— Боюсь, что да, — тихо ответила она.

— А «Игла» тут причем? — резко спросил Макс.

— Видишь ли, они не деградировали, — вздохнув, продолжила Марика. — За полтора года они заполнили весь субстрат и выбросили на поверхность льда спороножки. Боюсь, вся северная стыковочная ось заражена… а может быть, и вся внешняя поверхность Юноны. И если это так, то «Игла» может принести эти споры на Землю.

— Привет, мама. Мне очень жаль, но у меня плохие новости. На станции эпидемия — европейские экзобактерии попали в систему воздушных фильтров. Мы все заболели, и боюсь, долго не протянем. Еще день, может быть, два.

Я хочу сказать тебе спасибо за все, что ты для меня сделала. Я благодарна тебе за то, что ты всегда была готова меня поддержать и при этом не пыталась ограничить мою свободу. За твой оптимизм и умение радоваться жизни в любых обстоятельствах. Я очень люблю тебя. Постарайся не очень горевать, ладно? Я ни о чем не жалею. Ни о том, что работала с Майклом Бейкером, ни о том, что попала на Юнону. Я была здесь счастлива, так, как не была счастлива на Земле.

Когда твой дом будет построен, посади под окнами канадский клен. И если после смерти есть хоть какая-то жизнь, я обязательно дотянусь до него и до тебя через него. Хорошо? Обещаешь? Я люблю тебя. Я очень-очень сильно тебя люблю.

Нэлл выключила визор и неудержимо, мучительно закашлялась. На каждом судорожном вдохе легкие разрывало болью, эхом отдающейся в горячей, будто скованной обручем голове. Рот наполнился отвратительной вязкой слюной. Нэлл, пошатываясь, добралась до санузла, сплюнула в воду, прополоскала рот. Потом выпрямилась и посмотрела на свое отражение. Бледно-серая кожа, покрасневшие глаза, двумя пятнами — лихорадочный румянец на щеках. Красавица.

Чуть отдышавшись, она вернулась в комнату и пересмотрела свое письмо. Что ж, звучит и выглядит неплохо. Ни страха, ни тоски, ни отчаяния — ничего из того, что она чувствует на самом деле. Но не грузить же этим маму. Ей и без того будет очень больно.

Нэлл отправила письмо и задумалась над следующим. Писать ли Джону? Или не писать? Захотелось бы ей получить от него письмо в аналогичной ситуации?

Голова была ватная, и думалось трудно. Все время хотелось вздохнуть полной грудью. Нэлл сжала виски ледяными ладонями, с усилием сосредотачиваясь. Потом включила визор на запись.

— Привет, Джон. Я хочу попрощаться с тобой. Мы заразились европейскими экзобактериями и через сутки все откинем коньки. В новостях об этом наверняка расскажут во всех подробностях.

Я хочу сказать тебе спасибо за Элли и за все годы нашей совместной жизни. Я рада, что мы были с тобой женаты, и не жалею, что расстались. Единственное, о чем я по-настоящему жалею — это о своих косяках с Элли. Если бы в прошлом можно было что-то исправить — я бы исправила только это.

Передавай большой привет Эдди. Как это ни пафосно звучит — я желаю вам счастья, а малышу — здоровья, — и Нэлл широко улыбнулась.

Выключила визор, пересмотрела запись. Заключительная улыбка больше походила на судорожный оскал, и Нэлл ее стерла. Ладно, лучше ей все равно не изобразить. Она отправила письмо и снова задумалась, впившись в виски ледяными пальцами.

Оставался еще один человек, до которого ей хотелось дотянуться перед смертью… и гораздо больше, чем до всех остальных. Элли. Главная боль ее жизни. Имя, мягкое, как шерстка котенка, и колючее, как льдинка на языке. Элли, за три года ни разу не ответившая ни на одно ее письмо. Услышит ли она ее хотя бы на этот раз?

Нэлл глубоко вздохнула — и снова зашлась в сокрушительном приступе кашля. Легкие наливались огнем и ядом, в мозг раз за разом втыкался раскаленный гвоздь, в глазах потемнело. Задыхаясь, она кое-как доползла до раковины, сплюнула и в тысячный раз прополоскала рот. Сердце гулко стучало в висках.

«Времени почти не осталось, — подумала она. — Давай, шевелись, падаль. Если не напишешь ей сейчас, не напишешь никогда».

