— Вы удивительно проницательны, — ответила Эмер с вызовом, хотя голос её дрогнул.

— Тем лучше, — прошипел Ларгэль по-змеиному. — Употребите вашу ненависть в дело. Докажите, что я ошибся на ваш счет, и узнайте как можно скорее то, что вам следует узнать. Разденьте поскорее вашего дорогого мужа. Вы и так промешкали неделю. И помните. Я здесь — чтобы следить за вами. Одна попытка обмануть милорда, и случится вот что…

Глаза его снова разгорелись, как уголья, И Эмер вскрикнула от острой боли пронзившей руку от самого невидимого клейма до плеча.

— Это только бледное подобие того, что вас ждёт, если провалите миссию, — пообещал напоследок епископ. — Ведь ваш дружок там, за свадебным столом, рассказал много чего об ужасном Ларгеле Азо? Так вот, он вам безбожно соврал.

— Какова же правда? — спросила Эмер, губы её дрожали.

Епископ улыбнулся, и улыбка у него оказалась не самой приятной — больше похожая на гримасу, обнажившую мелкие острые зубы.

— Правда в том, миледи Фламбар, что на самом деле, Ларгель Азо в двадцать раз ужаснее.

— Значит, это правда, что страшный Ларгель Азо сначала пытает, а потом допрашивает. Я убедилась в этом только что.

— Нет, не убедились, — сказал он зловеще. — Ларгель Азо сначала убивает, а потом допрашивает. Считайте, что сегодня вам повезло. Приятной брачной ночи, леди Фламбар.

Когда он прошел мимо, Эмер вытерла пот со лба. Тилвин был прав — страшный человек этот епископ, подручный лорда Саби. Впрочем, у тайного лорда не могло быть иных подручных. Каков хозяин, таковы и слуги.

Но пережитый ужас мгновенно забылся, и Эмер вновь упрекнула себя, что размышляет, как деревенщина. Надо избавляться от дурной привычки, и не мыслить, как коровница, если она хочет стать достойной женой Годрика Фламбара. И ею остаться. И остаться в живых.

— Почему Айфа не приехала? — спросила Эмер у матери, когда та давала ей последнее напутствие перед брачной ночью. Само напутствие её интересовало мало, потому что она побольше леди Дерборгиль знала, чем мужчина отличается от женщины, и что происходит, когда муж и жена оказываются в постели. Знала, разумеется, только понаслышке, зато в таких подробностях, что услышь мать хотя бы сотую часть — упала бы в обморок. Но вдовствующая графиня не знала, о чём разговаривают рыцари Вудшира, когда думают, что рядом нет женских ушей, а просвещать её графиня Поэль не собиралась. Куда больше её взволновало, что старшая сестра не приехала на свадьбу. Но переслала с матерью маленький алебастровый сосуд со странным посланием.

— У милорда Демелза какие-то дела, — отмахнулась леди Дерборгиль. Выданная замуж старшая дочь мало её интересовала. — Зато Айфа прислала тебе приворотное зелье, — она сделала таинственные глаза, отчего Эмер чуть не расхохоталась. — Добавь в вино, и выпейте пополам с мужем.

— Айфа верна себе, — пробормотала Эмер, забирая подарок. — Мне это пригодится, нет сомнений.

— Что ты сказала? — переспросила мать.

— Я сказала, — раздельно произнесла Эмер, — что страшно волнуюсь и молюсь яркому пламени, чтобы угодить мужу.

— Да уж, постарайся, — леди Дерборгиль пригладила непокорные кудри дочери, благо — та сидела на табуретке, и не пришлось вставать на цыпочки — расправила складки ночной рубашки, пощипала щёки, чтобы румянец был ярче. — Всё, ты готова…

Тут она расплакалась, и Эмер пришлось утешать её.

— Это так волнительно и грустно, когда дети вырастают, — призналась вдовствующая графиня. — И так страшно для их матерей. Постарайся сделать вид, что тебе приятно. Я знаю, какая ты грубиянка, не показывай мужу нрав хотя бы в первые две недели. Будь нежной.

«Твои советы запоздали, матушка», — подумала Эмер, но вслух пообещала вести себя кротко, как лесная лань.

