Снова сны, скольжение по памяти. Очень много людей. Рыжая полевка на ладони — глазки стекленеют, претворяется мертвой. Погладить пальцем по спине, отпустить. Трава — высокая, выше пояса. Стрекот кузнечиков. Что такое кузнечик? Он пытается вспомнить, но не получается. Лягушка. Элис сидит на веранде, лукаво улыбается ему из-под ресниц. Пушистые белые облака в небе, очень много облаков. Ночь, шелест дождя на балконе. Пахнет клевером, липовым цветом. Очень много запахов, туман.

Донован просыпается снова. Голова гудит, как после тяжелой работы. Почему он еще жив? Кислород в скафандре должен давно закончиться. Он шевелит пальцами. Пальцы окружает странная субстанция чего-то сухого и сыпучего. Маленькие твердые шарики размером побольше песчинки, поменьше кедровых орешков. Донован бездумно перебирает шарики, радуясь их бархатной гладкости и приятной прохладе. И вдруг понимает, что он без скафандра.

Как ни странно, это его не пугает, он просто удивлен. Он вообще не чувствует ни страха, ни клаустрофобии. Вокруг по-прежнему кромешная тьма и слабые звуки, издаваемые серой тварью. Звуки, к которым он уже давно привык и воспринимает, как тишину. Донован сводит ладони вместе и чувствует прикосновение кожи к коже. Потом пытается развести руки как можно шире. Ладони зарываются в шарики, шарики текут между пальцами, как сухой песок.

Он пытается принюхаться, но не ощущает никаких особых запахов. По идее, атмосфера Туле должна попахивать тухлятиной из-за примеси сероводорода, но он ничего такого не чувствует. Просто воздух без особых примет. Видимо, серая тварь не поленилась и сделала ему атмосферу для дыхания. Он снова закрывает глаза, он знает, что все гораздо сложнее, но думать об этом не хочется. Он устал, а впереди еще много работы.

Снова сны, снова полеты в прошлое. Скоро он будет пустым, как прочитанная книга. Туле, думает он. Я устал от темноты, дай мне свет. Еще немного, вползают в его сознание чужие мысли. Осталось совсем немного.

Наконец, он просыпается, и понимает, что этап завершен. Он подарил свою память серой твари, теперь она знает все, что знает он.

Донован лежит в теплом и вязком нечто и не дышит. Это одно из открытий последнего пробуждения: он может не дышать, на его самоощущение это никак не влияет. Есть и пить ему тоже не нужно. Полно, да есть ли у него еще тело? Или его тихо и незаметно съели в процессе изучения?

Туле, ау!

В это мгновение его накрывает волной мягкого света. Этот свет не видят его глаза, они по-прежнему глядят в темноту. Этот свет возникает изнутри, когда его личность соприкасается с другой личностью. Как будто его мгновенно выдернули из черноты и молчания и поместили в сферу, где внутри он, а снаружи не он. И можно медленно оглядываться, разглядывая и перебирая чужие мысли, чувства, знания, мечты и то, чему нет названия.

Сначала — оно ближе всего, это первая страница, которую ему вынесли прочесть из всей огромной библиотеки — он чувствует глубокую симпатию, которую можно было бы назвать любовью, не будь она так спокойна. Эта симпатия Туле, и она обращена к нему. Он нравится этой планете, она ему друг. Это ощущение согревает его, как согревает солнечный свет озябшие ладони. Слов нет, Туле разговаривает образами. Образы, текучий ряд ощущений, нанизываются на его сознание, как яркое воспоминание о только-что-понятом.

Следующий знак на странице, что он читает, это вопрос. Что ты хочешь, чего ты ищешь, чего тебе не хватает? Смысл, спрессованный в одну смысловую ноту.

Туле, я не хочу быть мозгом в мешке, думает он. Верни мне тело, если сможешь.

Тело — только материя, которой ты управляешь, образами приходит к нему. Хочешь управлять материей? Хорошо.

Образы плывут сквозь его сознание, не все он понимает четко и глубоко. Он знает, что нужно учиться, чтобы понимать, и еще учиться, чтобы действовать самому. В какой-то момент он осознает перспективы, и у него захватывает дух.

