— Мои дочери это узнают, — отвечал он лаконично.

— Почему бы не убить нас здесь же, — сказала графиня, — вместо того, чтобы подвергать нас жестоким и бесполезным пыткам? Мы не сделаем ни одного шага больше.

— Тонкий Слух — великий вождь, — отвечал высокомерно индеец, — его военный топор никогда еще не обагрялся кровью женщины.

И его черные глаза метнули молнию.

— Простите меня, — сказала графиня, — я не знаю ваших обычаев.

Индеец поклонился, улыбаясь.

— Пусть дочери мои следуют за мною! — повторил он. Всякое сопротивление было не только бесполезно, но еще и опасно; кроме того, столь ясное и точное объяснение вождя, не успокоив их окончательно относительно ожидающей их участи, давало, тем не менее, некоторую надежду на благополучный исход.

Маркиза де Буа-Траси первая поднялась на ноги.

— Идем! — сказала она.

— Пойдемте! — отвечал вождь, идя впереди них. Значит, он требовал от них только повиновения? И дамы последовали за ним, молчаливые и угрюмые.

Идти им пришлось недолго, всего каких-нибудь двенадцать минут. Вождь шел впереди них на несколько шагов, устраняя с чрезвычайным вниманием и заботливостью ветки, которые могли бы поранить или помешать им. Этот деликатный прием, так непохожий на индейские привычки, окончательно успокоил обеих дам и вернул им мужество; они чувствовали, что о них заботится какая-то тайная власть.

Обогнув густой лесок, они очутились у входа на довольно обширную прогалину, и тут у них невольно сорвался с губ крик удивления и гнева при виде странной сцены, внезапно представившейся их глазам.

— О! — прошептала графиня, — неужели судьба готовила нам еще и этот позор?

— Мужайся! — шепотом отвечала маркиза. — Мы, правда, и на этот раз проиграли партию, но не все еще кончено. Мы отомстим, клянусь тебе!

— Может быть, — с отчаянием в голосе отвечала ее подруга.

Они остановились на опушке прогалины; затем, под влиянием охватившего их нового чувства, они снова тронулись вперед, но на этот раз высоко подняв голову. Презрительная улыбка блуждала у них на губах.

Несчастье сразило их только на одну минуту, и они очень скоро вернули себе и самоуверенность, и гордость.

Прогалина была запружена индейскими воинами; немного правее десятка два трупов, страшно изуродованных, валялись кучей в луже крови. Трупы эти принадлежали воинам Голубой Лисицы, которые все погибли.

В центре прогалины стояли, опираясь на ружья, несколько канадцев, а среди них четверо мужчин, одетых хотя и в костюмы лесных бродяг, но в которых нетрудно было узнать белых; они шепотом разговаривали с канадским охотником. Эти четверо мужчин были граф де Виллье, барон де Гриньи, Золотая Ветвь и Смельчак, пятый был канадец Бержэ.

Когда прошла первая минута оцепенения, обе дамы, повинуясь реакции, которую легко было понять, вернули себе все присутствие духа и, сопровождаемые вождем, продвигались твердым, уверенным шагом к группе, занимавшей средину прогалины.

При их приближении разговор смолк, солдаты отошли в сторону, а офицеры остались одни с Бержэ, который насмешливо посматривал на прибывших.

Маркиза уже открывала рот, чтобы начать разговор, но граф де Виллье не дал ей времени произнести ни одного слова и, повернувшись к вождю, остановившемуся в двух или трех шагах от него, бросил ему вопрос:

— Кто это?

— Пленники, — отвечал краснокожий.

— А, хорошо, — сказал граф, отворачиваясь, — что же вы хотите сделать с этими пленниками, вождь?

— Отдать их бледнолицему начальнику.

— Мне? Зачем?

— Нам не нужны эти пленники, — добавил барон, — они нас только будут стеснять.

— Они командовали воинами, которые на вас напали. Оба офицера оглядели двух дам взглядом, полным бесконечного презрения, и пожали плечами.

— Я отдаю вам этих негодяев, — продолжал граф, — они ваши, делайте с ними, что хотите, вождь.

— Бедняжки! — прошептал барон с оскорбительной жалостью. В конце концов они получат только то, что заслужили.

Обе дамы слушали, дрожа от стыда и гнева, презрительные слова своих врагов; при последнем оскорблении ярость их вылилась наружу.

— Разве вы меня не узнаете, граф? — вскричала графиня, глаза которой метали молнии.

— Я, — холодно отвечал молодой человек, поворачиваясь к ней спиной, — я не знаю, кто вы такой, я никогда вас не видел и не желаю больше вас видеть!

— Это уже слишком! — сказала графиня де Малеваль, топая ногой. — Вы забываете, с кем вы говорите, господа; какова бы ни была ваша ненависть и ваше презрение к нам, вы, надеюсь, не оставите нас во власти этих свирепых дикарей.

Понятно, что эти слова не могли снискать симпатии краснокожих к неосторожным пленницам.

Барон собирался отвечать, но граф остановил его — это дело должно было разбираться только между ним и графиней.

— Господа, — сказал он все так же хладнокровно, — в эту минуту не мы, а вы забываете, с кем вы говорите. Вы заманили нас в ужасную ловушку; по вашему приказанию эти кровожадные дикари, которых вы почему-то вдруг стали бояться, напали на нас неожиданно. Ваши наемные убийцы были побеждены, вы — наши пленники; вместо того, чтобы открыто и благородно признать положение, которое вы сами себе создали, вы осмеливаетесь еще возвышать голос в нашем присутствии и даже грозить нам, когда мы презрительно отказываемся мстить вам за ваше вероломство. Вы оба совсем сумасшедшие!

— Граф, берегитесь! — вскричала графиня вне себя. — Если я когда-нибудь…

— Беречься? С чего это, позвольте вас спросить, сударь? Я дворянин и не боюсь никого на свете; вместо того, чтобы наказать вас, как вы этого заслуживаете, я соглашаюсь.

— Наказать нас! — воскликнула графиня с яростью. — Ты это слышишь, Леона? — проговорила она, обращаясь к своей подруге.

— Конечно! — невозмутимо продолжал граф. — Может быть, вы предполагаете, что мы не знаем, что вы, будучи французом, позорно отреклись от своей родины и с целью, которой мы не хотим доискиваться, поступили на службу к англичанам, нашим смертельным врагам? Напротив, вы должны благодарить нас, господа, за то, что мы забываем, что вы предатели и перебежчики и вместо того, чтобы налагать на вас наказание, которое вы заслужили вашим недостойным поведением, мы обращаемся с вами, как с обыкновенными пленниками! А вы жалуетесь!

Никакими словами нельзя описать того состояния бешенства и стыда, в котором находились обе дамы, служившие в эту минуту предметом безжалостных насмешек со стороны победителей. Невозможность отомстить еще более усугубляла их ярость; бледные, с искаженными чертами лица, тщетно пытались они противиться ужасному удару, обрушившемуся на них. Они терпели муку, казавшуюся им еще ужаснее от того презрения, с каким относились к ним их ненавистные враги, которых они одно время надеялись покорить и положить к своим ногам.

Обе они отлично понимали, почему граф и барон делали вид, будто не узнают их: вне всякого сомнения, это делалось офицерами с умыслом, а, следовательно, обида была еще больше.

Затем положение их становилось еще более тягостным вследствие того, что они должны были принимать все эти обиды, не имея возможности отплатить тем же, и, дрожа от бешенства, склониться перед железной волей неумолимых победителей. Оба офицера во сто крат меньше оскорбили бы их, если бы хоть одним словом упомянули, что дамы поступили таким образом из мести.

А они не только не хотели требовать от них объяснений, но даже делали вид, будто совсем не знают женщин, которые под влиянием страсти и любви, под влиянием ревнивой ненависти отказались от своего пола, от своей прошлой жизни.

Этого пленницы не могли простить своим бывшим возлюбленным; особенно же неистовствовала графиня де Малеваль, которая больше уже не владела собой.

Маркиза де Буа-Траси предоставила своей приятельнице говорить за них обеих, а сама довольствовалась тем, что смотрела молча на барона де Гриньи.

Между тем, барон, подражая своему товарищу, казалось, не замечал устремленного на него пристального взгляда и, не желая мстить ненавистью за ненависть, еще не дал себе ни разу труда повернуть голову в ее сторону.