Сильвия уже понимала, что старания ее напрасны, и все же торопливо обшарила и другие ящики. Возмутительный беспорядок! Тоже мне технарь, начальник конструкторского бюро, нет даже намека на какую-нибудь систему! Мешает на столе — ну что ж, смахнем в ящик. Новые идеи — новые эскизы — эх, непрестанный творческий поиск, некогда даже выбросить смятые листы в корзину для бумаг!

Сильвии стало ясно, что, уходя из дома, Карл Курман забрал не только свою одежду. Какое благородство — оставил все, ушел с двумя чемоданами в руках, пусть нажитое за долгие годы совместной жизни остается жене! На работе она не раз слышала, как хвастались сбежавшие из семьи мужчины: все оставил жене и детям. Мужчины любили рядиться в тогу великодушия, они верили, что рекламируемое ими бескорыстие спишет прочие безобразные обстоятельства. Только мелочный человек посмеет осудить: он поступил подло!

Отправляясь в дальние поездки, Карл всегда ворчал: терпеть не могу собирать чемодан! Набитым должен быть не чемодан, а кошелек, все необходимое можно купить на месте. Он и теперь поступил согласно своему принципу. Мебель, домашний скарб пусть остаются в доме. Только деньги и ценности заслуживают того, чтобы взять их с собой.

К тому же в старом доме не оголен ни один угол. Вся мебель на месте, как обычно. Кто ни заглянет в дом, сразу увидит, что гнездо осталось неразоренным, Карла абсолютно не в чем обвинить. Картины? Но ведь они его душевная привязанность — дань духовности, поклон превосходству над пошлым бытом.

Пошатываясь, Сильвия прошла из кабинета Карла на кухню. Вот приют, где она чувствует себя защищенной. Каждая вещь, как всегда, на своем постоянном месте. Подходящее место для покинутой женщины. Солонка и кофемолка, песочные часы для варки яиц со шкалой на пять и на десять минут. Чистое полотенце — теперь оно часто используется для того, чтобы вытирать набегающие на глаза слезы. Сита, доски для разделки, давно не точенные ножи.

Может быть, Сильвия Курман сама проложила себе эту дорогу унижений? Мечтать о единении и одновременно взвешивать будничные обязанности каждого на чашах весов! Немыслимо!

В тот роковой вечер в квартире недвижимой Ванды Курман, тщетно ожидая помощи от Карла, Сильвия следила за стрелками часов и прислушивалась к шагам на лестнице. Нет, это поднялся Паулус, поскребся в дверь, и, подавив неприязнь, Сильвия неохотно впустила громадную овчарку в квартиру. Насколько вдруг вырастет гора обязанностей! Ходить на работу и ухаживать за неподвижной больной? Показалось, будто жизнь подвесили на обезумевший качающийся маятник, закружилась голова. Теперь и Паулус, этот бугай с огромными клыками, становился таким же беспомощным, как его хозяйка, из-за него придется два раза в день приходить в этот дом. Если человек не способен даже повернуть ключ в собственной квартире, не говоря уже обо всем остальном, жизнь его, по существу, кончилась и все заботы о его существовании ложатся на плечи других. Постепенно Сильвия начинала понимать неизбежное: больную свекровь придется перевезти к себе. А Паулус? Взять его с собой? Но как справиться со всеми новыми хлопотами? Еще одно ярмо на шею бабы Майги? У Сильвии и так-то вряд ли хватило бы времени без конца бегать к свекрови, не взвали баба Майга на свои плечи большую часть домашних работ. Нельзя ли поместить Ванду Курман в больницу?

В тот вечер Сильвия так и не дождалась Карла. Заперев больную и собаку в квартире, дрожа от лезущих в голову недобрых предчувствий, она побежала на последний автобус.

Карл приехал ночью на такси, распространяя вокруг себя запахи тонких вин. Сильвия поднялась с постели, накинула халат, она хотела посидеть рядом с мужем, поделиться с ним навалившимися заботами, но уставший от возлияний муженек не пожелал вдаваться в прозу жизни; утро вечера мудренее, заявил он решительно, и пусть Сильвия не портит ему радости от утвержденного проекта.

Последствий веселого празднества хватило и на долю Сильвии. Карл то принимался храпеть, то ворочался с боку на бок, несколько раз ходил в туалет, по дороге на кухню, куда он отправился попить, свалил табуретку — в ночи это прозвучало так, будто кто-то ударил по дому огромным молотом, — и даже не подумал извиниться, хотя слышал, что жена опять из-за него не спит.

