Дживз поставил перед нами шипящую яичницу с беконом. За употребление коей, облизываясь и толкаясь локтями, принялись Регинальд Херринг (Киппер) и я. Херринг [Херринг — от английского «herring», «селедка». Киппер — от английского «kipper» — «копченая селедка».] — мой старый приятель, нас связывают нетленные воспоминания, когда, будучи еще детьми, мы отбывали срок в Мэлверн Хаус, что в Брэмли: по сути то была начальная школа. Директором там был Обри Апджон, ужасный гад, я вам скажу, хоть и магистр гуманитарных наук. Нам частенько приходилось дрожать в его кабинете в ожидании своей положенной порции прутика, который, как говаривал покойный Соломон, яко змей укусит и ужалит как аспид. В общем мы с Херрингом были неразлучны как два сапога пара и вместе прошагали к счастливому дню святого Криспина, ангела-хранителя сапожников, а значит к окончанию школы.

…Лишив между тем свой желудок звания «пустой» и закрепив это глотками крепкого кофе, я потянулся было к мармеладу, но тут в прихожей зазвонил телефон.

«Резиденция Бертрама Вустера» объявил я в трубку. — «У телефона Вустер личной персоной. О, привет», — заметил я, ибо трубка заговорила голосом миссис Томас Портарлингтон Траверс из Бринкли, что в Снодсбери, что возле Дройтвика. Проще говоря, это была моя обожаемая тетка Далия.

«Пламенное здрасьте подросшему поколению от подрастающего!» — я всегда был рад слышать мою тетушку, ибо она у меня своя в доску.

«Привет, привет, яблочку от яблони» — добродушно огрызнулась та. «Честно говоря, думала, что ты еще дрыхнешь. Небось только завалился после очередной гулянки?»

Моя честь была задета: — «Что ты, как можно! Вот уже целая неделя, как я встаю с жаворонками, чтобы составить компанию Кипперу. Киппер Херринг, он живет у меня, ждет переезда на новую квартиру. Ты его помнишь? Я как-то приезжал с ним к тебе летом в Бринкли. У него еще такое мятое боксерское ухо. Он сейчас работает в журнале „Сездей Ревью“. Ой, знаешь, они там начинают работать очень рано. Он тебя отлично помнит и передает привет, он всегда говорил о тебе, что ты верх гостеприимства. Ну что же, „яблонька“, рад слышать тебя. Как там у вас в Бринкли?»

— А ничего, «цветем» помаленьку, только я не из Бринкли, я здесь в Лондоне.

— Надолго?

— Днем еду обратно.

— Заходи, чайку попьем.

— Прости, не могу, я обедаю с сэром Родериком Глоссопом.

Я был удивлен. С этим господином, кстати, известным психиатром, я бы не то что обедать, даже завтракать не сел. Мы были с ним в натянутых отношениях: как-то оказались в числе заночевавших гостей у леди Уикам в Хертфордшире, где по наущению ее дочки, ранним прохладным утром, я проткнул штопальной иглой грелку в кровати вышеупомянутого господина. Правда, совсем не специально. Я же не знал, что это его грелка. И вообще, я думал, что он — это его племянник Таппи Глоссоп, с которым мы все время цапались. А джентльмены просто взяли и обменялись комнатами. Вот так вот…

«Какого черта?» — спросил я поэтому тетушку Далию.

— Какого черта? Ведь платит — он!

О, я ее понимал: пенни фунт бережет, и все такое, и все же. Я был изумлен: что может быть общего между тетушкой Далией, у которой явно все в порядке с головой, и этим отвратительным психоаналитиком. Впрочем, переиначивая житейскую мудрость, тетушек не выбирают, и мне оставалось только пожать плечами.

— Это, конечно, твое дело, но зачем это тебе. Неужели ты специально приехала в Лондон, чтобы отобедать за счет Глоссопа?

— Нет, я приехала за новым дворецким: он последует за мной в Бринкли.

— Новый дворецкий? А что с Сеппинзом?

— Сеппинза нет с нами.

Я сочувственно защелкал языком. Он был неплохой дядька, этот мажордом, тем более, что мы, бывало, вместе пропускали винца в буфетной.

