Банда эта, по нашим предположениям и сообщениям разведки, насчитывала около трехсот отъявленных головорезов. Это была последняя шайка разгромленной басмаческой «армии» Джунаид-хана, пресловутого «тигра пустыни». Сам Джунаид-хан, спасая шкуру, бежал за границу. Его попытка поднять мусульман на «священную» войну против Советской власти кончилась крахом. Народ не пошел за кровавым ханом. Узбеки и туркмены, киргизы и таджики жаждали мирной жизни, они не хотели воевать против власти, которая дала им землю и воду.

Во главе банды стоял сын крупного джизакского бая Закирджана Юсуп-баши, которого за свирепый нрав прозвали Кара-Палваном. «Кара-Палван» в переводе на русский язык обозначает «Черный борец». Юсуп-баши действительно был заядлым борцом, курашистом. Кураш — борьба на поясах, широко распространена в Средней Азии, ведется по строгим правилам. Кара-Палван не соблюдал их. Он рвался к победе любой ценой. Обладая медвежьей силой, Кара-Палван, выждав удобный момент, отрывал соперника от земли, поднимал и так швырял на землю, что многие после схватки с ним навсегда бросали борьбу.

Кара-Палван люто ненавидел Советскую власть, которая отняла у него землю и раздала беднякам. Его банда металась по пескам, как загнанная стая волков.

Ему удалось перехитрить нас, избежать разгрома. В последней стычке был ранен командир бригады. У нас кончился фураж, кончились продукты. Нам приказали возвращаться назад, в свой гарнизон.

Дул холодный северный ветер. Колючий песок сек лицо. Ветер пронизывал насквозь. Усталые лошади шли, понуро опустив головы. Не верилось, что мы находимся в пустыне. Казалось, что бредем где-то в тундре.

Когда мы добрались до кишлака Сарыг-чол, оказалось, что перед нашим приходом в нем похозяйничали басмачи. Расстреляли учителя, зарубили клинками пятерых дехкан, которые отказывались вступить в шайку. Потом Кара-Палван, зная, что за ним гонятся красные конники, велел своим бандитам собрать все котлы и утопить в глубоком водоеме.

— Пусть красные собаки останутся без горячей пищи! — сказал он. — Пусть мерзнут на холоде и лижут снег!

В кишлаке поднялся вой. Мы, не задерживаясь, бросились в погоню. Но догнать банду не удалось. Возле этих развалин — а тогда они не были развалинами и назывались колодец Кок-су — сделали короткий привал. Комбриг собрал командиров и отдал приказ: оставить раненых, в том числе и его, у колодца, а самим преследовать банду и разгромить ее.

Раненых перенесли в кибитку хранителя колодца. Седобородый туркмен и его внук помогли уложить бойцов на старые кошмы, которые устилали пол. Комбрига положили у стены и накрыли шинелью. В кибитке было так же холодно, как и снаружи, только не дул ветер.

С ранеными остались узбек Махсум, семиреченский казак Савчун и я. Мы разожгли в очаге огонь, вскипятили в котле воды. Раненые, обжигаясь, по очереди пили из кружки кипяток.

Внук хранителя воды был примерно одного возраста со мной. Кутаясь в рваный стеганый халат, он с завистью смотрел на меня: такой маленький, а уже в военной форме.

— Ты тоже красный солдат? — спросил он по-узбекски.

— Да, — ответил я и, вплетая в свою речь узбекские слова, попытался рассказать ему о том, что был сиротой, долго скитался, пока не встретил кавалерийскую бригаду и ее командир Григорий Васильевич, который лежит у стены раненный, не взял меня к себе «сыном бригады». Не знаю, как он меня понял, но все время кивал и улыбался. Потом ткнул себя пальцем в грудь и сказал:

— Джаббар.

Мы познакомились. Я вытащил ферганский нож с белой костяной ручкой — это была моя ценность, мой боевой трофей — и протянул Джаббару.

— На, возьми на память.

— Йок, йок! Нет, нет! — Джаббар замотал головой. — Не надо.

Я вложил в его руки нож.

— Бери! На память. Понимаешь?

Джаббар сверкнул глазами и торопливо спрятал подарок за пазуху.

Мы подружились. Джаббар притащил вязанку саксаула и помог мне поддерживать огонь. Потом пришел старик и принес кусок свежей баранины. Вскоре в кибитке вкусно запахло жареным мясом. Бойцы перестали стонать, притихли в ожидании еды. Махсум колдовал над котлом. Старик и Джаббар ушли кормить овец.

