— Карай! — развязно ответил бандит. — Охотно этому верю, капитан; но еще вопрос, расположен ли я говорить.

— А почему бы нет, мой дорогой друг?

— Эти игрушки на столе не очень-то развязывают язык. Дон Маркос так взглянул на проходимца, что тот невольно опустил глаза. Облокотясь затем обеими руками на стол, капитан произнес не без издевки:

— Послушайте, маэстро, я люблю действовать в открытую; установим поэтому раз и навсегда наши взаимоотношения. Вы ведете беспокойное существование; ваш непоседливый нрав, ваше неудержимое желание присваивать вещи, на которые у вас имеются весьма сомнительные права, вовлекли нас в некоторые темные дела, способные повлечь довольно неприятные последствия для вас, если они будут раскрыты. Тут бандит насторожился.

— Но я не стану останавливаться далее на вещах, которые могут смутить вас. Перейдем к предмету, ради которого вы здесь. Прошу не забывать при этом, кто вы и кто я. Вам, вероятно, известно, что я комендант этого города и обязан стоять на страже его внешней безопасности и внутреннего спокойствия. Не так ли?

— Конечно, капитан, — ответил Кидд, немного успокоенный тем, что разговор перешел на менее острую тему.

— Пойдем дальше, — продолжал дон Маркос. — Вы в своей записке предлагаете продать — это ваше подлинное выражение — некоторые весьма важные, по вашим же словам, сведения, необходимые для сохранения спокойствия и безопасности города. Другой на моем месте распорядился бы иначе: он приказал бы схватить вас и подвергнуть жестокой пытке. Говорят, вы сами не раз проделывали с людьми такие штуки по гораздо более низменным соображениям. О, это развязало бы вам язык, вы тотчас бы выложили все самые заветные свои секреты! Ну, а я предпочел обойтись с вами, как с порядочным человеком.

При этих словах капитана Кидд вздохнул свободнее.

— Но так как вы принадлежите, — продолжал дон Маркос, — к числу людей, которым не следует оказывать доверия, ибо они не преминут злоупотребить им без малейшего угрызения совести, я оставляю за собой право и возможность пустить вам пулю в лоб, если вы вздумаете надуть меня.

— Ну что за дикая мысль, капитан — пустить мне пулю в лоб! — пролепетал разбойник.

— А вы уверены, мой дорогой сеньор, что ваши друзья будут очень горевать, если бы с вами приключилось подобное несчастье?

— Гм!.. По совести говоря, я не очень в этом уверен, — пытался отшутиться Кидд. — Люди так злы!.. Но коль скоро вы принимаете мое предложение… ведь вы принимаете его, не так ли, капитан?

— Принимаю.

— Отлично! А что я получу за это?

— Вы продаете, я покупаю. Скажите вашу цену. Если она не покажется мне чрезмерной, я соглашусь с ней. Итак, говорите: сколько вы хотите?

— Пятьдесят унций… не будет слишком много?

— Конечно, нет, если дело того стоит.

— Значит, пятьдесят унций золотом? Решено, капитан? — радостно воскликнул проходимец.

— Повторяю; если дело того стоит.

— Увидите, капитан, — сказал бандит, потирая от удовольствия руки.

— Отлично, но нельзя ли без лишних слов! Вот кстати и доказательство моих честных намерений, — добавил дон Маркос, извлекая из ящика своего стола увесистый кошелек. — Тут как раз эта сумма.

И, выложив золото двумя столбиками, по двадцати пяти унций в каждом, дон Маркос установил их между двумя пистолетами. При виде золота в глазах бандита появился алчный блеск, как у хищного зверя при виде добычи.

— Клянусь Богом, капитан, — воскликнул он, — иметь с вами дело — одно удовольствие! Припомню это, когда представится другой случай.

Буду рад, маэстро. А теперь начинайте!

— В двух словах вот в чем дело: папагосы избрали императора.

— «Императора»?!

— Именно! Не вождя, а императора.

— Что это им вздумалось?

— Им вздумалось добиться свободы и построить свою независимость на прочном фундаменте. Этого императора я видел своими глазами.

— Что за человек?

— Опасный человек; по всей видимости, он из бледнолицых, но в то же время он в курсе всех средств и возможностей, которыми располагают индейцы.