Невесту, распевая грустные песни, провели в спальню. Огромную кровать покрывало бархатное одеяло, а столбики, на которых держался балдахин, украшали гирлянды из мелких роз и душистых трав. Горели пять белых свечей, а в жаровне лежали кусочки сандалового дерева. Эмер встала посреди комнаты, зажав в кулаке заветный сосуд. Нет, она поступит не так, как сказала Айфа. Она сама не выпьет ни капли, ведь её жара хватит на двоих. А вот Годрику не помешает хлебнуть колдовского зелья. Для сговорчивости.

Дверь отворилась, и в спальню завели Годрика. Он на голову возвышался над мужчинами, державшими его за локти — молодому мужу полагалось сопротивляться, но сейчас держали больше для вида, чтобы соблюсти старинный обычай.

Праздничный квезот и штаны с Годрика уже сняли, и он был в простой рубашке, скрепленной пятью мягкими складками у горла, и нижних штанах — брэйлах, длиной до колен. Обсуждая прелести новобрачной, друзья новобрачного стащили с него сапоги и порвали рубашку, чтобы унести в доказательство свершившегося брака гостям, не допущенным до спальни.

Эмер невольно отёрла пот со лба, когда в полумраке комнаты Годрика оголили до пояса. Сложен он был, как древний бог. Из тех, что некогда бродили по Эстландии, соблазняя смертных дев.

— Подвязку! Сними с неё подвязку, Годрик! — завопил сэр Ламорак, хохоча, как полоумный. Впрочем, почти все гости были чрезмерно веселы от выпитого вина, и дружно затребовали исполнения ещё одного древнего обряда.

Мужчины орали громко и возбужденно, но Годрик не изменился в лице, даже глаза не загорелись. Подошёл, встал на колено, засунул руки под рубашку жены и стянул белоснежную подвязку, на которой голубым шелком было вышито: «Если достиг этой высоты, то будь ещё смелее». Подвязка перекочевала в руки друзей новобрачного, и они шумной толпой отправились в зал, размахивая подвязкой и рубашкой, как флагами. Матери пожелали детям всех благ, любви и потомства, слуги пригасили свечи, кроме одной, и новобрачных оставили одних, прикрыв двери и заперев снаружи на засов.

Спрятав заветный флакон в складках рубашки, Эмер следила за мужем с замиранием сердца. Он не был похож на трепетного возлюбленного, про которых пели в балладах, но ей таким нравился даже больше. Пусть не говорит нежных слов, пусть сжимает её в объятиях, как медведь — это слаще, чем учтивые слова Ишема. Всех Ишемов в мире, вместе взятых. Сила, напор, уверенность, граничащая с самодовольством — это всё он, её муж. А как он целует, она уже знала. Его поцелуи — самое волшебное волшебство. Скорей бы вкусить их снова и оказаться…

Волшебство разрушилось одной фразой.

— Сядь рядом, и давай поговорим, — сказал Годрик.

Эмер насупилась и не сдвинулась с места.

— Ну, что стоишь? Иди сюда, — он похлопал по кровати рядом с собой.

Она подошла и села, сложив руки на коленях, как ребенок на первой церковной службе.

— Может, сначала всё сделаем, а потом поговорим? — спросила она с тайной надеждой.

— Нет, — отрезал он. — Об этом и пойдёт речь. Королева принудила нас к браку, но мы не нравимся друг другу.

«Говори за себя», — подумала Эмер, испытывая самое жестокое разочарование, какое только привелось пережить в жизни. Она угрюмо молчала, а Годрик заливался соловьем:

— Если мы не станем настоящими мужем и женой, то по закону потом сможем потребовать развод. Разве не этого мы с тобой хотим? — он произнёс «мы» с нажимом. — Через месяц или два, возможно, через полгода, королева смягчится, мы сообщим, что из её затеи со счастливым браком ничего не получилось, и потребуем развод.

— Надо подумать… — пробормотала Эмер.

— Думай, — щедро разрешил Годрик. — А пока хочешь вина? Я налью, — он сделал движение, чтобы подняться с кровати, но девушка опередила его.

— Я сама налью, — сказала она и покраснела.

Годрик не стал ей мешать, позволив поухаживать за ним.

— Мне хочется, чтобы мы поняли друг друга, — сказал он.

Она стояла к нему спиной, разливая вино. Было слышно, как стукнул край кувшина о бокал. Рыжие пряди водопадом сбегали с макушки до самых бёдер. Годрик нехотя оторвался от созерцания водопада, решив, что слишком устал, раз заглядывается на подобную девичью приманку.