как он предполагал, на три дня.

Наконец он отыскал в списке ее фамилию, оказалось, что дом ее находится на Брум-вэйл, всего через две улицы от его собственного дома. Дом был довольно большой, и район лучше по сравнению с его районом. Из журнала избирателей Уэксфорд узнал также, что женщина живет одна. Из журнала, правда, не явствовало, проживают ли с ней несовершеннолетние, но это вряд ли. Уэксфорд вернулся к зданию суда, где оставил машину. Парковать машину в городе нынче совсем непросто. Он с легкостью мог представить себе крохотную заметку в «Кингсмаркхэм курьер», написанную каким-нибудь бойким молодым репортером (может, Джейсоном Сибрайтом?) о том, что машина старшего инспектора Уэксфорда была замечена на двойной желтой полосе с блокировочными скобами на колесах.

Дома никого не оказалось. Соседи из домов справа и слева также отсутствовали.

В дни его молодости женщин обычно заставали дома. Но времена изменились. В этой связи он почему-то вспомнил о Шейле, но тут же отогнал от себя эти мысли. Он посмотрел на дом, на который никогда раньше не обращал внимания, хотя проходил мимо сотни раз. Обычный дом с ухоженным садом вокруг, стоит несколько обособленно, свежепокрашен, видимо, четыре спальни, две ванные комнаты, в окне второго этажа телевизионная «тарелка». На миндальном дереве перед домом начали появляться первые цветы.