— А солдат, охранявший вторую дверь,— продолжал полковник,— сменившись в шесть утра, пропал. Мы искали по всему городу, но его и след простыл. Если б эти идиоты из швейцарской полиции сообщили нам о гибели Роджерса раньше, мы сумели бы задержать негодяя.

Полковник перевел дух.

— Возникло предположение,— продолжал за него Димаггио ровным голосом,— что враг проник сюда, открыл сейфы и переснял секретные документы. Этим врагом мог быть пропавший солдат. У него было для этого восемь часов — вся смена. Он работал спокойно — ведь попасть сюда никто не мог. Дверь открывал он сам изнутри, посмотрев предварительно в глазок и проверив пароль. Есть кое-какие сведения. Солдат был картежник, его несколько раз видели в казино. Месяц назад он проиграл крупную сумму другому солдату, а позавчера вернул. Кроме того, он был опытным фотографом-любителем. Открыть сейф В он мог с помощью ключа, снятого с Роджерса. Но ключ от С есть только у вас, у вас же и второй ключ от А, без которого его не открыть. Потому вас и спросили, не расстаетесь ли вы с ключами. Возможно, все это цепь случайностей, и им не удалось открыть сейфы — как видите, булавочные следы весьма смутны, а Роджерса нет в живых, чтоб внести ясность. Возможно, они в эту ночь охотились и за вами, чтоб заполучить ваши ключи. Но не нашли, поскольку вы ночуете не дома. Ординарец ничего не говорил? К вам в квартиру никто не пытался проникнуть?

Холмер сидел подавленный. Значит, всем известна его вилла, его жизнь там, его отношения с Ренатой. Ну и черт с ними, все равно он собирался подать сегодня рапорт! Хуже было другое. Пока он смеялся над ее страхами перед близостью войны, война подкралась вплотную. Разве чудовищное убийство Роджерса не война? Кончилась игра в кубики, только он со своими старомодными взглядами ученого мог представлять себе войну лишь на полях сражений... Она идет ежедневно, ежечасно. В ней сталкиваются десятки секретных служб, тысячи солдат тайного фронта. В ней свои сражения, разгромы и победы, свои жертвы и свои герои.

Только сражения эти никто не видит, о победах не трубят, а жертвы не хоронят в братских могилах. Вместо прощального салюта здесь звучит залп комендантского взвода...

Рената, любовь, женитьба... Не иллюзия ли это? Пусть сначала кончится война! И не только эта, которая для американцев еще не началась... Вообще война. Все войны! Как будто и без того мало на свете несчастий. Так нет, люди еще убивают друг друга. Неужели нет тихого, спокойного уголка, где можно было бы жить, отгородившись от крови и смерти? Пусть другие как хотят. Но пусть оставят в покое его и Ренату. Слава богу, что хоть их-то счастье в их собственных руках...

Все, что произошло в тот день, осталось в строгой тайне. Сменили шифры, коды, постарались аннулировать некоторые планы и приказы. Но основные документы, если они стали известны врагу, были необратимы. Это грозило последствиями, которые даже трудно было предвидеть. Оставалось надеяться, что тревога была ложной. Тем более, что через два дня обнаружился пропавший солдат. Его тело нашли на дне пропасти, куда он свалился, ведя машину в пьяном виде.

При вскрытии присутствовали американские контрразведчики. Сомнений не было; солдат долго и много пил эти два дня, погиб в результате именно этой автомобильной катастрофы. Никаких иных следов насилия на нем не обнаружили.

Казалось бы, Холмер ни в чем не виноват. И все же он не мог отделаться от чувства вины. Что-то не доглядел, где-то проявил легкомыслие, стоившее жизни его товарищу.

Подавленный, Холмер вернулся в тот день к Ренате. Она встретила его спокойная и печальная. Заметив его грусть, встревожилась, стала расспрашивать. Холмер отвечал коротко. Так, ничего особенного. Небольшие служебные неприятности. Ренату интересовало лишь одно, не будут ли эти неприятности иметь последствия лично для него? Нет? Это точно? Ну, слава богу! Она сразу успокоилась и повеселела.

Поехали в кафе. Выпили, Холмер — больше обычного. Он даже стал ругать эту проклятую войну. Но когда вернулись домой, Рената снова стала печальной. Холмер заснул лишь под утро тяжелым сном, вскочил по будильнику и умчался на работу, оставив подругу спящей.

Вернувшись вечером домой, он не застал Ренату. Прошелся по комнатам, заглянул в кухню. Что-то здесь было не так. Ах, вот что — на буфете отсутствовала монументальная безвкусная чашка, из которой Рената всегда пила кофе по утрам. Минуту Холмер смотрел на пустой буфет. Холодный пот выступил у него на висках, тело медленно покрывалось мурашками. Как безумный, бросился он в спальню, распахнул шкаф, уже зная, что увидит там. Платьев Ренаты не было, пуст был и комод, из кладовки исчезли ее чемоданы...

Все, абсолютно все, что ей принадлежало, она увезла, до последней мелочи. Его вещи лежали на своих местах. Носовые платки, воротнички, которые она накануне сама выстирала, были тщательно выглажены и сложены, как всегда. Брюки и пиджаки отутюжены, сигары сложены в коробку. Счета за свет, воду, доставленные продукты, оплачивать которые было обязанностью Ренаты, высились аккуратной стопкой на столе. Она заплатила за неделю вперед из его денег, оставленных в письменном столе. Все остальные деньги, до последнего сантима, лежали там же. Холмер, словно автомат, подошел к постели, поднял подушку, будто заранее знал, что найдет там письмо, и, не удивившись, взял в руки пакет.

Но он не открыл его сразу. Закурив дрожащей рукой сигару, вышел на балкон, разорвал конверт, вынул тонкий листок. Моросил дождь. Мелкие, частые капли падали на непокрытую голову Холмера, стекали вместе со слезами по щекам, смачивая клочок бумаги в его руках.

«Любимый,— писала Рената.— Мы должны расстаться. Наше знакомство не было случайным. Да, я тайный агент страны, с которой через два дня твоя родина вступит в войну.

Это я сняла, пока ты спал, слепки с ключей. Я выполнила данное мне поручение и получила вознаграждение.

Перед тобой я виновата, потому что полюбила тебя. Я бы хотела стать твоей женой, иметь от тебя детей, жить в нашем доме.

Увы! Теперь это невозможно. У меня в Германии дом, в банке лежат деньги, накопленные за время работы в Швейцарии. Ты должен понять.

Я обожаю тебя, мечтаю быть с тобой, но... У каждого из нас свой путь.

Кто знает, быть может, когда-нибудь, когда кончится война и в мире будут лишь две страны — Америка и Великая Германия,— мы снова встретимся. Я буду ждать и мечтать.

Прощай, любимый, навсегда твоя

Рената».

Р. S. Все счета на столе, но проверь еще раз булочника, по-моему, там что-то не так.

Р. Р. S. Вот след моего последнего поцелуя. Береги его».

В этом месте на листке отпечаталась губная помада, которую капли дождя уже размыли и уносили с бумаги.

Сколько времени стоял так Холмер с письмом в руках? Минуту? Час? Три?

Когда очнулся, в руках его болтался жалкий, липкий клочок бумаги, залитый чернильными подтеками. Туман, поднявшийся из долины, плотно окутывал все кругом. В нем вязли тонкие дождевые струи, и в местах, где горели фонари, туман раздувался большими, пухлыми, светлыми шарами.

На следующий день Холмер не вышел на работу, сказавшись больным. Через два дня, как и предсказывала Рената, США объявили войну Германии, а через три Холмер явился к полковнику с рапортом об отправке на фронт. Прочтя рапорт, полковник начал возражать, но, встретившись с Холмером взглядом, сразу замолчал и торопливо завизировал бумагу.

Накануне отъезда в часть Холмер зашел в прибрежный парк проститься с этим городом, с этим озером, на берегах которого он познал свое самое большое счастье и самое большое горе.

Он шел по сырым аллеям мимо голых, потемневших от дождя деревьев, ступал по скользкому мягкому ковру из старых листьев. Вот так и его жизнь, так и мечты, планы... Все облетело, пожухло, гнилой черной массой валялось под ногами.

Он вышел к берегу, оперся о каменный парапет. Дождь перестал; свинцовое небо местами просветлело, где-то за тяжелыми тучами скрывалось солнце, живое и теплое, но бессильное проникнуть сквозь серую толщу зимних облаков.