— Ну чего еще, товарищ начальник? — Боб окинул взглядом крупную фигуру работника милиции, скользнул по лейтенантским погонам, по спокойному, изрытому оспой темному лицу, обратил внимание на застегнутую кобуру и скорее догадался, чем понял, что тот ничего не знает о побеге, и грубовато-насмешливо добавил: — Жаль, товарищ начальник, что вы без мотора, а то подвезли бы меня домой.

— Предъявлять, пожалуйста, ваш документ! — сухо сказал участковый.

Чем больше он всматривался в незнакомца, тем сильнее росло недоверие к нему. Каким-то внутренним чутьем, выработанным годами работы в органах, он почти безошибочно определил: перед ним преступник. Никаких доказательств не было, но Ташходжаев не сомневался в своей правоте. Он только подумал о том, что идти до районного отделения далековато и неплохо было бы остановить попутную машину.

— Дома мои документы, товарищ начальник! — Боб демонстративно вывернул карманы. — На работе каждый день паспорт не требуют.

— Тогда пройдем со мной.

— Хорошо, я пройду! Но вы будете отвечать, я этого так не оставлю! — Боб, продолжая играть роль оскорбленного работяги, готовился к нападению.

— Не надо кричать. За нарушение покоя заставлю штраф платить. Рабочие люди отдыхают, — строго сказал Ташходжаев. — Ну ладно, пошли в отделение. Там разберемся.

— А я что, не работяга? Тунеядец, да? — Боб приблизился к участковому и, отвлекая внимание, протянул тому руки. — Может, в наручники закуешь? На, вот они, лапы такелажника, всю ночь вкалывали!

Но произвести свой излюбленный скачок с ударом в висок Бобу не удалось. Произошло то, чего ни он, ни участковый, ни сотни тысяч ташкентцев не ждали и о чем не подозревали. Вдали над городом вспыхнул какой- то странный ярко-оранжевый свет, похожий на вспышку молнии и в то же время ровный, как отблеск большого пожара или короткого замыкания электролинии высокого напряжения. Дома, деревья, пыльный тротуар на мгновение осветились зловещей вспышкой. Затем раздался тяжелый грохочущий гул, а следом за ним вдруг дрогнула, качнулась земля. Боб еле устоял, словно находился не на асфальте тротуара, а на палубе небольшой шхуны, налетевшей на встречную высокую волну.

— Скорей на середину улицы! — крикнул участковый и с силой рванул Боба за плечо. — Берегись!

Едва Боб и участковый отскочили от одноэтажного особняка, как стена дома медленно покачнулась и, рассыпаясь на груды кирпича, упала на тротуар, на то самое место, где они секунду назад стояли.

Боб Черный Зуб ждал всего, только не этого. Вытаращив глаза, он затрясся. «Война! Атомная бомба! пронеслось в голове. — Попал под облучение! Конец!»

Завыли собаки, послышались крики, тревожные голоса.

— Землетрясение! Землетрясение! — разнесся отчаянный женский вопль.

Участковый на мгновение растерялся. Что делать? То ли вести неизвестного в отделение, то ли бежать домой, где наверняка ждут его помощи…

Услышав слово «землетрясение», Боб Черный Зуб преобразился. О, он наслышался об ашхабадском землетрясении. Везет! Круто развернувшись, он с ловкостью пантеры кинулся на участкового, на своего спасителя, нанося удары в шею, в висок. Ташходжаев, падая, пытался выхватить пистолет, но тут обрушился новый тяжелый удар ниже пояса. Теряя сознание, участковый силился удержать пистолет, но грубые сильные пальцы вырвали оружие из кобуры…

На улицу из калиток, подъездов выскакивали полуодетые, растерянные мужчины, женщины, дети. Они только что пережили страшное потрясение, и никому из них не было дела ни до распростертого на земле участкового, ни до убегавшего преступника.

Тетушка Зумрат встала рано, когда на востоке едва начало светлеть, а на небе еще сияли крупные звезды. Ей не спалось. Да разве можно спать, если все складывается так удачно? Тетушка Зумрат принесла охапку прошлогоднего хвороста, наломала сухих хлопковых стеблей — гузапаи, разожгла в очаге огонь, поставила чайник. Огонь приятно потрескивал, облизывая желтыми языками закопченные бока медного чайника. Чайник был старым, его купила еще покойная Зульфия, мать Гульнары, когда муж уходил на войну. Зульфия купила его на базаре в лавке кузнеца Икрама, про которого говорили, что, хотя нога у него деревянная, руки — золотые. Сейчас нет ни низкой прокопченной лавки-мастерской, где кузнец работал и тут же продавал свой нехитрый товар, ни самого Икрама — его давно схоронили, а лавку снесли, сровняли бульдозером, и на том месте сейчас возвышается универмаг.

