Полярники — народ стойкий, дисциплинированный, и в трудную минуту они меньше всего думают о себе. Именно такими предстали в эти решающие часы наши четверо героев. Они не помышляли о том, что, может быть, следующим выстрелом из пиратской пушки сами будут убиты или искалечены; не думали, что остались без крова, без запасов провизии, что погибло все их личное имущество и они остались лишь с тем, что было на них (да, собственно, что об этом было думать?). Главное — выполнить свой долг.

— Спокойно, товарищи, — промолвил Стуков. — Война или не война, нам гадать нечего. Факт нападения и нарушения наших территориальных вод налицо. Надо решать, как поступить. Первым делом, я считаю, поставить в известность своих. Рации у нас нет. По морю тоже нельзя. Остается — по сухопутью. Так? На случай высадки десанта с рейдера — приготовиться укрыться. Среди скал за гагачьим базаром они нас не найдут. И море рукой подать. Подоспеют наши — сразу увидим…

Выходец из рабочей семьи, Стуков и сюда, на Крайний Север, принес деловитость и практическую сметку, а хладнокровию, выдержке его мог позавидовать любой.

— Слышь, Локоток, — коротко обратился он к радисту, — надо что-то делать.

— Я готов, Ефим Корнеич.

То обстоятельство, что начальник зимовки заговорил об этом с ним, Локотков расценил как желание поручить ответственную миссию именно ему, Локотку, и не ошибся.

— Мне отлучаться неможно, — пояснил Стуков. — Бучма — сам видишь… Терпигореву тоже, пожалуй, лучше остаться. А ты сейчас вроде как не у дел, и ноги у тебя молодые. Выходит, тебе…

— Я готов, — повторил Николай, вытягиваясь по-военному. Обычная болтливость его пропала, сейчас он был собран и решителен.

— О чем докладывать, я думаю, можно не напоминать?

— Не надо, Ефим Корнеич. Знаю сам. Разрешите Муша взять с собой?

— Для компании? Бери. За нас не беспокойся, в случае чего за себя постоим!…

— Если что, Мушту и щенка поберегите…

— Знаем, знаем, добрая твоя душа!

— С дороги не сбейся, Микола, — напутствовал Бучма. Смертельная бледность его прошла, но он был слаб настолько, что едва мог пошевелить рукой. Помимо того, что он был ранен в ногу, его сильно ушибло падавшим бревном, однако он тоже хотел принять участие в выработке плана действий и снабдить посыльного своими советами. — С солнцем сверяйся — не собьешься. Бушлат возьми. Да лучше под ноги гляди! Ваш брат, хлопцы, голову больше кверху держат…

Путь был через тундру.

Собственно, ничего особо сложного или опасного в этом Локотков не видел. Важно было поскорее добежать — и все.

Он так и сделал: припустил с такой скоростью, что Муш вынужден был поспевать за ним вприскочку. Бескрайняя, ровная, пышная в своем летнем убранстве, благоухающая зеленая тундра стелилась под ногами.

Тундра! Она протянулась на тысячи километров, природным нехоженым, неезженым предпольем прикрыв северные окраины советской страны. По ней текут к океану самые могучие реки, по ней проносятся ураганы. Тундра — это северный пояс нашей земли. Суров и дик пейзаж Заполярья. Но всегда ли он таков?

Приходилось ли вам видеть тундру, когда она, пробудившись от долгой зимней спячки, расцветает всеми цветами? Тундра — это не только снег и стужа, пронизывающий ветер и сиреневая полярная ночь, сполохи в небе и угрюмость, дикость, с бедной чахлой растительностью, с пустынным горизонтом… Тундра бывает и совсем другой, хотя такой почему-то никогда не описывают ее.

Летняя тундра — красавица, а для разного мелкого зверья и птицы — просто рай. В тундре летуют многие пернатые. Оттаявшая, она дает им и обильную пищу и материал для постройки гнезд.

В короткие теплые месяцы набирается соками все живущее в тундре. Солнце ходит по кругу над головой и не заходит, лишь чуть склонится к краю земли да пожелтеет слегка к полуночи. День тянется, тянется, и нет ему конца…

— Скорей! Скорей! — стучало в мозгу у Локоткова, и он еще и еще прибавлял шагу, напрягая мускулы до предела.

