В назначенный час я приехал к нему. Жил он в новом доме, у него была новенькая машина — все как у преуспевающего буржуа.

Кандито ходил по гостиной и, по-хозяйски взмахивая руками, повторял: «Столько лет прошло и снова встретились. Вот как бывает».

Мы сели за стол, на котором было много мексиканских закусок и пиво.

Разговор зашел о Мексике. Добродушный толстяк, банковский служащий, не отрываясь от тарелки, говорил, что финансовое положение Мексики сейчас намного лучше, чем прежде. На 1967 год бюджет увеличен без повышения налогов на 240 миллионов долларов. Туризм в Мексику возрос на десять процентов и в связи с Олимпийскими^ играми возрастет еще больше. Уже сейчас доход от туризма составляет 340 миллионов долларов в год.

— Умоляю, остановись! — крикнул хозяин. — Ты убьешь нашего гостя цифрами. Хочешь, я тебе выражу главный наш тезис словами президента? — обратился ко мне Кандито. — Путь Мексики — это получение разумных прибылей, чтобы все мексиканцы, видя, ка-к их жизнь улучшается, работали с энтузиазмом.

— Президент немножко перегнул, — сказал архитектор — худенький человек в очках, с очень пристальным взглядом. — Нельзя сказать «все мексиканцы». Улучшение жизни касается главным образом среднего класса. Это вот мы, сидящие здесь, это квалифицированные рабочие, служащие, интеллигенты, ремесленники, мелкие' землевладельцы.

— Всего тридцать процентов общества, — отрапортовал толстяк, банковский служащий, который, по-видимому, был просто наполнен всевозможными цифрами. — Прибавьте к этому десять процентов крупной буржуазии, — сказал он и отхлебнул из пивной кружки.

— Сорок процентов — это те, которых касается прогресс Мексики, — продолжал архитектор, — те, кто живет в новых домах, ездит по автострадам на автомооилях. А шестьдесят — крестьяне-индейцы, живут по-прежнему и ходят по гладкому асфальту пешком. Хозяин дома не согласился с архитектором, заявив, что прогресс страны в какой-то мере касается всех. Но с ним не соглашался архитектор. Спор разгорелся. Мы засиделись допоздна. Было выпито много пива, но спор так и не был решен.

Спор этот немаловажный!

В Мексике издавна существует один больной вопрос — земля. Земли, пригодной для обработки, в Мексике мало — всего 15 процентов территории. Со времен испанского завоевания эта земля распределялась среди конкистадоров, /как. вознаграждение за ратные подвиги Эрадндо Кортес раздавал своим солдатам «энкомьенды»: большие земельные, участки вместе с крестьяндми-индейцами, которые, были обязаны их обрабатывать.

От солдат· не- отставало духовенство. Католическая церковь правдой и неправдой прихватывала плодородные земли и вскоре превратилась в богатейшего собственника.

Было забыто то, что в Мексике до прихода испанцев существовала общинная форма землепользования. Крестьянская семья обрабатывала участок земли, выделенный ей общиной, а часть земельной площади использовалась общиной совместно, на кооперативных началах.

К моменту революции 1910 года распределение земли, в Мексике являло чудовищную картину. И тысяч помещиков владели 97 процентами всей земли.

8 миллионов мексиканских крестьян фактически были безземельны.

Эти миллионы безземельных крестьян взяли в руки оружие и пошли в бой с войсками диктатора Порфирио Диаса, надеясь получить землю. Диктатор был свергнут. Крестьяне верили, что навсегда будет покончено с несправедливостью и земля наконец-то будет принадлежать им. И когда был принят закон об аграрной реформе, для всех мексиканских крестьян был праздник. Закон предусматривал два пути в распределении земли: возвращение земли тем общинам, которые могут доказать, что земля была у них отнята помещиками; выделение земельных участков крестьянам-беднякам, не входящим в общины.

Но радость крестьян была преждевременной. Оказалось, не так легко доказать, что земли помещика принадлежали раньше общине. Прошения крестьян ложились мертвым грузом в судах, в канцеляриях губернаторов. Помещик ближе к этим инстанциям, чем крестьяне. Помещик может дать взятку, может воспользоваться дружескими отношениями с судьей и губернатором. Так и вышло, что 138 эхидос в штате Идальго 20 лет ждали ответа на свои прошения.

