Зарыка сделал паузу и продолжал:

— Дело было так. Гитлеровцы, опьяненные успехами, рвались к Москве. Они захватили город Оршу и готовились к дальнейшему наступлению. На вокзале и привокзальном районе скопилось много немецких войск и техники — артиллерия, танки, автомашины, пехотные части. У фашистов праздничное настроение: они, «непобедимые», скоро будут в Москве! И вдруг… Раздался леденящий душу и наводящий ужас страшный, пронзительный звук, и земля, казалось, извергла из своих недр огонь и грохот. Вверх, к самому небу, взметнулись огненные языки пламени, все вокруг окуталось дымом и пылью. Рвались боеприпасы, горели танки, взлетали вверх автомашины… Смерть была на каждом шагу. Гитлеровцам показалось, что они попали в ад. Среди уцелевших «непобедимых» началась безумная паника… Так рассказывают сами фашисты, чудом уцелевшие очевидцы, о своем знакомстве с первыми русскими боевыми ракетами. Пятнадцатого июля сорок первого года был дан первый залп из пяти ракетных реактивных установок. Командовал батареей, которая произвела этот первый залп, капитан Флёров.

— Евгений, так это же гвардейские минометы, или, как их окрестили солдаты, «катюши».

— Вот именно — «катюши». История любит точность, Вот так, мальчики, У кого есть сигареты?

Покурить не удалось. Взвыла сирена.

— Атомная тревога! Подготовить укрытия! Вскакиваем и бежим к своим машинам. Раздается новая команда:

— Механизмы выведены из строя. Действовать вручную!

Действовать вручную — это значит лопатами.

Приказ есть приказ, и наше дело — выполнять. Мощенко шагами отмеряет места укрытия и втыкает колышки. Мы дружно вонзаем лопаты в землю. Она сухая и твердая, она сопротивляется нам. Но мы спешим. Надо не только успеть уложиться в положенное время, надо опередить соседей. Надо первыми закончить сооружение укрытия, вкатить в него вездеход, спрятать от поражающей воздушной волны ракетную установку.

— Давай, Петя!

— Жми, Руслан!

— Зарыка, ворочай лопатой, а не языком!

В сторонке лежит наше оружие, противогазы, гимнастерки. Запыленные, мы лоснимся на солнце. В горле першит от пыли. Хочется пить. На чумазых лицах струйки пота оставляют полосы. От пота щиплет глаза. Но мы ни на что не обращаем внимания. Скорей! Скорей! Скорей! В висках стучит кровь. Скорей! Работаем как автоматы. Скорей! Тело не чувствует усталости. Скорей!

В руках у капитана Юферова секундомер. Мы не видим его, но всем нутром ощущаем бешеный бег секундной стрелки. Мы должны ее опередить!

— Жми, ребята!

Укрытия готовы. Поспешно вкатываем в одно укрытие наш вездеход, а во втором начинаем устанавливать пусковое устройство.

Вдруг вдали раздается глухой взрыв, и столб черного дыма поднимается к небу. Это имитация атомного взрыва.

— В укрытие!

Мы хватаем в охапку оружие, противогазы, одежду, прыгаем в укрытие и торопливо одеваемся.

Каждый из нас знает, как следует поступать при настоящем атомном взрыве. С момента вспышки до прихода ударной волны проходит несколько секунд. За эти секунды необходимо без промедления воспользоваться ближайшим укрытием, лечь на дно окопа, прыгнуть в канаву, скрыться в воронке, за бугром, пнем или, если нет рядом никакого укрытия, просто лечь на землю лицом вниз, спрятав кисти рук под себя, и закрыть глаза. Таким образом можно уберечь себя от ожогов, возможной потери зрения и избежать поражения ударной волной. Каждый из нас выучил наизусть «Памятку солдату и матросу», в которой рассказывается о действиях в условиях применения атомного, химического и бактериологического оружия.

Но мы, прыгнув в укрытие, нарушали инструкцию. Мы спешно одевались. Используем секунды, пока прокатится воздушная волна, или, будем откровенны, пока подойдет капитан Юферов. Встреча с ним нас настораживает. От его придирчивого взгляда ничего не скроешь. И если он заметит солдата, одетого не по форме или обнаженного, то тут же объявит его «пораженным», «обожженным».