С трудом отдышавшись, она вернулась в ложемент и снова включила визор.

— Привет, Элли. Я очень больна и, скорее всего, умру этой ночью. Я хочу попросить у тебя прощения за то, что не смогла вовремя тебя понять и принять. Если бы можно было вернуться в прошлое и начать все сначала… Все было бы иначе. Прости меня, пожалуйста. Я очень люблю тебя.

Она прослушала свою записку три раза, но так и не нашла, что можно добавить. Мысли в голове ворочались тяжело, как камни, хотелось лечь в постель и закрыть глаза. Подумав, Нэлл отправила файл на старый ящик Элли, потом его же — Мэри Митчелл, с пометкой «Для Элис Сэджворт, после моей смерти». Она знала, что Мэри достанет Элли хоть из-под земли, но письмо передаст.

И только когда это было сделано, Нэлл включила «кейки».

Она лежала на кровати, закрыв глаза, а Том медленно гладил ее по голове. Оказалось, умирать не так уж и страшно. Надо просто чувствовать его руки и ни о чем не думать. В груди свистело и булькало, каждый вдох отдавался болью, но пока эта боль была терпимой.

— Как там ребята, выяснили что-нибудь? — шепотом спросила Нэлл, не открывая глаз.

— Жилое кольцо чистое, центральный шлюз тоже, — так же шепотом сказал Том. При малейшей попытке говорить в голос их обоих начинало жестоко драть кашлем. — Область заражения начинается со второго «северного» стыковочного узла.

— Значит, «Игла» не подцепила эту заразу?

— Вроде бы нет. Но, я думаю, ее десять раз простерилизуют, прежде чем она окажется на Земле.

Они замолчали. Ласковые руки снова и снова перебирают ее волосы, кончики пальцев гладят лицо.

— Том.

— Мм?.

— Я люблю тебя.

— И я.

Снова низкие тоннели, снова черный поток. Нэлл из последних сил барахтается в гнусной жиже, пытается всплыть, но там, наверху, воздуха больше нет. Скользкие стены слева, справа, сверху. Везде.

Она с трудом выдралась из беспамятства, захлебываясь от кашля. Голова лопалась, легкие горели огнем. Рядом кто-то надрывно кашлял… Том?

Чьи-то холодные руки надели на нее маску, и незнакомый хриплый голос каркнул:

— Глубокий вдох!

Она вдохнула — но не кислород, а ледяную, омерзительную, гнилую струю, через мгновенье та же струя ударила в раскрытый рот. Она попыталась ее выплюнуть, но холодная рука жестко заткнула ей рот.

— Глотай!

Нэлл забилась в конвульсиях, захлебнулась криком, поневоле сглотнула — и тухлая жижа проскользнула в ободранное горло.

Миг — и маски больше нет. Чья-то фигура склонилась над Томом, лежащим на полу. Тот же приказ:

— Глубокий вдох!

Нэлл приподняла голову, но глаза будто застилала мутная пелена. В груди клокотало. Она вытерла ладонью испачканный тухлой дрянью рот — пальцы оказались измазаны чем-то красным. Красным?!

Новый приступ кашля, выворачивающий наизнанку. Вспышки боли, почему-то не в легких, а в черепе. Короткая мысль — «Когда же я сдохну?»

Темнота.

Она пришла в себя с ощущением, что бронхи забиты волосами. Кашель раздирал грудь, выворачивал наизнанку. Нэлл, сотрясаясь всем телом, снова и снова отплевывалась от каких-то тухлых творожистых комьев, вызывающих неудержимые рвотные позывы.

Приподняв голову, она увидела себя в луже красно-коричневой дряни. Горло казалось ободранным до крови, но вкус во рту ничем не напоминал кровь.

Она с трудом встала на колени, потом, пошатываясь, на ноги, и шагнула в санузел. Наклонилась над раковиной. Ее снова вырвало комковатой красно-коричневой жижей. Нэлл пустила воду, смывая все, с трудом умылась, тщательно прополоскала рот. Воздух, с тихим хрипом врывающийся ей в бронхи, казался ледяным.

Через мгновенье она поняла, что температуры больше нет. И что дыхание больше не причиняет ей боли — только остервенелое желание прочистить горло ершиком для мытья бутылок.