Эмер виновато кусала губы, пытаясь определить — слишком ли он сердится, и вдруг с удивлением обнаружила, что он смеется.

— С тобой не заскучаешь, Эмер из Роренброка, — сказал он, вдосталь посмеявшись. — Что же мне делать с такой невоспитанной женой?..

— Непослушной, — вздохнула Эмер, приникая к нему с нарочитой покорностью.

— Драчливой.

— Совсем не утонченной.

— И дерзкой, — он обнял ее и накручивал на палец распущенные кудри.

— Но я ведь тебе все равно нравлюсь? — спросила она голосом монашки.

— По-моему, я потерял рассудок, когда впервые увидел тебя.

— Там, под лестницей? Ты разрешил Острюдке влепить мне две пощечины…

— Мне не следовало идти у нее на поводу. Но слишком уж я разозлился тогда. Какая-то девица смеет избивать мою сестру! Характер у Острюд, конечно, не мед…

— Скорее — желчь, — не удержалась Эмер.

— У тебя не лучше, — рука его скользнула по ее плечу и ниже, сжала запястье, пальцы его переплелись с ее пальцами.

— Но я тебе нравлюсь?..

— Безумно…

Они перешли на шепот, и все более сближались устами, но в последний момент Годрик остановился. Эмер схватила его за грудки и жарко зашептала:

— Если ты сейчас же не возьмешь меня, Годрик Фламбар, я тебя придушу, а потом сама тебя возьму, хоть беги потом жаловаться в королевский суд!

— Неразумная, — он взял ее лицо в ладони, и руки Эмер разжались сами собой. — Я же объяснил, в чем причина.

— Почему ты меня не хочешь?

Он легко поцеловал ее, едва коснувшись губами губ, и отпустил. Потом лег на спину, заложив руки под голову, и закрыл глаза. Лицо его стало мечтательным.

— Как тебя можно не пожелать?

— За чем же дело стало?!

Эмер распустила вязки на своем вороте и в одно мгновенье стащила рубашку до пояса. Попутно она перекинула висевшую на шейном шнурке монетку-талисман наспину. Можно было бы и признаться — в свете последних событийГодрика посмешили бы похождения в Нижнем городе, но момент был неподходящий. Сейчас Эмер желала, чтобы его внимание было направлено лишь на нее. А не отвлекалось по пустякам.

— Посмотри на меня!

Годрик лениво приподнял ресницы, и заметно вздрогнул. Мечтательность сменилась беспокойством, а глаза вспыхнули, как у лесного кота. Но заговорил он опять в стиле древних рыцарских баллад:

— Ты опять за свое. Я ведь сказал, что ради минутной слабости не желаю сломать тебе жизнь. Прикройся.

— И не подумаю, — заявила Эмер и тут же положила руку ему пониже живота, ощутив волнительную упругость. — Да он у тебя уже на взводе, как арбалетный болт! Так что хватит мучить и себя и меня.

— Вообще-то, благовоспитанной женщине полагается ждать, пока мужчина не обратит на нее внимания, — сказал Годрик, перехватывая ее руку. — И не предлагаться, как торговке!

— А мне плевать, что полагается благовоспитанным! Требую положенного мне по праву.

— Мы не муж и жена, — наставительно заговорил Годрик, стараясь удержать ее на расстоянии, хотя она так и льнула к нему, поводя грудью. Помимо воли, он глаз не мог оторвать от этой груди, и сколько ни пытался, не мог заставить себя посмотреть в сторону. — Вспомни, королева признала наш брак недействительным. Я забочусь о тебе, как ты не можешь понять?

— Это как ты не можешь понять, что мне плевать на королеву и на то, разрешила она наш брак или запретила! Спрашиваю еще раз: ты снова отказываешь мне?

— Взываю к твоему здравомыслию, — ответил он сквозь зубы. — Веди себя скромно, как пристойно благородной даме.

— Да ты сам, может, благородная дама? — выпалила Эмер. — Так вроде нет — я же держалась за что-то. Или ты дал обет целибата, как добрый епископ Ларгель? Или…

— Просто замолчи, — предостерег ее Годрик.

— А чего так испугался?

— Ты мне вызов бросаешь? Глупо.

— Какой вызов! Мне в мужья достался монах! — она прищурила глаза и с подозрением спросила: — А ты, часом, не девственник?

— Девственник?!

Годрик все еще держал Эмер за запястья, и сдавил ей руки так сильно, что она вскрикнула. Он тут же разжал пальцы.

— То, что ты сильный, как медведь, ничего не значит, — сказала девушка сердито. — Настоящий мужчина проявляет силу в другом.

— В чем же? — спросил Годрик ледяным тоном.

— Тебе лучше не знать, а то расстроишься, — отрезала Эмер.

Она улеглась на край кровати, повернувшись к Годрику спиной, и укрылась одеялом по макушку. Но долго молчать не смогла. Откинула край одеяла и изрекла:

— Я слышала, что в восточных краях мужчины предпочитают мальчиков, а не женщин. Ты там жил, на востоке. Может и тебе теперь больше нравятся мальчики?

Для Годрика это оказалось последней каплей:

— Мальчики?! — взревел он и мигом стащил с Эмер одеяло, швырнув его на пол. — Ты в чем меня обвиняешь? В том, что я…

Эмер повернулась и смотрела невинными глазами, положив ладони под щеку.

— А как я еще должна это понимать? Мы рядом столько времени, а ты чаще дышать не начинаешь, даже увидев меня голой. Вот и опасаюсь, что…

Годрик набросился на нее так стремительно, что Эмер не успела пискнуть. Теперь он целовал ее без легкости и без нежности — жадно и крепко, и даже прикусил ей нижнюю губу. От этой грубой ласки Эмер коротко всхлипнула, но в долгу не осталась, и повторила с ним то же самое. На Годрика это произвело такое же впечатление, как если бы его прижгли горящей головней к открытой ране.

— Ты доигралась, женщина, — пробормотал он, задирая подол рубашки Эмер.

— С чего это ты так распалился? — поддела Эмер, помогая ему движениями бедер. — Неужели, вспомнил про мальчиков?..

— Сейчас я тебе покажу… мальчиков!

Дальше все происходило стремительно и совершенно так, как представлялось Эмер в мечтах.

Обоих охватило безумие — когда забыты были правила приличия и условности, когда не стало благородной графини Поэль и еще более благородного милорда Фламбара, а появились два существа, которые стремились слиться воедино. Стремились к единению страстно, не размениваясь на куртуазные разговоры.

Эмер помогла Годрику снять рубашку и брэйлы, и сама освободилась от ночной рубашки. Они поборолись, безмолвно решая, кто будет сверху, и ни один не желал уступать другому, но потом Годрик, все-таки, подмял Эмер под себя, завалив в пуховые подушки.

Она сдалась сразу, и обхватила его за шею, и выгнулась всем телом, пока он проник в нее в первый раз, а потом вцепилась ему в плечи и приглушенно вскрикивала всякий раз, когда он ударял ее все глубже и глубже. И не отводила глаз, только подгоняла: еще!.. еще!..

И Годрик, утонувший в ее глазах, ставших вдруг бездонными, как зачарованный, повторял: «Еще… еще…», — а когда она запрокинула голову, застонав, и судорожно дернулась всем телом, позволил и себе достичь того же наслаждения, что только что испытала его строптивая возлюбленная.

Удовольствие от обладания этой женщиной было во стократ сильнее удовольствия, которое доставляли утонченные женщины востока, искусные в любовных ласках. Но оказывается, не искусность важна в любовном деле. Если раньше, с другими, по окончании ему не терпелось сразу же покинуть любовницу, чье тело уже не было ни волнительным, ни желанным, то от этой он долго не хотел отрываться, и лежал на ней, переживая совсем незнакомое чувство единения — телесного и душевного.

«Она такая же, как я, — подумал он, уже теряя власть над мыслями. — Она создана только для меня».

Эмер завозилась под ним, уперлась ладонями в его грудь и коротко зевнула, отвернувшись к плечу. Годрик понял и с сожалением скатился с нее. Глаза слипались, но он гнал сон и дождался того момента, когда его рыжеволосое наказание устроилось в перинах поудобнее, свернувшись клубочком и зажав ладони между коленями, и сладко уснуло, посапывая невинно, как ребенок.

Очень хотелось обнять ее, но Годрик побоялся потревожить ее сон, и только погладил рыжие кудри, льющиеся по подушкам пушистой волной, а потом уснул, и спал так крепко и безмятежно, как никогда в детстве.