Вместе с тем рассмотрение традиционного “треугольника цивилиза­цион­ных сил” (Запад – исламский мир – Китай) становится все менее достаточным для понимания современной глобальной конкуренции. Похоже, мы присутст­вуем при драматическом акте начала разделения Запада — расхождении между Европой и США. Экономическая конкуренция играет здесь второстепенную роль: пагубная для европейской экономики агрессия против Югославии и события 11 сентября 2001 года, когда Евросоюз спасал американскую финан­совую систему, доказывают, что для европейцев прочность экономических связей с США доминирует над экономической же конкуренцией с ними.

Размежевание, более всего видимое в различном отношении к иракскому кризису (ставшему, без всякого сомнения, важнейшим катализатором этого процесса), свидетельствует не о политическом, но о более тонком и глубоком — мировоззренческом, ценностном расхождении двух обществ.

Американское общество ориентировано прежде всего на обеспечение конкурентоспособности. Правило, мешающее ему достигать этой цели, отбрасывается как анахронизм. США — боксер, который не пользуется на ринге ножом не потому, что это не принято, а потому, что за это засчитают поражение.

Европейское же общество стремится жить по установленному своду истори­чески сложившихся принципов (в целом разумных и гуманных), обеспечивающих ему комфорт. Это обрекает его на пассивность, догматич­ность, коллаборационизм – вчера перед лицом “советской угрозы”, сегодня перед лицом склонного к экспансии исламского мира – и, соответственно, на относительную слабость в мировой конкуренции. Однако торопиться списывать Европу со счетов, даже с учетом ее внутренней неэффективности и разнородности, — значит совершать безусловную ошибку. Коллабора­ционизм и склонность к компромиссам могут спасти ее от вовлечения в широко­масш­табные разрушительные конфликты.

При сопоставлении конкурентоспособности цивилизаций важно учитывать, что современные технологии парадоксальным образом придают новую жизнеспособность архаичным социальным организмам, которые:

— в силу архаичности или примитивности не воспринимают многие разру­шительные для современных социальных механизмов технологии (так, тради­ции – лучшее оружие против пропаганды) и защищены от ряда современных вызовов (например, пренебрежение правами человека позволяет запрети­тельно жестоко карать за наркоторговлю и оргпреступность);

— эффективно совершенствуют современные технологии (в частности, именно во время иранской революции впервые было применено многократное наложение магнитофонных записей религиозных призывов, качественно повышающее эффективность воздействия этих призывов на толпу);

— применяют современные технологии в отношении масс людей, еще не адаптировавшихся к ним, что кардинально повышает эффективность воздействия;

— получают расширяющуюся социальную базу из-за возникновения технологического разрыва между странами и внутри развитых обществ и увеличения в силу этого доли людей, не имеющих жизненных и социальных перспектив (так, ислам занимает нишу, освобожденную коммунизмом, принимая на себя его социально-психологическую функцию стремления к справедливости).

Конкуренция “на уничтожение”

Ухудшение конъюнктуры ужесточает конкуренцию: в эпоху процветания она ведется за лишний кусок, в эпоху кризисов – за выживание. 90-е годы прошлого века представляли собой эпоху бурного и самодовольного процве­тания развитых стран, победивших в “холодной войне”, за счет переваривания ресурсов побежденной социалистической системы.

Представляется принципиально важным отметить, что одним из ресурсов, наряду с капиталами, рабочей силой и технологиями, является и платеже­способный спрос. Дополнительным фактором процветания 90-х стало высво­бож­дение ресурсов развитых стран, отвлекавшихся на обеспечение безопас­ности (и порождавших относительно меньший по объему конечный спрос), и переброска их на потребление. Эта переориентация ресурсов явилась одной из важных причин замедления технологического прогресса в 90-е годы. Основ­ным направлением развития стала потребительская реализация техноло­гических принципов, созданных в годы “холодной войны”. Создание же новых технологических принципов, являющееся основой прогресса, как можно понять, практически прекратилось.

Вместе с тем 90-е годы ХХ века были и эпохой глобальной конкуренции.

Экономическая интеграция и снятие барьеров на рынках, дошедшие в эпоху глобализации до своего логического завершения, сделали глобальную конкуренцию всеобъемлющей и всепроникающей и превратили ее в ее собственную противоположность: из инструмента воспитания, развития и стимулирования неэффективных экономик она превратилась в орудие их массового уничтожения.

На глобальных рынках, лишенных внутренних барьеров, в силу естест­венного развития появились глобальные монополии, которые немедленно начали загнивать. Плоды этого загнивания первоначально (в ходе мирового финансового кризиса 1997—1999 годов) удалось отбросить в более слабые, развивающиеся страны, но уже с весны 2000 года неблагополучие охватило и развитые экономики.

Убедительное проявление загнивания глобального монополизма — прекра­щение автоматического ослабления проблем (бедности, неграмотности, болезней, дискриминации, загрязнения окружающей среды) по мере увели­чения богатств. 90-е годы прошлого века стали первым десятилетием новей­шей истории, когда экономические успехи человечества “в целом” сопровож­дались серьезным усугублением его конкретных проблем. Это — признак объективной необходимости смены парадигмы развития.

Принципиально важно, что описанные тревожные симптомы проявлялись, если можно так выразиться, “в тепличных условиях” — на подъеме мировой экономики. Ухудшение мировой конъюнктуры ведет к ужесточению глобальной конкуренции и приобретению ею более разрушительного (для ее слабых участников) характера. В свете этого прогнозы двукратного роста мирового потребления энергоресурсов к 2020 году — и, соответственно, угрозы возник­но­вения их дефицита — чреваты возникновением конфликта, в ходе которого экономики стран Юго-Восточной Азии (на их долю приходится основная часть прироста энергопотребления) будут разрушены их более развитыми конку­рентами. В случае успеха “стратегии сдерживания” Юго-Восточной Азии мировое потребление, например, нефти к 2010 году вырастет лишь на 17—20%, в то время как ее потребление в США – на треть.

Общим следствием ужесточения конкуренции является сужение возмож­ностей ее более слабых участников. Любое менее эффективное производство будет уничтожаться; соответственно в конкуренции смогут участвовать обладатели либо уникальных преимуществ, либо наивысшей эффективности. (Понятно, что здесь речь идет о коммерческой, рыночной эффективности, включающей эффективность технологий не только производства, но и управления, позиционирования на рынке и т. д. – вплоть до злоупотребления лоббированием, монополизмом и информационно-пропагандистскими технологиями, включая прямой обман.)

На глобальных рынках подобное ужесточение конкуренции означало бы физическое устранение большей половины человечества как занятого в производствах, заведомо неэффективных с точки зрения доминирующих критериев. Нереальность столь значимой катастрофы заставляет пред­поло­жить, что выход будет найден. Его наиболее вероятное и уже наме­тившееся направление — переход от глобализации к регионализации: раз­деление единого общемирового рынка на систему региональных рынков, в рамках которых относительно менее эффективные общества в силу снижения остроты конкуренции смогут не только существовать, но даже развиваться.

В начале ХХ века этот переход осуществлялся исключительно болезненным образом – посредством разрушительных мировых войн; есть основания полагать, что в настоящее время он будет существенно более мягким, а границы между региональными рынками – значительно менее жесткими.

Вместе с тем нельзя не отметить: чем слабее будут общества того или иного региона, тем более проницаемыми будут его экономические границы для глобальной конкуренции и, соответственно, тем менее эффективной будет регионализация.