В прошлый раз капитан отправил в тыл почти половину расчета. Нам надолго запомнился тот день. Количество людей уменьшилось, а объем работы остался прежним. Нам было нелегко, и отправленным в тыл досталось. Их заставили сооружать командирский блиндаж полного профиля. Вымотались до чертиков в глазах. А на следующий день мы приняли уговор: в нашем расчете не должно быть «потерь». А если кто окажется по своей оплошности в числе «пораженных» или «обожженных», пусть потом сам пеняет на себя…

Когда капитан Юферов подошел к нашему укрытию, мы все уже были одеты по форме и, согласно требованиям наставлений, лежали на дне лицом вниз, спрятав кисти рук под себя.

Юферов не спеша прошелся вдоль укрытия. Мы лежали пластом. Никто даже не шелохнулся. У каждого индивидуальные средства противохимической защиты были приведены в положение «наготове».

Капитан удовлетворенно хмыкнул: придраться было не к чему.

— Так-так. Все ж таки успели. — Он остановился. — Это тоже неплохо. Сержант Мощенко!

Мощенко вскакивает, вытягивается:

— Слушаю, товарищ капитан!

— Успели? — В голосе Юферова был явный намек на наше одевание.

— Успели, товарищ капитан! — звонко отчеканил сержант, показывая глазами на укрытие: оно сделано превосходно.

Они отлично понимали друг друга, Капитан Юферов улыбнулся:

— Работа отменная.

— Стараемся, товарищ капитан!

— В пример ставить нельзя, но похвалить можно. За сноровку!

— Спасибо, товарищ капитан!

Вечер подошел незаметно. Длинный апрельский день кончился. После разбора полевых занятий солдаты уселись на перекур.

Яркое солнце, которое безжалостно поливало зноем, тоже устало. Оно потускнело, стало оранжево-красным и медленно, как солдат после кросса в противогазе, шагало на отдых.

Все молчали. Лишь звенели цикады. В воздухе пахло железом и полынью.

К солдатам подошел подполковник Афонин.

— Сидите, сидите! — сказал он и опустился рядом. — Какой красивый закат!

— Великолепный, товарищ подполковник! — отозвался Зарыка. — И день тоже. Не только ноги, даже язык заплетается.

— Так устали?

— Что вы, товарищ подполковник! Мы, как поется в песне, если надо — повторим!

— Это похвально.

— Стараемся.

Афонин достал портсигар. Долго мял в пальцах папиросу и смотрел на закат. Солнце уже почти село. На ровной линии горизонта, где сходилась темная степь с небом, отчетливо темнели развалины.

— Для вас этот ничем не примечательный пустынный уголок — обыкновенный учебный полигон, — задумчиво произнес подполковник Афонин. — А для меня — поле битвы.

— Битвы? — удивился Мощенко.

«Петро всегда лезет вперед, спрашивает, когда надо помолчать», — подумал Коржавин.

— Ну как ты не догадываешься? — улыбнулся Зарыка. — Вон видишь развалины? Эти руины, если хочешь знать, печальные остатки после атомной бомбардировки.

Сзади кто-то весело хмыкнул. Зарыка, чувствуя поддержку, хотел еще что-то добавить, но Афонин остановил его шестом и задумчиво произнес:

— Да, здесь действительно проходил бой.

Солдаты знали, сейчас подполковник расскажет что-то интересное.

— Да, здесь действительно проходил бой, — повторил Афонин и повернулся к Зарыке. — Вы угадали, именно вон те руины — живые свидетели событий. Произошло это в конце тысяча девятьсот двадцать девятого года. Наша кавалерийская бригада, которой командовал Григорий Шелест, после двухнедельного рейда по пустыне возвращалась в свой гарнизон. Люди и лошади выбились из сил. Стоял декабрь, и холодно было по-настоящему, не то что сейчас, весной. Сейчас быть на солнце — удовольствие! Но в декабре, когда вокруг только сухая серо-коричневая потрескавшаяся земля да грязно-бурые холодные пески, тогда один вид степи наводит тоску и уныние.

Бригада преследовала басмаческую банду, но так и не смогла догнать. Басмачи все время уходили, уклонялись от боя. Они боялись открытой схватки и действовали исподтишка. То издали обстреляют, то нападут на разведывательную группу. Конечно, в современных условиях они бы и дня не удержались. Нет-нет, я не говорю о ракетах. Достаточно одного самолета и пары боевых вездеходов. Но тогда, когда основным оружием были винтовка да клинок, а средством передвижения — лошадь, справиться с бандой, хорошо знающей местность, было трудно.