А вокруг было так хорошо! Цвели желтые полярные маки и северная синюха. Нога ступала по мягким пружинящим ягельникам. Андромеда раскидывала свои восковые листья. В пестром ковре трав проглядывали седой проломник, копеечник и крестовник. Крошечный лютик соседствовал с зубровкой. Тут же росла камнеломка, скромная, незаметная, но способная сокрушить гордые скалы. Вероятно, это она помогла тундре стать тундрой, в союзе со временем раздробив каменистые возвышенности, бывшие здесь некогда, и принизив, сгладив ландшафт. Широколистный иван-чай выделялся фиолетовыми цветками. Наклонившись и разобрав руками, можно было найти черешчатые прикорневые продолговато-овальные листочки: ложечную траву, или арктический «хрен, — драгоценное растение Севера, сохранившее жизнь не одному полярному путешественнику, способное цвести даже в морозы.

И ничто не напоминало о войне. Дикой казалась мысль, что только что на беззащитную зимовку обрушился истребительный шквал артиллерийского огня и дыхание смерти пронеслось вдруг над тундрой…

Зачем война, когда так прекрасна жизнь?

— Скорей, скорей!…

Большая земля! Она и вправду большая. Достаточно попасть в тундру, чтобы сразу наполниться этим ощущением беспредельности, почувствовать особый, волнующий аромат пространства, о котором еще Гумбольдт сказал, что оно может давать чувственное наслаждение.

Но сейчас Локоткову было не до этих умствований. Он торопился, он думал только об одном: сообщить, предупредить, скорей, скорей! Ему казалось, что сейчас во всем мире только он да Муш, да тундра вокруг, и все человеческие судьбы зависят от быстроты его ног…

Это была не первая его с Мушем прогулка в тундру. Но сегодняшняя не походила на предыдущие. Мушу не удавалось даже задержаться и обнюхать землю, чтоб найти след лемминга, юркой полярной мыши, или напасть на местопребывание куропатки, насмешливый хохот которой доносился то с одной стороны, то с другой. Птицы, казалось, тоже понимали, что сегодня Мушу не до них, и поддразнивали его.

Хозяин спешил — спешил и пес. Так уж устроена собака, что душевное состояние человека немедленно передается и ей, точно электризуя ее… А может быть, в ушах Муша еще звучали жалобные вопли Мушты, оплакивавшей своих несчастных щенят. Ведь Муш тоже любил их (родительский инстинкт говорил в нем!); недаром каждое утро являлся в комнату радиста и часами просиживал перед ящиком с дорогим семейством, терпеливо снося разные женские капризы Мушты. Возможно даже, ему нравилось, когда она, ляская зубами, не подпускала его к малышам, как бы говоря: «Ты мужлан, ты груб, неловок, можешь повредить им… Отстань! Куда ты лезешь?!»

Право, это выглядело именно так и очень напоминало супружеские отношения.

А что почувствовал Муш, увидав раненого Бучму, того самого Бучму, что так часто угощал его сладкой телячьей костью или другим лакомством из запасов, которыми до нападения гитлеровцев были в изобилии снабжены зимовщики? Никто из людей не побывал в собачьей шкуре, и, как знать, может быть, у собак много общего с тем, что испытывают и они, высшие творения природы…

Словом, не умея говорить, Муш тем не менее полностью разделял чувства и настроения Локоткова, которого считал своим хозяином, и старался ни на вершок не отставать от него.

Озабоченный Локотков перестал вести даже свой обычный диалог с собакой, который нравился обоим. Ведь разговор тоже требует энергии. А Локотков стремился как можно быстрее сократить расстояние между зимовкой и рыбацким поселком, куда держал путь, пересекая тундру по прямой. И он не очень даже смотрел себе под ноги, считая, что травянисто-мшистая дорога достаточно ровна…

Он забыл, что тундра может быть и коварной. Эх, надо было ему повнимательнее прислушаться к наставлениям Бучмы!…