Время идет, и Донован уже не отличает сна от бодрствования. Он давно не смотрит глазами, не слышит ушами. Он скользит сквозь чужое сознание, перелистывает чужие мысли. Океан слишком огромен, и он захлебывается в нем, даже умея не дышать. Слишком много памяти, чувств и оттенков смысла. Слишком много непонятного. Всей жизни не хватит, чтобы прочесть хотя бы часть. Тысячи жизней не хватит, чтобы понять все. Где он, кто он? И есть ли он еще? Или все, что от него осталось — осколок самосознания, его полузабытое Я, перенесенное на другой носитель, растворенное в океане?

Туле, я таю, думает он. Тебя слишком много. Я заблудился в твоих мыслях, они ярче, чем мои собственные. Я уже не человек, я кристалл соли в стакане с водой...

Снова сны, вереница снов. Туле баюкает его, льется и льется сквозь него образами и теплом. Может, это лучшая смерть во Вселенной, но Донован пока не хочет умирать. Туле, верни мне тело, дай мне побыть одному.

У стеклянной пены плотность около 0,15 г/куб.см. Любой прямоугольный блок из нее имеет слишком большую парусность. Его невозможно удержать на поверхности, второй блок невозможно удержать на первом — все немедленно сдувает ветром. Стеклянные полупрозрачные кирпичи красивы, но бесполезны.

С другой стороны, кирпичи можно делать не строго прямоугольными. Если с одной стороны кирпича сделать конические выступы, а с другой — конические отверстия, то второй кирпич выступами ложится в отверстия нижнего кирпича и удерживается на нем, несмотря на ветер.

Еще можно выпилить в скале пещеру. Слово пещера означает емкость, пустое пространство внутри непроницаемого материала, а не жилище племени неандертальцев. Он может сделать эту емкость любой формы. Форма пустой комнаты — параллелепипед, форма комнаты с мебелью гораздо более сложная. У него будет пещера в виде комнаты с мебелью. Можно сделать даже две комнаты. Спальня с кроватью, кабинет с письменным столом и стулом. И стеллаж. Можно даже лампу сделать. Светить она, конечно, не будет, но ночами он сможет переключать чувствительность своего зрения на максимум. И видеть небо таким, каким он увидел его, вынырнув из Туле — темно-голубым, затуманенным, с ослепительными иглами звезд. Дело это долгое, ну так у него впереди вечность.

Над стеклянным островом снова день. В высоком голубом небе редкие перышки облаков. Солнце пылает в небе, печет голую спину, наполняет камни вокруг золотом и светом. Донован сидит на обрыве и смотрит на море. Туле молчит, уважая выбранное им одиночество, но он все равно чувствует ее взгляд.

Донован может не дышать, но дышит, потому что так привычнее. Потому что люди дышат, а он хочет остаться человеком. Донован может не спать, но каждые 24 часа он возвращается в свою пещеру, ложится на кровать и закрывает глаза. Стеклянная плита кровати слегка вогнута, повторяя очертания его тела. Так удобнее, хотя он мог бы лежать и на строгой плоскости: его новое тело нетребовательно и выносливо.

Донован может не пить, но он слишком соскучился по воде. Поэтому около его дома из скалы бьет родничок. Чистая (дистиллированная) вода наполняет метровую каменную чашу, маленьким ручьем стекает вниз и пропадает между камней. Каждое «утро», пролежав на кровати 5-6 часов, он умывается у чаши и пьет несколько глотков. Вода очень холодная и чуть-чуть пахнет стеклянной пылью.

И каждое утро, умывшись, он приходит сюда, на обрыв, на могилу Дьюи. Могила — двухметровый стеклянный тетраэдр над выдолбленным в скале ложем. На грани, обращенной к морю, выбито имя. Дьюи. Тот, с кем Донован разговаривает каждый день, и чьих ответов ему мучительно не хватает.

С каждым «днем» Доновану все больше хочется на Землю. Хочется увидеть грозовые тучи в небе, лужи на земле, бурые плиты магистралей, пыльный бурьян рядом с дорогой, разрисованные неоновыми граффити электрозаправки с их вечным озоновым запахом, стрижей и гибкие дирижабли в небе, голограммы дорожных знаков. Снова почувствовать дождь на лице, шершавую кору дерева в ладонях, услышать свист проносящихся мимо мобилей, обрывки музыки, чьи-то голоса... Он соскучился по голосам, по смеху, по лицам, он хочет вернуться, хотя возвращаться ему некуда, и его самого больше нет.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: