В один из майских дней на полевой стан пришел учитель Джаббар Сабиров, недавний коллега по работе в школе. Он критически осмотрел запачканную землей одежду Мирзаева и дружески сказал:

— Дорогой Кадырджан, бросьте заниматься не своим делом. Для этого ли вы окончили университет?

Мирзаев ничего не ответил. А Сабиров его молчание понял по-своему и продолжал:

— Вы образованный человек. Не позорьте себя. Подумайте над своим поступком, и вы поймете — это мальчишество. Кому нужен ваш так называемый героизм?

Кадыр опять ничего не ответил. Он молча вытянул руку, показывая на дорогу. Жест был красноречивее слов.

Сабиров растерянно заморгал глазами:

— Вы еще вспомните мои слова. Но тогда будет поздно!

Мирзаев отрицательно покачал головой и, не прощаясь, ушел в поле, где трудились комсомольцы.

А вечером его ждала радость. На полевой стан пришла жена, Халоват. Она принесла завернутое в платок блюдо душистого плова с изюмом и айвой, такого, какой любил Кадыр.

Халоват сразу же включилась в работу бригады.

Спортивный зал быстро опустел. Едва закончилась тренировка, солдаты устремились во двор, к бассейну. Лето вступало в свои права, и находиться в помещении не очень-то хотелось.

Остались только двое — Чашечкин и Пушнадян — дежурные, им мыть пол. Так заведено: каждая секция после окончания тренировки моет пол, убирает спортзал.

Парни ловко орудовали швабрами. Коржавин смотрел на них и думал о том, что неплохо бы устроить боксерскую площадку на свежем воздухе. В распахнутые окна заглядывало вечернее солнце. Было душно.

— Руслан, иди купаться, мы сами домоем и все уберем, — сказал Чашечкин, выжимая тряпку.

— Обязательно сделаем, — подтвердил Пушнадян.

В спортзал заглянул Зарыка:

— Корж, иди сюда!

— Потом.

— Надо потолковать.

— Много будешь толковать, рано состаришься.

— Совершенно серьезно. Мы с Петром.

— По твоему тону можно подумать, что произошло чепе.

— Даже хуже.

Коржавин вышел.

Мощенко сидел на корточках в тени молодого тополя и что-то чертил сухой веткой на песке. Руслан и Зарыка присели рядом.

— Горим, братцы. Как шведы под Полтавой.

Зарыка вздохнул. Коржавин пожал плечами.

— Все может быть.

— Именно, — добавил Зарыка.

— Горим, братцы, — повторил Мощенко.

Коржавин положил руку ему на плечо:

— Кто повздорил с уставом?

— Пока никто. Пока порядок полный.

— Кто же тогда горит?

— Мы. Весь расчет.

— Не темни.

— А тут и так ясно. Больше не видать нашему расчету первого места.

— Это почему же не видать?

— Нагорного к нам переводят.

— Врешь!

— В штабе сказали. Батя приказ дал.

У Коржавина испортилось настроение. О рядовом Нагорном он слышал.

— Почему же именно в наш расчет?

— Так батя приказал.

— Это несправедливо.

— Батя считает по-другому. Он сказал, что если мы действительно самые передовые, самые лучшие, то неужели не перевоспитаем одного разгильдяя?

Зарыка сорвал травинку и взял ее в рот.

— Положеньице. Ты, Корж, знаешь Нагорного?

— Слыхал.

— Такого можно перевоспитать?

— Не пробовал.

— Петро, у нас, оказывается, новый Макаренко появился. Ты слышал, что Корж сказал?

— Заткнись.

Они помолчали. Каждый думал об одном и том же. О Нагорном. Школа воспитывала, воспитывала и не воспитала. Родители воспитывали, воспитывали и не воспитали. Из комсомола исключили. И в армии гоняют из подразделения в подразделение. Не человек, а вроде футбольного мяча. Где он ни побывает, от него только грязное место. И дурная слава. Так уж повелось: где Нагорный, тот расчет и склоняют на всех собраниях за чепе. Теперь этот футбольный мяч направили в их подразделение. Вроде штрафного удара.

— Надо к капитану Юферову сходить, — предложил Зарыка.

— Дело, — поддержал его сержант Мощенко. — Топай вместе с Коржем. А я к комсоргу сбегаю.

