Он возник вновь по чисто бюрократическим соображениям: вопрос о вступлении США в войну был решен, обсуждалась лишь дата, и в этих условиях связь американского офицера с немкой, хоть и живущей долгое время в Швейцарии, была недопустима. Этому следовало положить конец. Но офицер безопасности, зная строптивый характер Холмера, все откладывал разговор. Сам Холмер ни о чем не догадывался.

Рената была последнее время молчаливей, чем обычно, порой он ловил на себе ее печальный взгляд, иногда она беспричинно плакала.

Однажды они сидели вечером на террасе и смотрели на огни французского городка Эвиан, мигавшие на другом берегу озера. Стоял ноябрь, шли частые дожди, и хотя днем пальто надевать не требовалось, по вечерам, располагаясь на террасе, они накидывали на ноги пледы.

— Скажи, Рената, почему ты такая мрачная последнее время?

Холмеру нелегко дались эти слова. Он не терпел, когда к нему «лезли в душу», не любил делать это и сам. Ни разу еще он не сказал Ренате, что любит ее, хотя не представлял себе без нее дальнейшей жизни.

— Я не мрачная, любимый, я такая же, как всегда.

— Неправда. Иногда плачешь. Вот и сейчас...

Она подошла к нему, села на колени, обняла за шею теплыми руками. Крупные слезы катились по ее щекам.

— Ну, ты прав, ну плачу. Это потому, что я люблю тебя, ты же знаешь, Генри. Люблю, ничего не могу поделать...

— Ну и хорошо, я... я тоже люблю тебя, я прошу тебя стать моей женой.

Холмер сидел бледный, плотно сжав губы, прямой и неподвижный. Вот он и произнес ту фразу, которую, думал, никогда в жизни не произнесет.

Он гладил ее распущенные косы, большие мягкие руки. Чего бы он не совершил ради нее!..

Рената сползла с его колен, обняла их, прижалась лицом. Рыдания сотрясали ее, пальцы судорожно, до боли, впились в ноги Холмера. Бессвязные слова, немецкие вперемежку с английскими вырывались из ее опухших губ.

— Я тоже... любимый... любимый... Я умру за тебя... Умру... Я хочу, чтоб ты был моим... моим мужем... Я боюсь... Страшно... мне страшно.

— Тебе нечего бояться, пока ты со мной,— твердо сказал Холмер. Он встал, поднял ее, прижал к себе.— Я сумею защитить тебя от любых опасностей. В понедельник подам рапорт, и в следующее воскресенье мы обвенчаемся!

— Я боюсь,— тихо всхлипывала Рената,— война, надвигается война...

— Война давно уже идет, но это не мешает нам...

— Ах, ты ничего не понимаешь,— вырвалось криком у женщины.— Ведь вы, вы-то, американцы, не воюете! А когда начнете, мы с тобой станем врагами, Генри. Врагами! Я не могу так. Не могу, не хочу!

Она топала ногами, с неистовой силой обнимала Холмера, что-то выкрикивая, кого-то проклиная. Все это закончилось настоящей истерикой. Холмер растерялся — он никогда не видел свою подругу в таком состоянии, даже не подозревал, что с ней это может случиться.

Холмер не подал в понедельник рапорта, помешали важные события. В тот день военный атташе вызвал к себе Холмера, как только он явился на работу, и прямо спросил:

— Скажите, лейтенант, где вы храните служебные документы?

— В сейфе С — секретные, сейфе В — особо секретные, в сейфе А — государственной важности. Вы это отлично знаете, полковник.

— Что я знаю и чего не знаю, не ваше дело. А где вы храните ключи?

— От сейфа А один ключ хранится у меня, а другой — у капитана Роджерса. Вы знаете, что он открывается лишь, если действовать этими двумя ключами одновременно. Ключ от сейфа С тоже у меня — вот они оба,— и Холллер вынул из-за воротника два ключа, висевшие на цепочке.— А ключ от сейфа В у капитана.

— Черт с ним, с С. А вы не снимаете эти ключи? Ну, во время сна, например?

Холмер улыбнулся.

— Их нельзя снять, полковник. Разве что вместе с головой. Цепь запаяна.— Он вспомнил, как по ночам мешают ему ключи, царапая тело. Рената не раз просила его снять «эти противные ключи».

— Так,— задумчиво произнес полковник. Он нажал кнопку на столе и сказал появившемуся в дверях адъютанту:— Димаггио ко мне.

Через несколько минут капитан Димаггио — начальник охраны посольства — появился в дверях. (Посольство и атташат по-прежнему официально числились в Берне, но фактически все важнейшие службы и сотрудники переехали в помещение Генерального консульства на улицу Монблан в Женеве.)

— Расскажите ему,— коротко приказал полковник.

Димаггио посмотрел на Холмера ничего не выражавшим взглядом и ровным голосом начал:

— Сегодня утром при чрезвычайной проверке сейфов С и В, открытых с помощью ключей полковника, нам показалось, что некоторые документы имеют следы булавок. Те, что были свернуты в трубку, видимо, были развернуты и, чтобы не свертывались, приколоты. Как вы знаете, это делается при пересъемке. К сожалению, их переснимали и раньше. Вы бы не могли вспомнить, где помещались следы булавок, когда переснимались документы?

— Нет,— ответил Холмер,— я не присутствовал при этом. Как вы знаете, я заместитель главного шифровальщика, а при пересъемках присутствовал всегда он сам. Так что спросите у Роджерса.

Полковник и Димаггио переглянулись.

— Пойдемте,— сказал полковник.

Они прошли коридор, спустились по лестнице и миновали бронированную дверь, охранявшуюся часовым, за дверью снова был коридор, и снова — лестница, и снова — дверь. Полковник постучал, часовой за дверью открыл глазок, спросил пароль и лишь после этого открыл тяжелую броневую плиту. Наконец они оказались в глубоком подвале. Здесь, на глубине пятнадцати метров, в толстостенном бетонном кубе, за бронированными дверями, помещались сейфы с секретными документами. Здесь же работали шифровальщики.

Обязанностью Холмера было расшифровывать перехваченные шифрограммы противника, разгадывать его коды. Но вскоре количество своих собственных шифрограмм настолько возросло, что Холмера стали использовать и как обыкновенного шифровальщика, однако из уважения к его основной специальности назначили заместителем главного — капитана Роджерса. К тому же Холмер вел расшифровку и зашифровку секретных посланий с феноменальной быстротой, что при таком обилии работы делало его бесценным сотрудником.

Каждый вечер, закончив работу, он запирал сейф С (сейф В запирал Роджерс), а сейф А они запирали вдвоем. Чтоб отпереть его, нужны были оба ключа одновременно. Всего же они имелись в трех экземплярах — третий был у полковника.

Войдя в комнату, Димаггио сразу направился к сейфу А.

— Прошу вас, полковник,— сказал он.

Полковник приблизился к массивному железному шкафу, протянул левую руку, к которой, как у Холмера к шее, был прикован ключ, и, взяв его правой рукой, вставил в отверстие.

Холмер, неловко выгнув шею, сделал то же. Сейф бесшумно открылся.

— Посмотрите, лейтенант,— сказал Димаггио,— вы так оставляли бумаги? Ничего не сдвинуто?

Холмер внимательно осмотрел сейф.

— Вроде бы, так...

— Что значит вроде! — закричал полковник.— Вы точно должны знать! Каждый миллиметр должен запечатлеться у вас в голове.

Холмер презрительно молчал.

— Ну, чего стоите? — повернулся полковник к Димаггио.— Смотрите же!

Димаггио вынул документы, включил сильный верхний свет и, вооружившись лупой, склонился над бумагами.

Полковник и Холмер молча наблюдали за ним.

— То же самое,— сказал Димаггио, выпрямляясь и пожимая плечами.— Послушайте, лейтенант, неужели вы не помните, куда вставляли булавки при пересъемке вот этого документа? А?

— Я же вам сказал, что при пересъемках присутствовал капитан Роджерс, а не я. Позовите его. И вообще, почему его нет? — Холмер посмотрел на часы.

— Почему, почему!—снова вспылил полковник.— Потому что он сейчас лежит в женевском морге! Он убит, ваш Роджерс, сегодня ночью! Выкраден из своей квартиры и убит! И не как-нибудь, лейтенант. А обезглавлен. Да, да! Им некогда было распаивать или перекусывать цепь, а может, инструмента не было. Нож-то всегда под рукой. Вот ему и сняли голову, чтобы взять ключ.

Холмер тяжело опустился на стул. Роджерс! Его друг! Убит!