Много, ох как много утекло с тех пор воды в арыке, который прокопал Ильяс, муж Зульфии, родной брат Зумрат, отец Гульнары. Ильяс ушел на фронт в последний год войны и не вернулся. Он так и не видел своей дочери Гульнары, которая родилась после его ухода. И мать ее, Зульфия, недолго радовалась, что у нее такая дочь. Бумага с черной каймой убила ее. Она зачахла, и ничто не могло вернуть Зульфию к жизни. Мулла Дани- яр говорил, что в душе безбожной Зульфии, которая бесстыдно обнажила лицо и ходила без паранджи, поселился черный дух и, как червь в яблоке, выел корень жизни…

Тетушка Зумрат смотрела на медный чайник и видела перед собой круглое, слегка скуластое, смуглое лицо брата и его жену Зульфию, болезненно бледную и красивую, какой она была в последние дни. Подкладывая хворост в огонь, тетушка Зумрат мысленно разговаривала с ними, своими родственниками, делилась большой радостью.

Вчера наконец свершилось то, о чем она давно мечтала и к чему тайно готовилась. Вчера вечером пришли савчи — свадебные послы, вместе с ними пришел и отец Якубджана — седобородый Сабир-ата. Пока готовился плов, гости степенно сидели на ковре и пили чай. Тетушка Зумрат достала фарфоровые пиалы с голубыми цветами и золотой каемкой, которые подавала лишь по праздникам, разостлала вышитую шелком скатерть — дастархан, на большие блюда положила свежие лепешки, принесла изюм, урюк, фисташки, поставила стеклянные вазочки с конфетами и печеньем.

Сходили за муллой Данияром. Плов удался на славу, рассыпчатый, душистый, жирный. Потом, когда снова подали свежий чай и сладости, мулла Данияр прочел молитву, все присутствующие провели ладонями по лицу и после благословения приступили к важному разговору. Все было так, как подобает по обычаю дедов и прадедов. Савчи объявили, что пришли сватать Гульнару и просят у тетушки Зумрат согласия. Сабир-ата, теребя седую окладистую бороду, подтвердил, что сын его Якубджан давно привязался сердцем к красавице Гульнаре и ждет не дождется ответа-согласия. Послы в цветистых выражениях воздавали хвалу невесте, подробно и с достоинством хвалили жениха, его ум и трудолюбие, хозяйскую смекалку.

Тетушка Зумрат, как требовал обычай, не сразу дала положительный ответ. Сначала она удивилась неожиданному предложению, потом долго сокрушалась, как ей тяжело будет жить без любимой племянницы, и лишь после того, как савчи преподнесли ей и невесте подарки — тетушке Зумрат темно-голубой атлас на халат, а Гульнаре цветастый ферганский шелк на платье, да еще платки шелковые с длинными кистями, — тетушка наконец дала свое согласие.

Тут же договорились, что через две недели состоится помолвка Якубджана и Гульнары, а до этого родные жениха и невесты встретятся и определят размер калыма, выкупа за невесту, и уже потом, на помолвке, объявят о дне свадебного тоя.

Подарки тетушка Зумрат спрятала на дно сундука, чтобы Гульнара случайно не наткнулась на них и раньше времени не узнала о свадебных приготовлениях. Тетушка знала, что ей предстоит нелегкий разговор со строптивой племянницей, но она хотела довести начатое дело до конца и поставить Гульнару перед свершившимся фактом. Так посоветовал мулла Данияр.

Крышка чайника дрогнула и под давлением пара запрыгала. Тетушка Зумрат открыла коробочку с зеленым чаем, взяла щепотку, всыпала в кипящую воду. Потом осторожно сняла чайник с огня и на его место установила чугунный казан с остатками плова, сбрызнула плов водой, чтобы не пригорел, помешала длинной ложкой и накрыла тяжелой промасленной деревянной крышкой, для упарки.