— Он молод?

— Лет шестидесяти; но выглядит он гораздо моложе.

— Понятно. Продолжайте.

— Важная весточка, не так ли?

— Важная, но сама по себе она не стоит пятидесяти унций.

— Погодите!

— Я жду.

— Яки, майи и серисы вовлечены в союз; планы 1827 года[48] снова овладели ими. Помните те дни поголовного восстания индейцев?

— Помню. Продолжайте!

— Первый удар обрушится на Квитовак.

— Знаю.

— Возможно. Но вот чего вы не знаете, капитан: у индейцев есть лазутчики среди вашего гарнизона; все приготовления к нападению закончены, и папагосы надеются захватить вас врасплох в ближайшие дни.

— Откуда у вас эти сведения? Проходимец двусмысленно улыбнулся.

— Что вам до этого, капитан? Удовлетворитесь тем, что они достоверны.

— Вы знаете людей, вступивших в сношения с неприятелем?

— Да, капитан.

— Назовите их.

— Это было бы неразумно, капитан.

— Неразумно?

— Судите сами. Предположим, что я назову их; что тогда произойдет?

— VIVO DIOS! — резко прервал его капитан. — Произойдет то, что я расстреляю их как бешеных собак, в назидание другим.

— Вот это-то и будет ошибкой.

— Ошибкой?

— Грубейшей, капитан! Предположим, что вы расстреляете человек десять…

— Даже двадцать, если понадобится.

— По мне, хоть двадцать! Жалеть не стану. А остальные, те, о которых ни вы, ни я ничего не знаем, — ведь они все равно продадут вас индейцам, и вы, вместо того чтобы улучшить, только ухудшите свое положение.

— Гм! Гм!.. — пробурчал дон Маркос. — А как бы вы поступили на моем месте?

— Очень просто: я позволил бы этим парням спокойно плести свою измену, ограничившись лишь строгим наблюдением за ними, а затем, перед самой атакой неприятеля, я бы втихомолку схватил их. Таким образом, не мы будем застигнуты врасплох, а индейцы будут обмануты в своих ожиданиях, и обманщики сами станут жертвами обмана. С минуту капитан раздумывал.

— Что же, это, может быть, и неплохой совет; пожалуй, я ему последую. Ладно, называйте преступников. — И под диктовку Кидда капитан записал десяток имен.

— Забирайте свои унции, — сказал наконец дон Маркос. — Обещаю: каждый раз, когда вы будете доставлять мне подобные же сведения, я буду выдавать вам столько же. Я хорошо плачу, и вам прямой расчет верно служить мне. Но помните: если вздумаете обманывать меня, ничто не спасет вас от наказания. Предупреждаю вас: оно будет ужасным.

Словно зверь на долгожданную добычу, накинулся Кидд на золото, с невероятной быстротой исчезнувшее в его карманах.

— Сеньор Маркоc, — сказал он на прощанье, — я всегда думал, что в этом мире золото — полновластный господин. Ему одному и повинуется ваш покорный слуга.

Произнеся эти слова, Кидд поклонился и удалился, оставив капитана в его кабинете.

Вернемся теперь к Твердой Руке и к дону Хосе Паредесу, которых мы заставили слишком долго дожидаться нас на вершине холма.

Ночь прошла без всяких происшествий. Паредес спал как убитый, тогда как Твердая Рука ни на минуту не смыкал глаз. Солнце давно взошло; было девять часов утра, а Твердая Рука вопреки уговору, казалось, и не помышлял об отъезде. Занялся прекрасный день; небо было чистое, ночной ураган разогнал тучи; солнце сильно припекало, но в воздухе, очищенном грозой, сохранялась приятная свежесть. Вода, жадно всасываемая песками и быстро испарявшаяся под лучами тропического солнца, убывала почти с такой же стремительностью, с какой она затопляла поля во время ночного урагана. Прерия перестала походить на озеро; все говорило о том, что к полудню земля полностью подсохнет.

Стремительный паводок и почти столь же внезапный спад воды — одно из самых странных и почти необъяснимых явлений в этих краях; разгадку этого феноменального явления можно найти разве только в рыхлости здешней почвы, обожженной солнечным жаром.