Кроме того, очень важно найти очевидцев происшествия. Лахтинская — небольшая улица. Там все друг друга знают. Возможно, утром 5 августа кто-нибудь и видел преступников, открывавших дверь профессорской квартиры. Расспросите подробно соседей.

Заслуживает внимания и версия о возможном убийстве Панкратьева женой. Она выдвинута вами, Георгий Викторович, вам, как говорится, и карты в руки. Побеседуйте с вдовой, соберите факты, имеющие к этому отношение. Есть ли еще вопросы? Тогда все. Совещание окончено.

Ровно в двенадцать часов дня в кабинет Сазонова вошла Марина Панкратьева. В немодном сером платье и туфлях на низком каблуке, она выглядела гораздо старше своих лет. Было заметно, что Марина очень взволнована.

— Присаживайтесь, — пригласил Сазонов, рассматривая ее чуть отекшее от слез, но привлекательное лицо с глубоко запавшими глазами. — Вначале — официальные данные.

Она заговорила быстро и возбужденно:

— Панкратьева Марина Андреевна, родилась в 1904 году в Житомире, студентка 5‑го курса медфака.

— Успокойтесь, пожалуйста. Нам хотелось бы выяснить все обстоятельства смерти вашего мужа, — начал допрос следователь. — Расскажите обо всем по порядку. Каким образом вы с ним познакомились?

— В 1923 году я переехала с родителями из Житомира в Ташкент и в том же году поступила на медицинский факультет САГУ. Когда училась на третьем курсе, познакомилась с профессором Панкратьевым, который читал у нас лекции по физиологии. Мы стали встречаться. Через полтора года он сделал мне предложение.

Со своей женой Николай Петрович развелся несколько лет назад и был совершенно одинок. В декабре прошлого года мы зарегистрировали брак в загсе, а затем венчались в церкви.

— Как сложилась ваша жизнь с профессором?

— Все бы хорошо, но, к сожалению, он ревновал меня даже к матери. Я проводила около нее много времени, потому что мама очень больна, и нужно было за ней ухаживать, а Николай Петрович скучал без меня. Он говорил, что эти часы вычеркнуты из его жизни. Особенно он нервничал, когда мне приходилось ночевать в родительском доме.

— Каким был покойный по характеру?

— Николай Петрович был человеком замкнутым: в гости мы не ходили и у себя никого не принимали.

— А в чем суть научных исследований вашего мужа, вы знаете?

— Профессор занимался очищением крови у животных, которым предварительно вводили различные ядовитые вещества. Он говорил, что находится на пороге большого открытия в медицине. Но последние месяцы приходил домой мрачным: опыты заканчивались неудачей.

Николай Петрович сконструировал специальный прибор для освобождения крови от балластных веществ, которые накапливаются в ней при болезни почек, но положительных результатов не добился. Это удручало его, делало раздражительным и нетерпимым. Последнее время я с трудом уживалась с ним и в глубине души не раз пожалела, что вышла замуж за человека с таким тяжелым характером... Но я его очень любила.

— Что вы думаете о краже вещей?

— Ума не приложу, когда их успели похитить? Ведь ящик письменного стола, где они лежали, был закрыт на замок. Подобрать к нему ключ было трудно. В том же ящике находился труд мужа о прижизненном промывании крови, но, по-моему, и рукописи этой при обыске не нашли. Впрочем, в то утро я была так расстроена, что не помню...

— Ну, а что было накануне гибели Николая Петровича? В каком он был состоянии? Может, произошло что-то из ряда вон выходящее?

— Да нет, — ответила Марина. — Все было, как всегда. Я задержалась опять у мамы, но ненадолго. Вернулась около половины одиннадцатого, потом мы еще долго говорили о последних неудачах профессора в научных исследованиях и о наших взаимоотношениях. Конечно, они оставляли желать лучшего. Я дала мужу понять, что твердо решила уйти от него. Он измучил меня своей ревностью. У меня сил не осталось! Ночью он спал плохо, часто выходил пить воду. Ну, а утром... Об этом вы знаете.

Сазонов перелистал несколько страниц дела, нашел место, отчеркнутое на полях красным карандашом, спросил:

— На прошлом допросе вы показали, что, увидев мужа с простреленной головой, подняли с пола револьвер и положили его на столик в прихожей. Как человек, знакомый с медициной, и, наверное, с медициной судебной, вы должны были знать, что в таких случаях ничего трогать нельзя. Все должно было оставаться на своих местах.

— Я в тот момент совершенно растерялась, мои поступки были необдуманны и сейчас для меня совершенно непонятны.

— Можете еще что-нибудь добавить? — Сазонов внимательно посмотрел на допрашиваемую.

— Пожалуй, я рассказала все.

— Тогда подпишите каждый лист протокола отдельно.

Что-то в рассказе Марины насторожило следователя: чего-то она, судя по всему, не договаривала, хотя, в общем-то, рассказ ее казался правдивым. И все-таки Сазонов чувствовал, что Марина знает о смерти мужа гораздо больше, но почему-то умалчивает об этом.

Отца Марина не помнила. Мать вышла во второй раз замуж, когда девочке было три года. Отчим служил инженером в строительном тресте и был всегда занят. Мать Марины — Елизавета Павловна Турбина — окончила гимназию, в совершенстве владела французским языком, играла на фортепьяно.

В доме Турбиных собирались друзья отчима, по тому времени люди передовые, интересные, говорили о литературе, музыке, живописи, много спорили. Марина сама рисовала, бегло разговаривала по-французски, но была замкнутой, стеснительной девушкой, неловко чувствовала себя в компании сверстников. Может быть, это было связано с тем, что еще в школьные годы у нее начала развиваться близорукость, и на занятиях она носила очки. Вероятно, поэтому и успехом у молодых людей не пользовалась.

В институте Марина училась хорошо, некоторые лекции приводили ее в восторг, в особенности лекции профессора Панкратьева. Читал он действительно артистично и до такой степени увлекался, что иногда в его речи проскальзывали целые фразы на немецком, английском или французском языке. Самые сложные проблемы он умел донести до слушателей так, что они становились понятны и менее подготовленным студентам. Молодежь Панкратьева любила, он всегда был справедлив и доброжелателен, на экзаменах никогда не придирался, его больше интересовало не заучивание отдельных фактов, а умение самостоятельно мыслить.

Ближе познакомилась Марина с профессором случайно. Однажды, когда у матери был тяжелый приступ желчнокаменной болезни и она всю ночь страдала сильными болями, Марина, совершенно отчаявшись, решила обратиться к Панкратьеву за помощью и ранним утром уже стучалась в ворота особняка на Лахтинской. Открыл ей сам профессор, помятый и заспанный. Выяснив, в чем дело, пригласил Марину в гостиную. Извинившись, попросил ее обождать, а сам пошел собираться.

Через несколько минут Панкратьев вышел из спальни, свежий и подтянутый, с небольшим докторским саквояжем.

Осмотрев больную, Панкратьев быстро приготовил шприц и сделал инъекцию. Через полчаса Елизавета Павловна почувствовала себя гораздо лучше. Профессор выписал несколько рецептов и рекомендовал аккуратно принимать лекарства.

Недели через две Николай Петрович позвонил, справился о здоровье матери и пригласил Марину в театр оперетты. Ставили «Летучую мышь». Марина была в этом театре впервые, и все казалось ей необычным. Замечания профессора относительно игры актеров были очень меткими. Некоторых из них профессор знал лично и после спектакля повел Марину за кулисы. Встреча с артистами надолго ей запомнилась. Вскоре последовало новое приглашение, на этот раз — на богослужение в церковь. Панкратьев оказался знатоком церковной жизни, этого отдельного замкнутого мирка. Как Марина потом узнала, профессор, выросший в семье помещика, был религиозен.

Они стали встречаться все чаще, а однажды Николай Петрович поделился с Мариной своими планами и мечтами. «Если мои исследования приведут к положительным результатам, можно будет вылечить любое инфекционное заболевание, — говорил он. — Но отмывание крови от микробов — это задача будущего. А в ближайшее время мой метод позволит спасти человека, отравившегося угарным газом или страдающего тяжелой болезнью почек, в тех случаях, когда почки уже не в состоянии справиться со своей основной задачей — очищением крови от вредных, балластных веществ. Или вот еще одна захватывающая тема. Вы слышали, конечно, об искусстве древних египтян бальзамирования трупов? Мумии египетских фараонов хранятся уже несколько тысяч лет. Хотя секрет бальзамирования был утерян, сейчас работами ученых он в значительной степени восстановлен. Несколько лет своей жизни я посвятил этой проблеме.