Можно предположить, что в конце концов после многолетней волокиты крестьянам дали землю. И опять возник вопрос: «Какую землю?» В Мексике так много пустынь, гор — земли, на которой растут только кактусы! Как будто бы дали землю, а земли нет. К 1950 году в руки крестьян по аграрной реформе было передано 39 миллионов гектаров земли. Но из них только 8,7 миллиона были пригодны для земледелия.

Сколько раз звучали речи крестьянских лидеров, которые от имени крестьян отказывались получать непригодную землю, выделенную правительственными чиновниками!..

Закон об аграрной реформе продолжает действовать. В 1965—1966 годах было распределено между крестьянами еще 5 179 970 гектаров земли.

Но слово «земля» остается до сих пор животрепещущим. Вокруг земли переплетается так много страстей, хитросплетений, надежд и лживых обещаний. Л озлобление и ненависть между помещиками и крестьянами с каждым годом растут все больше. Как часто проникают в газеты небольшие сообщения: «Комиссар эхидо Адольфо Гутьеррес убит сегодня ночью неизвестным человеком».

Мексиканцы читают эти заметки и вместо слов «неизвестным человеком» ставят вполне определенные слова «убит по приказу помещика». Таким образом помещики хотят отучить крестьян ходить с просьбой по судам и правительственным канцеляриям.

8 февраля мексиканскую печать облетело такое сообщение: 300 крестьянских семей из Чоапана, доведенные до крайности притеснениями местного помещика, прошли пешком 250 километров до города Оахаки и заявили протест властям.

Я вспомнил все эти цифры и факты, когда вместе со своими друзьями кинооператорами покинул столицу и мчался по дорогам Мексики на автомобиле. Чем дальше от столицы, тем чаще встречал я бредущих по обочине дороги людей.

Однажды около озера Такомако я остановил машину. Операторы вытащили из багажника свои аппараты, треногу и побежали искать удобную точку для съемки. Ко мне подошел мексиканец и сказал: «Добрый день, сеньор».

На нем была шляпа — соломенная шляпа, омытая дождями и пропаленная солнцем. Рубашка его напоминала по цвету выгоревшую гимнастерку. В руках была большая личинка бабочки, и он очень бережно держал ее.

— Может быть, вам нужен помощник? — спросил этот человек. — Меня зовут Хуан. Хуан Асеведра.

— Нас трое, — сказал я, — и мы вполне справляемся со всеми делами.

— Может быть, вы сомневаетесь в моей репутации? — сказал человек и, переложив личинку в левую руку, полез правой в карман.

Он вынул из кармана пакетик, завернутый в старую газету. Из пакетика он достал пожелтевший лист бумаги с гербовой печатью и дал мне прочитать. «Хуан Асеведра, — говорится в бумаге, — прилежен в труде, не пьет, никогда не судился. У Хуана добрый характер и хорошее поведение».

Было написано, где Хуан работал, и в конце стояла подпись представителя муниципалитета.

— Мы иностранцы, — сказал я, возвращая бумагу. — Мы проездом в этих местах. Извините, но нам не нужны помощники.

— Жаль, — сказал Хуан и улыбнулся.

Улыбка у него была добрая. Наверное, все правильно написано в той бумаге с печатью.

— Я крестьянин, но земли у меня нет, работал здесь неподалеку чернорабочим, — сказал Хуан. —

Хозяин купил экскаватор и нас троих уволил. Если есть экскаватор, зачем ему мы? Приходится искать новую работу. Жена с ребенком тут, в деревне. Пока нм поможет братишка.

В голосе Хуана, в его жестах не было растерянности, не было отчаяния, он говорил, не теряя чувства достоинства.

— Куда вы сейчас идете? — спросил я.

— В Сан-Андрес Туктсткла.

— Это же тридцать два километра!

— Да, сеньор. К вечеру дойду.

Я посадил крестьянина в машину. Мы мчались по асфальту, заботливо разлинованному белыми линиями. Хуан по-прежнему бережно держал личинку бабочки.