На следующее утро Сильвия и Карл вместе поехали к больной. Когда открыли дверь, Паулус чуть не сбил их с ног. Пожалуй, если бы ему не было так невтерпеж, он наказал бы бессердечных попечителей, вцепившись им острыми клыками в ногу или в руку. Ванда Курман лежала на кровати в испражнениях. Напрасной оказалась теплившаяся у Сильвии надежда, что к утру она поднимется. Бессмысленный взгляд, неподвижная рука и перекошенный рот свидетельствовали о том, что болезнь усугубляется. Молча, помрачневшие, они вдвоем отмыли ее, покормили с ложки, поставили в углу кухни миску для Паулуса, который уже нетерпеливо скребся в дверь, безмолвно смотрели на жадно евшую собаку, подбиравшую с пола языком упавшие через край миски кусочки; силой, при помощи половой щетки, вытолкали возбужденного пса из кухни, закрыли дверь, совсем сникнув, опустились на стулья у маленького кухонного стола и, словно заранее договорившись, отодвинули от себя приготовленные Сильвией кофейные чашечки. Ни глотка не могли бы они сейчас проглотить. Разумного выхода из создавшегося положения пока не было ни у нее, ни у него.

После визита врача они снова уселись на кухне за столом.

Сильвия не в силах была вынести гнетущее молчание и, хотя ее слова не могли донестись до ушей свекрови, стала шепотом говорить о госпитализации.

Карл смотрел мимо нее, наверно, ему трудно было смотреть в глаза такому безжалостному и расчетливому человеку. Когда она наконец поймала его взгляд, то увидела, что он оскорблен до глубины души.

Слова Карла обсуждению не подлежали. Конечно же он был со всех сторон непоколебимо прав: мать! Благодарность, человечность, ласковая забота — вот, пожалуй, единственное лекарство, способное облегчить ее страдания. Паулус? Паулуса надо взять с собой. Ванда Курман очень привязана к собаке — нужно сделать все возможное, чтобы она не почувствовала себя в чем-то обделенной.

Собственное великодушие подействовало на Карла возбуждающе, теперь кофе был ему очень даже по вкусу, в этот горестный миг на кухне Ванды Курман он изливал свои сыновьи чувства словно бы перед большой аудиторией: голос его становился все громче, наверно, надеялся, что мать его услышит. Прикованная к кровати Ванда Курман не могла говорить, но значило ли это, что она потеряла способность воспринимать происходящее вокруг? Карл пообещал пригласить лучших врачей, всегда остается надежда на выздоровление.

Сильвия совсем сникла, ее мысли невольно сосредоточились на бытовой стороне вопроса. Надо будет дождаться врачей, заказать машину для перевозки больной, потом грузовик, а предварительно упаковать необходимые вещи — куда только девать все эти пожитки? При одной только мысли о том, сколько нужно будет упаковать и перетаскать, у нее заныли плечи и руки.

Когда Карл умолк, Сильвия осмелилась намекнуть о хлопотах с переездом. Теперь настала очередь Карла испугаться. Он удивился простодушию жены: нужно совсем свихнуться, чтобы вот так, за здорово живешь, отдать квартиру! Сильвия тоже не являлась венцом благородства и кристально чистым выставочным образцом, но она невольно подумала об очереди на жилплощадь на своем заводе, о мучениях семейных людей в общежитиях. Только совсем недавно они побывали у самых нуждающихся, чуть не оглохли от жалоб, а их удручающую тесноту она еще долго ощущала всем телом.

Для Карла квартира Ванды Курман была не просто жильем. Сильвии стало неловко от того, что, дрожа своим родительским кровом, она словно не хочет понять нежную привязанность Карла к дому, где прошли его детство и юность. Трехэтажный каменный дом на сравнительно тихой улице в центре города — с ржавеющей крышей, провисшими водосточными трубами и серыми от пыли окнами на лестничной клетке — знал лучшие времена, еще можно было догадаться, что разбухшая парадная дверь сделана из дуба, а выгнутые дверные ручки — медные. К квартире Ванды Курман примыкал даже небольшой балкончик, обнесенный кованой решеткой, оттуда можно было рукой дотянуться до ветвей растущей во дворе старой ивы — в сердце Карла Курмана все это стало прообразом домашнего очага и родного города. «В общем, я так и не привык к пригородным домишкам с их обособленностью», — признался Карл с ноткой вины в голосе и примирительно похлопал Сильвию по руке.