— Пока старик не пришел, выведи ты ее из задней комнаты, — Джоди говорит.

— Если ты будешь в торговом зале, за что он, кстати, тебе жалованье платит, он, кроме меня, никого не поймает.

Джоди пошел прочь, нехотя.

— Комар, что ты с ней будешь делать?

— Не могу тебе сказать, — отвечаю. — Это неэтично. Ты иди туда и следи.

— Слушай, Комар.

— Да ладно, ладно, ничего не будет, только лекарство пропишу.

— За женщину, может, и ничего бы не сделал, но, если узнает, что лазишь в шкаф, под зад коленкой так получишь, что в подвал улетишь.

А сам ушел обратно. На часах без четверти час. Она деньги в платок увязывает. Говорит:

— Вы не доктор.

— А кто же? — спрашиваю. Разглядывает меня. — Что, молодой чересчур или чересчур интересный? — спрашиваю. — У нас тут раньше лечили старые доктора-подагрики. Джефферсон был вроде богадельни для старых докторов. Но дела стали идти все хуже, люди хворали все меньше, и в один прекрасный день до людей дошло, что женщины-то здесь совсем уже не хотят болеть. Тогда всех старых врачей выгнали и позвали нас, молодых, интересных, чтобы нравились женщинам, — тогда женщины опять стали болеть, и врачебные дела пошли веселее. Теперь это делают по всей стране. Неужели не слыхали? Это потому, наверно, что вам доктор никогда не был нужен.

— Теперь нужен, — говорит.

— И вы его правильно выбрали. Я вам уже сказал.

— У вас что-нибудь есть от этого? — она спрашивает. — Деньги у меня есть.

— Ну, — говорю, — доктор, конечно, много чего узнает, пока учится каломель развешивать; хочешь не хочешь — узнаешь. Но я не выяснил, что вас беспокоит.

— Он сказал, можно что-то купить. Сказал, я могу купить в аптеке.

— А название не сказал? — спрашиваю. — Вы сходите к нему, спросите.

Она перестала смотреть на меня и вертит свой платок в руках.

— Мне надо что-то сделать, — говорит.

— Что, очень надо? — Смотрит на меня. — Доктор ведь много чему научается, людям даже невдомек, сколько он знает, но он не должен говорить все, что знает. Это против закона.

Из зала Джоди зовет:

— Комар.

— Извините, я на минуту. — Иду туда. — Его увидел? — спрашиваю.

— Ты не кончил еще? Может, ты сюда выйдешь и сам проследишь, а я ее проконсультирую?

— Может, ты яичко снесешь? — говорю я. Возвращаюсь. Она на меня смотрит. — Вы, конечно, понимаете, что меня могут посадить в тюрьму, если сделаю, о чем просите. Потеряю диплом, — говорю, — и придется идти работать. Вы понимаете?

— У меня всего десять долларов. Можно, я остальные в будущем месяце принесу?

— Всего-то? — я говорю. — Десять долларов? Понимаете, моим знаниям и сноровке цены нет. А тут какая-то жалкая десятка.

Смотрит на меня. Даже не моргнула.

— А что вы хотите?

На часах без четырех час. Я решил, что пора ее выпроваживать, говорю:

— Угадайте с трех раз, а нет — сам покажу.

Она даже не моргает.

— Мне надо что-то сделать. — Оглядывается назад и вокруг, потом смотрит в сторону зала. — Сперва дайте лекарство, — говорит.

— Ты, что же, прямо сейчас готова? Здесь?

— Сперва дайте лекарство.

Ну, беру мерный стакан, становлюсь к ней спиной и выбираю бутылку безобидную — потому что кто держит яд где попало в бутылке без ярлыка, по нему тюрьма плачет. А пахнет скипидаром. Отлил ей в стакан и даю. Понюхала и смотрит на меня, стакан под носом.

— Скипидаром пахнет.

— А как же, — говорю, — Это начало лечения. В десять вечера придешь, дам тебе остальное, и сделаем операцию.

— Операцию? — она говорит.

— Больно не будет. У тебя уже была такая операция. Клин клином вышибают, слыхала?

Смотрит на меня.

— А поможет?

— Конечно, поможет. Если придешь.

Ну, выпила она, что там было, глазом не моргнув, и ушла. А я в зал.

— Ну, сумел? — спрашивает Джоди.

— Что сумел?

— Да ладно тебе, — он говорит. — Я же не собираюсь отбивать.

— А-а, с ней, — говорю. — Ей просто лекарство понадобилось. У ней сильная дизентерия, стесняется сказать при посторонних.

Дежурство в этот вечер все равно было мое, так что я помог старому паразиту все проверить, нахлобучил на него шляпу и в половине девятого выпроводил из лавочки. Дошел с ним до угла и потом еще смотрел, пока он не миновал два фонаря и не скрылся из виду. Тогда я вернулся, подождал до половины десятого, выключил весь свет спереди, только сзади оставил лампочку, запер дверь, потом насыпал шесть капсул тальком, немного прибрался в подвале и сижу, жду.

Пришла ровно в десять, часы еще не начали бить. Открываю, входит быстрым шагом. Я выглянул за дверь — там никого, только мальчишка в комбинезоне сидит на обочине тротуара.

— Тебе чего? — спрашиваю. Он молчит, только смотрит на меня. Я запер дверь, выключил свет и пошел в заднюю комнату. Она стоит и ждет. В этот раз на меня не посмотрела.

— Где? — спрашивает.

Я дал ей коробку с капсулами. Держит в руке, смотрит на капсулы.

— А это правда поможет?

— Правда, — говорю. — Когда проделаешь остальное лечение.

— Где его делать?

— В подвале.

Теперь она шире и светлее, но магазины темные, потому что все ушли домой. Магазины темные, но огни проходят по стеклам, когда мы проходим. Вокруг суда огни в деревьях. Они уселись на деревьях, а суд темный. Часы на нем смотрят на все четыре стороны, потому что они не темные. Луна тоже не темная. Не очень темная. Дарл он уехал в Джексон мой брат Дарл мой брат. А он был в той стороне, блестел на рельсах.

— Дюи Дэлл, пошли в ту сторону, — говорю я.

— Зачем? — говорит Дюи Дэлл. Рельсы блестели за стеклом, он красный на рельсах. Но она сказала, его не продадут городским ребятам. — Нет, он на Рождество там будет, — говорит Дюи Дэлл. — Придется тебе подождать, когда его снова выставят.

Дарл уехал в Джексон. Много людей не уехало в Джексон Дарл мой брат Мой брат едет в Джексон.

Мы идем, а огни поворачиваются вокруг, уселись на деревьях. Со всех сторон одинаково. Они идут вокруг суда, а потом их не видать. Зато видать в черных окнах. Все ушли домой спать, кроме меня и Дюи Дэлл.

На поезде едет в Джексон. Мой брат.

В этом магазине свет горит, в глубине. За стеклом два больших стакана с газировкой, красной и зеленой. Двум людям их не выпить. Двум мулам не выпить. Двум коровам не выпить. Дарл.

К двери подходит человек. Он смотрит на Дюи Дэлл.

— Здесь подожди, — говорит Дюи Дэлл.

— Почему нельзя зайти? Я тоже хочу зайти.

— Здесь подожди.

— Ладно.

Дюи Дэлл входит.

Дарл мой брат. Дарл сошел с ума.

На тротуаре жестче сидеть, чем на земле. Он в открытой двери. Смотрит на меня. Спрашивает: «Тебе чего?» Голова прилизанная. У Джула иногда прилизанная. У Кеша голова не прилизанная. Дарл поехал в Джексон мой брат Дарл На улице он съел банан. Может, лучше бананов хочешь? сказала Дюи Дэлл. Подожди до Рождества. Тогда его выставят. Тогда его увидишь. Теперь мы купим бананов. Купим полный пакет, я и Дюи Дэлл. Он запирает дверь. Дюи Дэлл там. Свет погас.

Он уехал в Джексон. С ума сошел, а в Джексон уехал. Много людей не сошли с ума. Папа, Кеш, Джул, Дюи Дэлл и я, мы не сошли с ума. Мы с ума никогда не сходили. И в Джексон не поехали. Дарл.

Давно слышу корову, стучит копытами по улице. Потом выходит на площадь. Идет через площадь, голову опустила, стучит копытами. Мычит. До того как замычала, на площади ничего не было, но площадь была не пустая. Теперь замычала, и площадь стала пустая. А она идет дальше, понурилась, стучит копытами. Она мычит. Мой брат — Дарл. Он поехал в Джексон на поезде. Поехал на поезде не для того, чтобы сойти с ума. Он сошел с ума у нас в повозке. Дарл. Она там долго пробыла. И корова ушла уже. Долго. Она была там дольше, чем корова. Но не дольше, чем пустая. Дарл мой брат. Мой брат Дарл.