— Степан, — позвал меня комбриг, — помоги завязать.

Я помог Григорию Васильевичу перебинтовать раненую ногу.

— Тебе не страшно? — спросил комбриг.

— Нет!

— А если басмачи налетят?

— Отобьемся! — храбро ответил я.

Григорий Васильевич похлопал меня по плечу:

— Молодчина!

Вдруг дверь распахнулась, и в кибитку заскочил встревоженный Савчун:

— Товарищ комбриг! На горизонте всадники!

В кибитке сразу стало тихо. Раненые бойцы тревожно смотрели на комбрига. Шелест потянулся к окну:

— Помоги!

Савчун подставил плечо. Комбриг недолго всматривался в даль. На головах всадников белели чалмы. Сомнения не было — басмачи.

— Степан! — позвал комбриг.

Я подскочил к нему, готовый выполнить любой приказ.

— Нет, не надо, — подумав, сказал Шелест. — Еще заблудишься, а нам дорога каждая минута. Махсум! Срочно скачи на запад и догони эскадрон!

Махсум, схватив винтовку, побежал седлать коня.

Комбриг обвел глазами бойцов. На усталых обветренных лицах решимость биться до конца. Даже двое тяжелораненых щелкали затворами винтовок.

— Возможно, придется драться, — просто сказал комбриг, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном. — Надо во что бы то ни стало задержать банду до прихода эскадрона.

И стал отдавать короткие приказания. Савчун запер дубовую дверь на засов и придавил ее тяжелым сундуком. Бойцы начали кинжалами спешно пробивать в стене бойницы. Я помог перетащить тяжелораненых к окну, принес им оружие.

— Скачут, товарищ комбриг! — доложил Савчун.

— Без команды не стрелять, — приказал Шелест, — пусть подойдут ближе.

Я торопливо скатал старую кошму и положил ее у стены перед окном. Григорий Васильевич сел на нее и вынул из деревянной кобуры черный кольт.

Первую атаку отбили легко. Басмачи, не ждавшие отпора, быстро откатились назад. Кибитка наполнилась пороховым дымом. Бойцы радовались:

— Продержимся, товарищ комбриг!

— Они теперь сразу не сунутся.

Комбриг молчал. Он знал, что Кара-Палван, этот шакал пустыни, не из тех, кто легко отказывается от добычи. Комбриг был уверен, что басмачи знают, кто находится в кибитке.

Вскоре басмачи снова кинулись на штурм. С гиком и криками они бежали к глинобитному дому. А их лучшие стрелки, засев на вершинах ближайших барханов, повели прицельный огонь. Первыми пулями убили тяжело раненного Беркуна. Я взял его винтовку. При отдаче приклад больно бил в плечо.

— Не трать патроны! — крикнул Савчун. — Целься как следует.

Вторую атаку отразили с трудом. Дюжина басмачей валялась вокруг кибитки. Ржали кони, потерявшие седоков.

Бойцы торопливо перезаряжали оружие. Всех волновало одно: успел ли Махсум проскочить? Если эскадрон скоро не явится, этот бой может оказаться последним в их жизни…

— Эй, кзыл-аскер! Стреляй не нада!

Со стороны басмачей скакал всадник. Он держал в руке длинную палку, на которой развевалась белая рубаха.

— Стреляй не нада! Эй, кзыл-аскер!

Савчун поднял винтовку и щелкнул затвором.

— Я им сейчас покажу переговоры. С контрой у меня один разговор!

— Отставить! — властно крикнул комбриг. — Будем вести переговоры.

— С контрой? — Савчун удивленно посмотрел на Шелеста. — Так вы ж, товарищ комбриг, нас учили…

— Знаю. Сейчас не то. Сейчас важно выиграть время.

Всадник, размахивая белой рубахой, приблизился к дому и остановился у окна.

— Эй, кзыл-аскер! Стреляй не нада! Война не нада! Кара-Палван джигит многа! Кара-Палван война не нада! Кара-Палван джигит многа! Джуда коп! Очен многа!

Комбриг посмотрел на Савчуна:

— Придется тебе выходить. Я встать не могу.

— Ладно, товарищ комбриг.

— Важно выиграть время.

— Постараюсь, товарищ комбриг.

Савчун одернул гимнастерку, застегнул ворот, лихо нацепил фуражку набекрень и высунулся в окно.