— Как же это?

— Ты меня доведешь, прямо рехнуться можно! Прямо убила бы эту девку, перерезать бы ей глотку, и пускай вся кровью изойдет!

— Ладно, успокойся.

— Пускай они все рожают и пускай тогда сдохнут! Пускай все сдохнут!.

Лаури допил кофе, поставил обе чашки в раковину. Его молчание жгло Кларе щеки.

— Придешь ты на той неделе или нет? — резко спросила она.

— Едва ли.

— Почему?

— Есть разные дела.

— А когда будешь учить меня читать?

— Когда-нибудь потом.

— Ты на меня злишься?

Лаури закурил еще одну сигарету.

— Ты просто ребенок, сама не понимаешь, что говоришь. Я не могу относиться к тебе серьезно.

— Тогда дай мне денег. Мне нужны деньги, — в сердцах сказала Клара.

— Дам немного.

— Потому что мне надо. Надо!

— Успокоишься ты наконец?

Клара отвернулась. Щеки жгло как огнем.

— Одуреешь с тобой, — горько сказала она. — Я все время про тебя думаю, а как ты придешь, совсем дурею… если б нам не разговаривать, я бы тебя любила и не думала про это, ты только будь со мной, я все для тебя сделаю… а как ты начнешь говорить всякое, ну прямо не могу, прямо тебя ненавижу, весь век это буду помнить, до самой смерти… как я тебя ненавижу…

— Что же ты будешь делать?

— Ничего. Ничего я тут не могу, — отрезала Клара. Черт, на мне новое платье, а ты будто не видишь, ни словечка не сказал. А теперь оно уже все мокрое и мятое.

— Чересчур коротко.

— Чересчур коротко! Все шлюхи, с кем ты спишь, такие носят, и ничего… а мне нельзя…

— Клара, молчи.

— Не могу я молчать. Я всю неделю сама с собой разговариваю перед зеркалом, чтоб тебя получше уговорить.

Лаури расхохотался.

— Я его сниму, — сказала Клара. — Оно все мятое.

Она швырнула платье на кровать. Остановилась в сорочке посреди комнаты и заявила:

— Вот захочешь когда-нибудь меня любить, а я скажу — пошел к чертям. Вот что я сделаю. Я тогда буду замужем и пошлю тебя ко всем чертям.

— Сколько стоят золотые рыбки?

— А?.. Не очень дорого. Только надо еще стеклянный ящик. И туда морской травки и рыбьего корму.

— Это все в магазине стандартных цен?

— Где ж еще?

— Если тебе скучно, купи себе золотых рыбок. Я не хотел над ними смеяться.

Кончиком босой ноги Клара тронула ногу Лаури. Посмотрела на него и медленно, застенчиво улыбнулась.

— Я вчера вымыла голову, нарочно для тебя. Я хорошенькая, я знаю. Я ж вижу, как люди на меня смотрят. — Она села на кровать напротив Лаури, изогнулась, наклонилась и поцеловала его. Время замедлилось, стало так хорошо, и непременно надо было запомнить эти медленные и сладкие минуты, ведь этого ей должно хватить, пока он не придет опять. Она обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке.

— Придешь на той неделе? Ну пожалуйста!

— Не знаю.

— А читать поучишь?

Спиной, обнаженной кожей она ощутила его ладони. Оттого что между ними все так долго было словно тугая струна, Клара вдруг устала, даже спать захотелось; она ткнулась лицом ему в грудь, в рубашку.

— А если я приду на той неделе, ты опять будешь меня пилить? — сказал Лаури.

— Чего? — сонно спросила Клара.

— Если мы куда-нибудь поедем и я ненадолго отлучусь, опять будешь меня пилить?

— Не буду.

— Не будешь?

— Нет.

— Будешь помнить, что я тебе друг?

— Да.

— И хватит с тебя? Ни с кем крутить не станешь?

— Нет, Лаури.

— Не станешь ворчать — мол, все не так, все не по мне?

— Не стану, Лаури.

Когда он ушел, она подсела к зеркалу и снова разыграла для себя этот разговор. Голова была мутная, тяжелая; она так вымоталась, будто спорила с Лаури несколько часов подряд. Все тело тупо ныло. Клара закрыла глаза и стала вспоминать, как поцеловала его. И как он потянулся и поставил чашки в раковину. И как вел ее к машине, когда она расплакалась над той кошкой… кажется, он обнял ее за плечи? Вроде да. И как он барабанил пальцами по баранке.

— Ничего, когда-нибудь я с ним сквитаюсь, — сказала она вслух.

От волнения Клару поминутно бросало в дрожь. Соня стояла перед узким, в желтых пятнах зеркалом, приделанным изнутри к дверце стенного шкафа, ее голова и плечи не совсем заслоняли отражение Клары.

— А вдруг он придет, не застанет меня и уйдет? — сказала она. — Вдруг я не успею вернуться?

Соня причесывалась. Она была рослая, крепкая, темные волосы, оливково-смуглая кожа; сразу видно было, какие у нее сильные руки и плечи, сила эта чувствовалась даже в нетерпеливых взмахах щетки. Порой она немного отодвигалась, и тогда в зеркале сияли светлые волосы Клары. Она смотрела на себя, даже когда Соня заслоняла зеркало. Стояла очень прямо и совсем тихо, приоткрыв рот, едва дыша. Они собирались на свадьбу Кэролайн и обе уже принарядились. От их высоких каблуков и ярких платьев чердачная каморка стала на себя не похожа, будто все в ней перевернулось вверх дном; остро и приторно пахло духами.

— Не станет ждать, так черт с ним. Больно много о себе воображает, — заявила Соня с видом многозначительным и в то же время рассеянным, как у всех женщин, когда они смотрятся в зеркало.

Весна подходила к концу, было уже совсем тепло. Клара неотрывно смотрела прямо в глаза своему отражению. Зеркало было кривовато, но она этого не замечала. Она думала об одном: сегодня придет Лаури, обещал прийти, и она утром проснулась в уверенности, что он придет, да, да… больше он не обманет, раз обещал. Она смотрела на себя в зеркало, и кровь быстрей бежала по жилам.

— Может, он удивится, куда это я ушла, — сказала она.

— Ты же оставила на двери записку, и ладно.

— А он удивится, почему я его не дождалась…

— Ну и черт с ним. — Соня придвинулась ближе к зеркалу, повернула голову вправо, влево, окинула себя оценивающим взглядом. Ей минуло семнадцать, а казалось, что больше, так недовольно были надуты ее губы и сдвинуты брови. И неожиданная улыбка этих ярко накрашенных губ всегда удивляла. — А нашей Кэролайн здорово повезло, верно?

— Да-а, — мечтательно сказала Клара. И провела рукой по волосам. Она была в перчатках, в белых перчатках. Вдруг заметила их в зеркале и чуть не ахнула — даже странно смотреть, будто они краденые. Все, что на ней надето, кроме туфель, — чересчур яркое голубое платье, украшения в оправе поддельного золота, искусственный жемчуг на шее, — все куплено было в том же магазине стандартных цен, где она работала уже два года. — А я все думаю про Лаури…

— Ты слишком много про него думаешь, — сказала Соня и мрачно уставилась в зеркало. — Черт бы драл эти волосы. Свинство.

— А что, вид хороший.

— Вид гнусный. Только тебе плевать.

— Нет, вид хороший, — сказала Клара.

Она взяла щетку и стала приглаживать волосы подруги. Соня хмуро и недовольно подчинилась. Они дружили уже давно, им больше незачем было притворяться милыми и любезными. Если поглядеть сбоку, Соня казалась туповатой и вспыльчивой. Но порой она говорила мягко или как-то особенно, смущенно опускала глаза, и это всегда было неожиданно и удивительно. Она почти всегда подражала знакомым мужчинам, людям много старше ее, — не своим вялым и неповоротливым братьям, а мужчинам, с которыми ездила за город, в придорожные буфеты и ресторанчики, а иногда на субботу и воскресенье даже в Гамильтон. Отзвуки их буйного, грубого веселья слышались в Сонином смехе — возьмет и взорвется смехом, будто никак не может удержаться; а то вдруг дотянется и стукнет Клару по плечу, как мальчишка. У крыльца загудел автомобиль.

— Куда, к черту, подевалась моя сумочка? — сказала Соня. — Если та девчонка ее свистнула…

— При мне она сюда ни разу не заходила, — сказала Клара.

Она положила щетку на заваленный всякой всячиной столик. На щетке остались длинные темные волосы.

— Соня! Соня! — закричали внизу.

— Заткнись, — сказала Соня, не повышая голоса.

Они спустились с чердака. Лестница была очень крутая, на высоких каблуках пришлось спускаться боком. Клара все время чувствовала, как обтягивает ногу шелковый чулок, как льнет к телу платье. Ей ужасно все нравилось, она была без ума и от самой себя, и от этого весеннего дня, от субботнего дня середины мая 1936 года. Внизу Соня крикнула в кухню кому-то из сестер: