— Хорошо.

— В таком случае, до свиданья! Может быть, я возвращусь даже раньше, чем через час.

— Желаем успеха.

Двое мужчин горячо пожали друг другу руки; затем охотник углубился в кусты и сейчас же исчез из виду. Барон остался один со своими солдатами, в глубине души сильно озабоченный результатами, которые могла дать экспедиция, предпринятая храбрым канадцем, но, конечно, старался не показать этого солдатам.

Время тянется бесконечно медленно в тех случаях, когда приходится чего-нибудь ждать, а в особенности же когда тот, кто вынужден ожидать, находится не в комфортабельном салоне, а, наоборот, в девственном лесу, и судьба к тому же забросила его сюда в первый раз: вокруг него сгущается мрак, ближайшие к нему предметы меняют свой вид по мере того, как угасает слабый свет вечерних сумерек, и постепенно принимают самые фантастические формы. Добавьте к этому таинственный шум, который то и дело слышится в кустах; ветер жалобно завывает в верхушках деревьев, хищные звери, пробудившиеся при закате солнца, зловещим ревом дают знать о себе.

При таких условиях секунды кажутся целыми часами, а уж часы тянутся прямо-таки бесконечно.

Самый храбрый человек чувствует, как нервная дрожь пробегает по всему его телу, как холодный пот выступает у него на висках, а волосы дыбом встают на голове, — ему страшно!.. Изогнув тело вперед, непомерно открыв глаза, насторожившись, держа палец на курке ружья, он стоит неподвижно, едва дыша, готовый вступить в борьбу с врагом, порожденным его воображением.

Прошло два часа. Сначала трое французов разговаривали и даже посмеивались сами над тем, что они будут делать, если проводник их почему-нибудь раздумает вернуться, и как выберутся они из этого бесконечного векового леса; потом как-то сам собой смех застыл у них на губах, разговор не вязался и, наконец, совсем прекратился. Затем, по мере того как ночь становилась все темнее, они сбились, стеснились до того, что чувствовали локти друг друга; и, наконец, мрачные, безмолвные, едва дыша, с ружьями в руках, готовые каждую минуту пустить их в дело, они как бы застыли в этих позах, точно мраморные статуи.

Вдруг веселый смех прозвучал над их ушами, между деревьями заблестел красноватый огонь, и показался человек. Этот человек был Бержэ.

Крик радости вырвался невольно из сдавленной груди троих мужчин, а так как гордость тотчас же вернулась в их сердца, то они украдкой отодвинулись один от другого, точно школьники, пойманные на месте преступления, и аффектированно разлеглись в самых непринужденных и наивно беззаботных позах. Канадец, делая вид, что ничего не замечает, быстро направился к тому месту, где они лежали, и скоро подошел к ним.

— Как вы долго пропадали! — сказал барон голосом, которому он, увы! — тщетно старался придать желаемый оттенок полного спокойствия.

— Вы находите? — наивно отвечал канадец. — Я ушел от вас всего только два часа тому назад.

Молодой человек не возразил ни слова; по его расчетам, прошло, по крайней мере, шесть часов.

— Ну, да не в этом дело! — продолжал Бержэ, — я здесь, а это самое главное, не так ли?

— Конечно. Ну! Что же вы узнали?

— Прежде всего, что я не ошибся: впереди нас, действительно, идут двое мужчин и одна женщина.

— А они враги или друзья?

— На это я не могу ответить вам так, как хотел бы. Все, что я могу сказать вам, ограничивается тем, что пока нам их <…>

— Вы это могли бы угадать разве только чудом.

— Может быть, и так, а может быть, и нет; но я не хочу играть с вами в прятки и прямо скажу вам, что мы идем к одной и той же цели, поэтому столкуемся лучше как следует вместо того, чтобы держаться настороже, что могло бы только повредить и даже расстроить наши проекты.

— Я вас не понимаю, — сказал барон де Гриньи, — и если вы не выскажетесь более определенно, я, к величайшему моему сожалению, не буду знать, что ответить вам.

— Хорошо сказано, клянусь спасением моей души! Я с удовольствием вижу, что вы, несмотря на свою молодость, умеете быть осторожным, — отвечал Изгнанник насмешливо. — Но я позволю себе заметить вам, что даже одного факта, что мы с вами идем по одной и той же дороге, совершенно достаточно для того, чтобы решить, куда вы идете, даже если бы я и не знал, какую смелую штуку вы замышляете. Не сердитесь на меня, — добавил он, видя нетерпеливый жест барона, — судьба капитана де Виллье интересует меня не меньше, чем вас. Он спас мне жизнь; это старинный долг, и мне хотелось бы заплатить ему как можно скорей!

— Неужели это правда!

— Да разве вы этого не знаете?

— Мой приятель не имеет обыкновения рассказывать об оказанных им услугах.

— Это правда, и я благодарю его за это. Эта черта только еще более увеличивает мою симпатию к нему, а также и благодарность к нему и его друзьям.

— Значит, — сказал Бержэ, — мы можем рассчитывать на вашу помощь в этом деле, то есть в том случае, если вы действительно задумали попытать счастья освободить капитана?

— Точно так же, как и на самих себя. Но послушайте, ведь мы с вами давно знакомы друг с другом, поэтому будьте со мной откровенны: я докажу вам, что все знаю. Вы ждете Куга-Гандэ, не так ли? Ну, так вот, прежде, чем прийти к вам, он должен повидаться со мной.

— А, ну уж это, милейший Жан-Поль…

— Вы мне не верите? — улыбаясь спросил Изгнанник.

— Да, если только не увижу этого собственными глазами.

— Ну, тогда смотрите!

И он заставил его повернуть голову.

Бержэ подпрыгнул от удивления. В эту минуту Тонкий Слух, индейский вождь, взобравшись на холм, медленными шагами подходил к лагерю.

Сомнение становилось невозможным: Изгнанник сказал правду.

Кулон де Виллье невозмутимо смотрел, как утоляли голод его похитители, отказываясь принять какое бы то ни было участие в их трапезе и отталкивая все предлагаемые ему яства.

Кто бы ни были эти бандиты, белые или краснокожие, но они не стали принуждать его подчиниться их воле.

Наоборот, они сами, видимо, относились к нему с уважением; они даже отошли от него подальше и предоставили ему полную свободу отдаться мрачным мыслям, которые должно было внушить ему его положение.

Отдых продолжался часа два. Затем, на закате солнца, вопреки привычкам индейцев, которые, за исключением весьма редких случаев абсолютной необходимости, никогда не делают ночных походов, был подан сигнал к выступлению.

Тот же самый человек, который уже говорил с графом, опять подошел к нему и, вежливо поклонившись, сказал:

— Сударь, нам придется продолжать теперь путешествие уже не пешком, а на лошадях, на которых мы все отправимся верхами. Надеюсь, вы теперь согласитесь дать мне честное слово, как я вас о том просил, — вам в ту же минуту подведут лошадь и вы совершенно свободно поедете вместе с нами, причем к вам будут относиться с величайшим уважением.

Молодой человек отвернул голову, делая вид, как будто не слыхал того, что говорил ему этот человек.

— Я прошу вас об этом в ваших же собственных интересах, сударь, — продолжал человек, переодетый индейцем, — вы сами осуждаете себя своим упорством на ужасные страдания, от которых вы легко могли бы освободиться всего одним только словом. Согласитесь, пожалуйста, на то, о чем я вас прошу.

Граф презрительно улыбнулся, пожал плечами, но не произнес ни слона.

Через несколько секунд бесполезного ожидания индеец удалился медленными шагами, грустно шепча про себя:

— Это железный человек, от него ничего не добьешься. Делайте ваше дело, — добавил он громко, обращаясь к окружавшим его людям.

Графа опять связали и завязали ему глаза платком; потом его приподняли с носилок, и он вскоре понял, что сидит на шее лошади, впереди человека, к которому его привязали и который поддерживал его для того, чтобы он не свалился ни на ту, ни на другую сторону.

С первых же минут путешествие стало более чем утомительным. Молодой человек, наполовину лежа, наполовину выгнувшись назад, не имел ни малейшей точки опоры, чтобы держаться: ноги его болтались в воздухе, а голова качалась во все стороны.