Буфетчик торопливо налил себе стаканчик виски и выпил.
— Это понятно. Вообразите, что вам надо отсидеть какой-нибудь месяц, а тут толпа явилась линчевать… Вы бы тоже испугались, что перепутают.
— Вот и я говорю… Вроде бы даже жалко стало. Ну, добрались мы до камеры негра. А он стоит тихо, глаза закрыты, словно пьяный. Один парень сбил его с ног, а он поднялся, тогда кто-то повалил его, сел верхом и стал бить головой о цементный пол.
Майк склонился над стойкой и постучал по полированному дереву указательным пальцем.
— Конечно, это только моя догадка, но мне кажется, что здесь он и кончился… Когда я помогал сдирать с него одежду, он ни разу не шевельнулся и, когда вешали, тоже не дергался. Нет, сэр, я думаю, что он умер еще тогда, когда тот парень колотил его головой об пол.
— Ну, не все ли равно, когда пришел ему конец?
— Не скажите. Надо, чтобы все было, как положено. Раз уж дошло до этого дело, он должен был получить все, что ему причитается.
Майк полез в карман брюк и достал клочок грубой бумажной ткани.
— Вот кусок от его штанов.
Буфетчик наклонился и стал разглядывать ткань. Потом поднял голову и посмотрел на Майка.
— Я дам вам доллар за это.
— Не выйдет!
— Хорошо. Дам два доллара за половинку лоскута.
Майк посмотрел на него с подозрением.
— А для чего он вам?
— Сейчас скажу. Дайте вашу кружку! Выпейте ее за мой счет. Я приколю его к стене, а под ним повешу маленькую табличку. Ребятам, что ходят сюда, будет интересно взглянуть на это.
Майк разрезал карманным ножом лоскут надвое и получил от буфетчика два серебряных доллара.
— Я знаю одного человека, который делает рекламные таблички, — сказал маленький буфетчик. — Он заходит сюда каждый день. Он сделает мне маленькую красивую табличку, и я повешу ее. — Потом он вдруг осторожно спросил: — Как вы думаете, шериф арестует кого-нибудь?
— Конечно, нет. Очень ему нужно раздувать это дело! Сегодня в толпе было немало избирателей. Как только все разойдутся, шериф приедет, снимет негра, и все будет в порядке.
Буфетчик поглядел на дверь.
— Кажется, я ошибся… Думал, ребята захотят выпить. Уже поздно.
— Да и мне пора домой. Устал я что-то.
— Если вам на южную сторону, так я закрою бар и пойду с вами. Я живу на Восьмой улице.
— Что вы говорите! Это всего в двух кварталах от моего дома. Я живу на Шестой. Вы, наверно, каждый день проходите мимо моего дома. Странно, что я ни разу вас не встретил.
Буфетчик вымыл кружку Майка и снял свой длинный передник. Надев шляпу и пальто, он подошел к двери и погасил красную неоновую вывеску и свет в баре. Минуту оба они постояли на тротуаре, глядя в сторону парка. В городе было тихо. От парка не доносилось ни звука. Невдалеке от них прешел полицейский, освещая фонариком витрины.
— Видите? — сказал Майк. — Словно ничего не случилось.
— Я думал, что ребятам захочется выпить пива, но они, возможно, пошли в другой бар.
— А я что вам говорил?
Они пошли по пустой улице и у деловых кварталов свернули на юг.
— Моя фамилия Уэлч, — сказал буфетчик. — Я живу в этом городе всего два года.
Майку снова стало тоскливо.
— Странно… — сказал он и, помолчав, продолжал: — Я родился в этом городе, в том самом доме, в котором живу сейчас. У меня жена, а детишек нет. Мы оба родились в этом городе. Нас все знают.
Они прошли вместе еще несколько кварталов. Магазины кончились, вдоль улицы выстроились красивые дома, перед домами были разбиты палисадники и подстриженные газоны. Высокие густые деревья загораживали уличные фонари, густые тени падали на тротуар. Обнюхиваясь, брели две собаки.
— Интересно, что за человек был этот черномазый? — спросил Уэлч.
— Все газеты писали, что он был негодяй, — с тоской проговорил Майк. — Я читал газеты. Все газеты так и писали.
— Я тоже читал. Но в том-то и штука — я знавал очень хороших негров.