У двери капитана Юферова Зарыка остановился.

— Знаешь что, Корж. Ты займи тут оборону и перехватывай всех, никого не пускай. А я тем временем поговорю с капитанов.

— Действуй.

Он был у Юферова долго, минут двадцать. Коржавин устал ждать. Наконец появился Евгений.

— Ну что?

— Порядок. Будем воспитывать.

— ?!

— Не таращь на меня глаза.

— Кто будет воспитывать?

— Я! — сказал Зарыка и спохватился: — То есть ты, и Петро, и мы все. Понятно?

— Говори толком!

— Приказ не обсуждается, а выполняется.

Зарыка двинулся к выходу. Коржавин следом.

— Купаться?

— Нет. Капитан сказал, что Нагорный будет жить с нами. Я поменяюсь местом с Петром. Буду внизу, а Нагорный рядом.

— А Петро согласится?

— А что ему делать? Он, оказывается, об этом уже знает. Был у капитана. Потому и хмурый.

Рядовой Нагорный приготовился к самому худшему и сначала не поверил словам офицера.

— Шутите, товарищ лейтенант!

Офицер дал прочесть приказ командира.

— Убедился?

Сергей опустил голову. Он ждал всего, но только не этого. Он привык к наказаниям, привык к тому, что его переводили из части в часть, он свыкся с положением нерадивого солдата, нарушителя дисциплины. И теперь, сидя на гауптвахте, Сергей ждал, честно говоря, перевода. Мало ли куда можно сплавить солдата? А тут…

Нет, этого он понять не мог. Как же так? Его, дебошира и хулигана, переводят в лучшее подразделение. Не сон ли это?

Сдержанно и, как показалось Нагорному, неприветливо встретили его в подразделении капитана Юферова. Дурная слава шла впереди него. Она хуже дегтя и чернее сажи — мылом не смоешь, в парной не отпаришь.

Нагорному показали нижний ярус койки и тумбочку.

— Вот ваше место.

Постель была чистой и аккуратно прибрана. Из-под байкового одеяла светлела белая полоска свежей простыни. За дни, проведенные на гауптвахте, Сергей стосковался по чистой постели. Он с удовольствием лег на кровать.

— Товарищ, у нас на постель в верхней одежде не ложатся.

Нагорный вскочил. Перед ним стоял дневальный. Сергей поспешно поправил смятое одеяло.

— Извиняюсь.

— Пожалуйста.

Дневальный удалился. Сергей посмотрел ему вслед. Раньше он послал бы дневального к чертовой матери. И без тебя, мол, знаю! Но тут совсем другое. Знаменитое подразделение. О нем на всех собраниях говорят. У него самые лучшие показатели. Одним словом, отличное. Нагорный стушевался.

Минуту спустя он решил осмотреться. Чистота, порядок, уют. На окнах занавесочки, на тумбочках скатерки, на подоконниках цветы. А на стенах висят картины, плакаты, и по всему карнизу большой лозунг: «Мы живем и служим по-коммунистически!»

Нагорный прочел. Лозунг как лозунг. Кажется, ничего особенного. Ему приходилось бывать в различных казармах, видеть многочисленные плакаты и призывы. Все они были правильными и гладкими, как стекло. Прочтешь и даже не задумаешься, вернее, ничего не остается в душе. А тут — «мы живем и служим…» А как служить по-коммунистически?

У соседней койки на табурете сидел блондинистый солдат и пришивал белый подворотничок к гимнастерке.

— Здорово, друг, — сказал Нагорный.

— Привет. Если не шутишь.

— Твоя койка?

— Моя.

— Значит, будем соседями.

— Будем. Как говорят, не ищи койку, а ищи соседа.

Солдат начинал нравиться Нагорному. За словом в карман не лезет. Видимо, он не из тех службистов, что ради буквы из кожи лезут.

Нагорный протянул руку:

— Будем знакомы. Меня звать Сергей. Сергей Нагорный.

— А меня Зарыка. Евгений Зарыка.

— Здыка? — переспросил Нагорный. — Странная фамилия.

— Не Здыка, а Зарыка. Зе-а-эр-ы-ка!

— Зарыка, — повторил Нагорный и еще раз произнес эту фамилию мысленно, чтобы запомнить. — Ты откедова будешь?

— Не откедова, а откуда. Так, кажется, по-русски?