Я просидел у Людена до самого обеда, после коего уже не мог собраться на его лекцию и возвратился в Веймар; провел вечер у гр. Фредро, бродил в здешнем парке, читал на скамье, подходил не раз к домику Гете, где все было так тихо и уединенно!.. взошла луна.

Веймар, 7 августа/26 июля. Великая княгиня приехала вчера прямо в Бельведер, за полчаса отсюда, в 9 часов вечера, и сегодня в 8 часов утра пригласила меня к себе туда к обеду. Священник наш дал мне знать, что она будет служить благодарственный молебен в русской церкви и что я могу туда явиться ровно в 11 1/2 часов. Великая княгиня приехала туда с прусской принцессой, Августой, младшей своей дочерью. В церкви были только они и семейство нашего священника. После молебна с коленопреклонением, за счастливое совершение путешествия и пребывания в Вильгельмстале, великая княгиня, сказав слова два священнику и осведомившись об одном из певчих, не пришедшем за нездоровьем, подошла ко мне, расспросила о моих странствиях после нашего свидания в Кисингене, о новостях европейской литературы и о моих новейших приобретениях, представила меня своей дочери и пригласила опять на обед и на вечер, т. е. на весь день в Бельведер. Принцесса давно знает меня и угощала меня в своей прелестной вилле, в песках потсдамских. Она благодарила меня за присылку ей двух книг г-жи Павловой, хвалила их, расспрашивала об авторе-переводчице и отложила дальнейший разговор до Бельведера. Они отправились пешком во дворец принимать приехавшую вчера же графиню Эделинг,, урожденную Стурдзу, мою соседку в трактире: она также с нами обедает и вечеряет. Я рад ее приезду: одна из умнейших женщин в Европе, друг Св‹ечи›ной и недавно гостила у нее в Париже. Уже четверть века, как мы не встречались! Она, вероятно, привезла мне весточку и о Жуковском, ибо была недавно в Эмсе.

До молебна я осматривал здешний государственный архив. Много редкого, исторического; древнейшая рукопись 763 года, разумеется, на пергамене: это даровая запись (Schenkung) монастырю Пипина-малого, майорадома. Она принадлежит не к здешнему собранию дипломов, но куплена бывшим герцогом со многими другими для преподавания в Иене дипломатики. Древнейший отечественный документ, Vaterlandische Urkunde, 944 года: король Оттон I дарит вассалу своему Белингу дачу, поместье. К записи привешена тяжелая восковая печать; подпись или монограм Оттона представляет две буквы О, из коих одна вверху строки, другая внизу, а по бокам их, с обеих сторон, находятся буквы Т, из чего и выходит Otto. Архивариус показал нам оригинальные рукописи главнейших евангелических реформаторов: связку писем Лютера, большею частию к тогдашним князьям и владетелям Германии. Первое из сих писем 1523 года, последнее 1545, следовательно, года за два до его кончины (1547). Рука твердая, как его характер. Лютер живал в Веймаре, и память его сохранилась еще в имени одной улицы, где было его жилище, Luthers-Gasse. Богослов Dewette, что ныне в Базеле, пользовался сим собранием писем Лютера; Mignet, не знающий по-немецки, выписал, чрез французского поверенного в делах, список с оных; но что он с ними сделает? обогатится ли сим сокровищем его "История реформации"? Почерк Лютера ясный; но какой сотрудник Минье разберет старинные немецкие рукописи! Другая, хотя и не столь толстая, связка писем Филиппа Меланхтона также к князьям немецким того времени. Имена других реформаторов, коих письма здесь: Major, Menius, Amsdorff, Spalatin, Justus Ionas. Сколько еще сокровищ для немецкой истории! Едва не стало Лютера, как Смалькальдская война загорелась, {10} и сто лет лилась кровь над его пеплом!

Другая любопытная связка в здешнем архиве состоит из переписки героев тридцатилетней войны: Фридриха Ульриха, Георга Брауншвейгского, герцога Лауенбургского; убийцы, как полагают, Густава Адольфа, фельдмаршала Густава Горна. В числе сих писем есть и французские, например Фридриха Вильгельма Кассельского; одно писано из Парижа о тогдашних происшествиях. Этот корреспондент подписался: votre tres humble serviteur, "que cognoissez". Тут же письма герцога Бернгарда, канцлера Оксенштирна. Шиллеру были известны сии бумаги, но прекрасную свою историю тридцатилетней войны черпал он не из неизвестных документов; только из одной здешней рукописи заимствовал он кровавую сцену в "Валенштейне".

