— Годрик! — запоздало воскликнула королева.

Но Эмер уже услышала главное.

— Не сможешь ответить? — спросила она.

Муж наконец-то соизволил посмотреть на нее. И взгляд был безразличным, как если бы Годрик смотрел на муху, пролетающую мимо.

— Не смогу. Никогда.

— Какие жестокие слова… — с трудом произнесла девушка.

— Я тоже умею быть прямодушным.

— И жестоким, — Эмер попятилась, глядя на мужа, как будто видела впервые.

— Могу быть и таким.

— Я вижу! — всхлипнув, она повернулась и выбежала вон из комнаты, не спросив у королевы разрешения удалиться.

— Может, объяснишь, что происходит? — спросила королева. — Ты начал со сказок про опасности, а закончил оскорблением. Зачем ты так с бедной девушкой?

— Ее надо убрать отсюда. Но вы видите, какая она упрямая? Мне пришлось проявить жесткость. Зато теперь поплачет, сочтет меня чудовищем, согласится на развод и уедет, — Годрик говорил глухо, открывая и закрывая ставни. Монотонный скрип петель напоминал завывание расстроенной вьели, на которой музыкант не может взять ни одной верной ноты.

— Прекрати скрипеть! — рассердилась Её Величество, и Годрик тут же оставил ставни в покое. — Что значит — уедет? Ты понимаешь, чем чреват развод? Мне придется забрать у тебя мастерские и передать… кому передать? Снова твоей мачехе?

— Так будет лучше.

— Нет, не лучше! Мне нужны эти мастерские, мне нужно оружие, коль скоро муж решил убить меня!

— Боитесь умереть, а ее жизнью спокойно играете? — спросил Годрик, и его тон королеве совсем не понравился.

— А разве ее жизни что-то угрожает? Пока убить пытаются тебя, так ты утверждал. Причем тут графиня Поэль? Она всего лишь пронырливая простушка.

— Она уже пострадала из-за меня.

— Сам виноват. Не надо было тащить ее в лес.

— Моя жена не спрашивает разрешения, отправиться ли ей в лес или вмешаться в другое опасное приключение.

— Так запри ее. Что ты за муж, если не можешь справиться с женой?

— Легче запереть ветер, чем Эмер из Роренброка.

Королева заопрокинула голову и потерла виски пальцами.

— Постараемся успокоиться, — она призвала к спокойствию себя в первую очередь, потому что Годрик и так был спокоен, как скала. — Пойми. Мне нужно, чтобы мастерские были под твоей рукой. Мне некому больше довериться, кроме как родной крови. Может произойти всякое. Если муж решит убить меня или заточить в монастырь, ты должен быть рядом. С рыцарями, которые вооружены.

— Вы хотите свергнуть супруга? А что думает церковь по этому поводу?

— Как ты смеешь! — гневно крикнула королева,

Но в следующее мгновение она обуздала чувства:

— Пока не время для развода. Повремени, даже если она так неприятна тебе. Потом — я обещаю — ты получишь развод и все, что угодно.

— Заберите ее, — повторил Годрик. — Пока она рядом со мной, ей угрожает опасность. И вы совсем не поняли меня, тетушка. Она дорога мне. Не хочу, чтобы что-то с ней случилось.

Королева помолчала, пропуская услышанное в самое сердце.

— И правда, я ошиблась в тебе. Но не ошибаешься ли ты? Для женщины главное — находиться в минуту опасности рядом с тем, кого она любит. Ты сомневаешься в этой девочке даже сейчас? Когда она с таким пылом призналась, что рискнет жизнью ради тебя?

— Венец она отдала герцогу, — криво усмехнулся Годрик.

— Да, но назло тебе. Почему ты отталкиваешь ее, если она дорога? Она сказала, что любит.

— Это всего лишь слова. Вы знаете, я не верю словам.

— Чему же ты поверишь, племянник? Сделаем так. Я пробуду здесь еще несколько дней, поговори с женой. Приласкай, не стесняйся быть нежным. В конце концов, мы просто женщины, почему вы обращаетесь с нами, как с врагами? Убеди ее уехать без развода. Ты удивишься, но упрямицы становятся покладистыми, если не пытаться их сломить.

— Хорошо, тетушка. Разговор окончен? Разрешите проводить вас к столу? Придворные дамы, наверняка, волнуются.

— Разрешаю, провожай, — сказала королева. — А ты подумай. Нечасто встретишь такую искренность, что мы наблюдали сегодня.

— Нечасто, — согласился Годрик. — Такие, как Эмер из Роренброка, рождаются раз в сто лет. Помните историю южных сражений? Наверняка, в то время в тех краях как раз родилась ее прабабка. Может статься, именно поэтому война и началась.

— Ты невозможен! — вздохнула королева.

Эмер сидела за статуей вестника, уткнувшись в колени, и чувствовала, как платье намокло от слез. Там ее и застал Тилвин, невесть как заглянувший в нишу.

— Пойдем со мной, — сказал он, взяв Эмер за руку. — Не надо, чтобы хозяйку Дарема в таком виде застали гости.

Она подчинилась, плохо понимая, куда он ее ведет. Обойдя сторонними коридорами комнаты гостей, Тилвин провел Эмер по лестнице для слуг, через внутренний двор в башню возле ворот. Они поднялись в его комнату, и там он усадил Эмер на кровать и налил воды в кружку, предложив выпить.

Сделав несколько глотков, Эмер почувствовала, как спазмы, сдавливавшие горло, ослабли. Слезы все еще лились из глаз, и она забывала их утирать, комкая платок. Тилвин взял платок и бережно отер ее щеки.

— Если не хочешь, ничего не говори, — сказал он. — Здесь тебя никто не станет искать, оставайся, сколько хочешь. Вот ключ, можешь запереть дверь. А я скажу, что ты уехала в деревню кузнецов.

Он хотел уйти, но Эмер поймала его за край котты.

— Не оставляй меня, — попросила она шепотом. — Хотя бы еще четверть часа.

— Как скажешь, — он сел на кровать рядом с ней, осторожно и немного неуверенно обняв девушку и притянув к себе на плечо.

Эмер прижалась лицом к его груди и дала волю горю и обидам. Она никогда не думала, что у нее столько слез. Они лились и лились бесконечно, и стоило ей припомнить разговор у королевы, как все новые и новые рыданья сотрясали ее.

Тилвин поглаживал ее по голове и ни о чем не спрашивал, и за это Эмер была ему очень благодарна. Рассказывать о позоре не хотелось, но сердце от молчания болело еще сильнее.

Она плакала так долго, что совсем обессилила, и уснула, съехав Тилвину на колени. Он сидел не шевелясь, боясь ее потревожить, а когда убедился, что сон крепок, подсунул под голову Эмер подушку, устроив девушку на постели.

И прежде чем уйти, позволил себе несколько минут смотреть на спящую. И погладил ее по голове, чтобы ощутить ладонью мягкость и шелковистость рыжих кудрей, выбившихся из золотой сетки.

Проснувшись с головной болью, Эмер не сразу поняла, где находится. Она лежала на чем-то мягком и волосатом, уткнувшись лицом в эту самую волосатость. Собственно, и проснуться пришлось оттого, что в носу неимоверно защекотало. Чихнув три раза, девушка села, протирая глаза и оглядываясь. Сон всегда стирает боль. Эмер зевнула и удивилась, что она делает в комнате Тилвина, на его постели, застланной медвежьей шкурой. Потянулась, еще раз чихнула и… вспомнила.

Нет, сегодня сердце заныло не так болезненно, как вчера. Но все равно появилась тяжесть в груди.

В комнате она была одна, в окошко струился жемчужный предрассветный свет, и тянуло холодком, какой бывает утром даже в теплые летние месяцы. Получается, она проспала здесь весь вечер и всю ночь? Вот так. Жена не пришла в спальню, и муж даже не озаботился, где это она пропадает. В чьей постели.

Эмер грустно усмехнулась и погладила медвежью шкуру. В чужой постели. Это и звучит-то смешно. Ведь разумеется, благородный и почтительный Тиль провел ночь в другом месте.

Сунув ладони под мышки, девушка вспомнила вчерашнюю беседу с королевой и ее племянником. Яркое пламя! Зачем она была такой дурой? Зачем было настолько раскрывать душу? Посчитала, что Годрик восплачет из-за речей, достойных рыцаря? Годрик — восплачет. Даже смешно.

Снова переживая вчерашний позор, Эмер услышала тихие голоса снаружи. Говорил Тилвин, и тон у него был сдержанным и учтивым, как всегда, когда он разговаривал с Годриком. От мысли, что Годрик застал ее утром в комнате другого мужчины, Эмер бросило в жар и в холод. Только сейчас она осознала, как выглядит ее поступок. Клялась в верной любви, а потом побежала искать утешения на груди у начальника стражи. И объясни твердолобому мужу, что это был всего лишь дружеский жест.