Майк обернулся к нему и сказал негодующе:
— Ну и что ж, я сам был знаком с чертовски хорошими неграми. Я работал бок о бок с неграми, и они были не хуже любого белого человека… Но они же не были негодяями!
Его горячность на мгновение смутила маленького Уэлча. Помолчав, он сказал:
— Но вы ведь не знаете, что он был за человек?
— Не знаю… Он только стоял, не двигаясь, рот закрыт, глаза зажмурены, руки повисли. А потом один парень ударил его. Думаю, он был уже мертв, когда мы выволокли его из тюрьмы.
Уэлч шагал рядом, оглядываясь по сторонам.
— Красивые садики на этой улице. Должно быть, стоят немалых денег. — Он придвинулся почти вплотную, плечо его коснулось руки Майка. — Я никогда не участвовал в линчевании. Скажите, что чувствуешь… потом?
Майк резко отодвинулся от него.
— Ничего после этого не чувствуешь.
Он опустил голову и прибавил шагу. Маленькому буфетчику пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Улица здесь была освещена хуже. Стало темней и спокойней. Майк вдруг выпалил:
— Такое ощущение, будто ты вымотался до полусмерти, но и удовлетворен чем-то. Будто довел до конца какое-то дело, но устал и спать захотелось. — Он убавил шаг. — Глядите, на кухне свет. Я здесь живу. Моя старушка ждет меня.
Он остановился у небольшого дома. Уэлч нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
— Заглядывайте ко мне, когда вам захочется пива или чего покрепче, — сказал он. — Бар открыт до полуночи. Друзей я принимаю хорошо.
И он засеменил прочь, похожий на старую мышь.
— Спокойной ночи, — сказал ему вслед Майк.
Он обогнул дом и направился к боковой двери. Его жена, худая, раздраженная, сидела у открытой газовой духовки и грелась. Когда Майк появился в дверях, она взглянула на него с обидой. Потом глаза ее расширились, она не отрывала их от его лица.
— Ты был с женщиной, — сказала она хрипло. — С кем ты был?
Майк засмеялся.
— Ты думаешь, хитрее тебя нет никого на свете, а? С чего ты взяла, что я был с женщиной?
— Ты думаешь, я не могу определить по твоему виду, что ты был с женщиной? — резко произнесла она.
— Хорошо же, — сказал Майк. — Раз ты считаешь себя такой хитрой всезнайкой, то я тебе ничего не скажу. Только тебе придется подождать утренней газеты.
В глазах ее любопытство боролось с недоверием.
— Негра линчевали? — спросила она. — Все говорили, что его собираются повесить.
— Узнавай сама, если уж ты такая хитрая. Я тебе ничего не скажу.
Он прошел через кухню в ванную. На стене висело небольшое зеркало. Майк снял кепку и всмотрелся в свое лицо.
— Черт возьми, она права, — пробормотал он. — Ну в точности такой вид.
― СТАРШИЙ И МЛАДШИЙ ―
I
На улицах маленького калифорнийского городка было уже темно, когда двое мужчин вышли из закусочной и уверенно зашагали по закоулкам. Возле консервных заводов стоял тяжелый, сладковатый запах забродивших фруктов. У перекрестков ветер раскачивал в вышине голубоватые дуговые фонари, отчего тени телефонных проводов метались по земле. Старые деревянные дома были безмолвны и безжизненны. В их грязных окнах уныло отражались уличные огни.
Мужчины были примерно одного роста, но один был много старше другого. Оба были коротко острижены, оба носили синие рабочие брюки. На старшем была куртка, на младшем — синий свитер с высоким воротом. Они мерно шагали по темной улице, и деревянные дома откликались эхом на их шаги. Младший стал насвистывать «Приходи ко мне, мой грустный бэби».
— Проклятый мотив никак не идет из головы. Преследует весь день. И ведь песня-то старая, — сказал он, резко оборвав мелодию.
Его спутник повернулся к нему.
— Ты боишься, Рут. Скажи откровенно. Ты чертовски боишься.
Они проходили под голубоватым уличным фонарем. Выражение лица у Рута стало упрямым, он сощурил глаза и плотно сжал губы.
— Нет, я не боюсь.
Они прошли освещенное место. Лицо Рута разгладилось.