Мы видели также переписку Максимилиана I с Фридрихом Мудрым, курфирстом Саксонским. Ранке для своей "Истории реформации", коей недавно вышли две первые части, не пользовался ею. В предисловии к ней он благодарит начальство здешних архивов, особливо общего архива, т. е. Веймарского и Готского (Саксонского дома, Эрнестиновой линии) за свободный доступ к его сокровищам. Он был здесь в 1837 году и уверяет, что для той эпохи в истории реформации, в которую Саксонский дом играл столь блистательную роль, нет богатее архива, как здешний. Ранке в пророческом предчувствии заключает предисловие своей истории словами, которые желал бы я произнести во услышание всех архивариусов _нашего времени_, но старинных правил придерживающихся, от Колпашного переулка до Липовой аллеи. "Ich sehe die Zeit kommen, - говорит историк папства и реформации, - wo wir die neuere Geschichte nicht mehr auf die Berichte selbst der gleichzeitigen Historicker, ausser in so weit Ihnen eine originale Kenntniss beiwohnte, geschweige denn auf die weiter abgeleiteten Bearbeitungen, zu grunden haben, sondern aus den Relationen der Augenzeugen und den achtesten, unmittelbarsten Urkunden aufbauen werden" ("Я вижу, что настает время, - говорит историк папства и реформации, - когда мы перестанем основывать новую историю и на повествованиях современных писателей - разве они представят нам оригинальное знание - не только что на сочинениях, еще более отходящих от этой цели, но будем созидать ее на сказаниях очевидцев и на истинных, непосредственных свидетельствах"). Утешительно было для меня читать то, что Ранке говорит о наших общих занятиях, о занятиях тех, коих некогда заклеймили названием _архивских крыс_. "Man bedauere den nicht, der sich mit diesen anscheinend trocknen Studien beschaftigt, und daruber den Genuss manches heiteren Tages versaumt. Es ist wahr, es sind todte Papiere, aber sie sind ein Residuum des Lebens, dessen Anschauung dem Geiste nach und nach aus ihnen emporsteigt" ("Не сожалейте о том, кто занимается этим, по наружности, сухим изучением, и от того лишает себя наслаждения многих светлых дней. Правда, эти бумаги мертвы, но в них - Residuum жизни, которой образ мало-помалу возникает из них"). И я находил новую жизнь в этих подвалах смерти, "in diesen Grabgewolben der Zeit" ("в этих гробовых сводах времени"), и тем более наслаждался, что, углубляясь в область прошедшего, я мог забывать _свое время_, "weil ich daruber", как говаривал Мюллер при Наполеоне, "meine Zeit meist vergessen konnte" ("Это заставляло меня забывать большую часть моего собственного времени"). Тени Петра, Екатерины и их колоссальных сподвижников рисовались предо мною. Происшествия двух эпох нашей и европейской истории мог я исследовать в самом их зародыше, планы политические и воинские в первоначальных их начертаниях, и указывать на истинных виновников новых судеб целой части света. _Легитимисты_ Франции не вправе винить Екатерину за равнодушие к судьбе Бурбонов. Словом и делом, советами и войсками шла она на помощь их; но слов они не послушались, войска пришли бы поздно для их спасения. Долго ли сии новые патенты на бессмертие, сии оправдательные документы в процессе, еще неконченном, будут оставаться под спудом для обвиняемых? Какая же надежда для слабых, для безгласных, и прежде нежели смерть положит хранение устам их?

Из архива зашел я опять к нашему священнику и снова рассматривал его небольшую, но избранную библиотеку. Я сообщу о некоторых книгах, кои, по мнению его, были бы очень полезны нашим духовным академиям, особливо по части еврейских и христианских древностей. Священник Сабинин с ученостию обширною и глубокою соединяет истинное христианское православие; пишет на русском о предметах высшего богословия; знает еврейский язык и словесность превосходно; следит за всеми новыми явлениями в церковной и богословской литературе; труды Гезениуса и других новейших гебраистов ему известны; тексты переводит он с оригинала и пользуется лучшими, новейшими и старыми комментаторами; отбрасывая лжемудрие, он избирает чистые толкования св. писания; предпочитает Неандеров Штраусам. Он читал мне прекрасное предисловие к переводу Иова, исполненное духа благочестия и глубокого знания библейских древностей. Он уже в Копенгагене занимался церковною и духовною литературою, и особенно еврейскою. Статьи его, хотя не всегда в полном виде, помещаются в "Христианском чтении", издаваемом нашею СПб. академиею (о состоянии иудеев в плену вавилонском, объяснение пророчества Ноева о будущей судьбе потомства его, и проч. и проч.). В Копенгагене имел он удобный случай познакомиться с исландскими сагами и написал об них несколько рассуждений. В Москве, при мне, получена была любопытная статья его он нашей древней истории, в Историческом обществе, коего он сделан корреспондентом, и в Журнале Министерства народного просвещения печатались статьи его, например 1837 года "О происхождении наименований боярин и болярин". Но любимая часть его - библейская филология. Павский был некогда его учителем, и едва ли не один мог бы быть совместником его на кафедру еврейских древностей в наших духовных академиях. Стефан Сабинин делает честь нашему духовенству и в ученой Германии - просвещением, благочестием, ученостию своею и какою-то благородною людскостию в обхождении. {11} Супруга его также очень образованная и умная женщина; девятеро детей цветут и радуют их. Старший сын издал уже на немецком первую часть повестей Пушкина, в 1840, с небольшою биографиею поэта и с письмом Жуковского о последних минутах его. {12} Это русское милое семейство с жадностию бросилось на мои русские новинки в литературе. Ах! нам, на чужбине - "и смрад отечества приятен". Но я привез и дельную, патриотическую "Оборону русских летописей" Буткова {13} и подарил ему статью того же автора о Шафарике.