— Да что ты говоришь? Жаль. То-то я смотрю, он неважно выглядел в последнее время. Да, вот она наша жизнь. Я бы так сказал: он прах еси.

— Да он в отпуск уехал.

Я прикусил язык…

— А, ясно… Что ж, это совсем другой цвет лица. Знаешь, удивительно, они как сговорились: лучшие слуги, столпы, так сказать, нашего быта, лишают нас своей опоры. Ведь мой Дживз тоже с сегодняшнего утра в отпуске: собирается ловить креветок в Херн Бей. Да, раковина моего дома осталась без своей жемчужины. Я в полной растерянности.

— А я знаю, что тебе делать. У тебя есть запасная чистая сорочка?

— И не одна.

— А зубная щетка?

— Целых две, из хорошей щетины.

— Тогда собирайся, и завтра приезжай в Бринкли.

Сумерки, которые всегда наступают при отъезде Дживза, даже если это утро, начали рассеиваться. Мало что может доставить мне такое удовольствие, как погостить в загородном доме тетушки Далии. Великолепные окрестности, дорожки, посыпанные мелким гравием, гм… канализация, водопровод с чистой местной водой: плюс французская кухня повара Анатоля — божий подарок при любом пищеварении.

«Какое чудесное предложение!» — сказал поэтому я. — «Это снимает многие проблемы и возвращает меня к жизни. Завтра же спортивный автомобильчик Вустера будет смиренно стоять под твоими окнами, а сам Вустер — у твоих ног, умытый и причесанный и с песней на устах. Надеюсь также вдохновить Анатоля на создание новых гастрономических произведений. Кто из других посторонних пьет мед из твоих гостеприимных сот?»

— Всего их пять.

«Пять?» — я снова прищелкнул языком. — «Дядюшка Том уже, вероятно, близок к истерике.»

Я знал: этот старый кутила не любит гостей в своем доме. Наверняка в эти дни его дежурная молитва — «Да минет меня чаша сия».

— Тома сейчас нет. Он уехал в Херрогейт.

— С прострелом?

— Не с пострелом, а с магнатом, американским магнатом Хомером Кримом. А тот ступил на берег туманного Альбиона по причине язвы. Доктор прописал ему водолечение в Херрогейте. А Том будет держать его руку и выслушивать, какая же гадость эта наша вода.

— Ну и язва!

— Как?

— А наш дядюшка ультраист. Ты вряд ли слышала это слово, я его узнал от Дживза. Ультраист — это человек, который оказывает бескорыстные услуги, не считаясь ни с чем.

— Ха, бескорыстный! У Тома с Кримом назревает очень важная сделка. Если она пройдет, Том станет обладателем пакета без налога на прибыль. Поэтому Том сдувает с него пылинки как с родного.

Я понимающе кивнул, хотя, может, это пустое при телефонном разговоре. Я прекрасно понимал ход мыслей сводного дядюшки. Мой Т.П. Траверс настолько мелочен, что мог скопить этой мелочи не один мешок: он никогда не прочь припрятать одну-другую монетку за каминный кирпичик. Ибо он считает, и не без основания, что если немножко добавить, то будет немножко больше. И уж чему он раскроет свои щедрые объятия, так это возможности не платить налоги. Он трясется за каждое пенни пред лицом родного Правительства.

— Поэтому, целуя меня на прощание, Том слезно умолял, чтобы ты всячески ублажал миссис Крим и ее сына Вилли, и вообще почитал их за королевских персон. Так что они приехали и поставили себя как шкафы.

— Так ты говоришь, ее сына зовут Вилли?

— Да: Уилберт.

Я задумался. Вилли Крим… Где-то я слышал это имя. Даже как будто со страниц газет. Но не мог вспомнить.

— Берти, Адела Крим пишет всякие страшные истории. Ты случайно ими не зачитываешься? Нет? Что ж, как говорится, с миру по нитке. Книгами будешь обеспечен.

— Прекрасно. Почитаю, и с большим удовольствием.

Я, знаете ли, большой любитель школы «саспенс». Так что мы с миссис Крим родственные души. Я всегда не прочь, когда в виде художественного приема автор подкидывает парочку-другую трупов.

— Итак, мы выяснили, что среди твоих гостей миссис Крим и ее сын Уилберт. Позволь, кто же трое остальных?