О. Фокина блестяще продолжила публицистическую традицию русской поэтической классики. Продолжила и углубила, введя в классическую поэтическую лексику разговорную крестьянскую речь, в большинстве случаев весьма остроумную и образную. Вот пример — вдобавок к тем, что были приведены выше:

И герб у нас двуглавый:

Взаимен отворот

Головок — левой, правой, —

Но общ-един живот.

На мир надежда тает:

Живот — оплот? Увы…

Похоже, не хватает

Нам третьей головы:

Обычной, человечьей,

Разумной, нехмельной…

Кто-то добавит: — Ну, положим, не хватает… Так ведь есть еще Дума… — Знаем, есть, — как бы отвечает за своего героя поэт. — Но кто в Думе-то? С “суконным рылом” — никого. В основном — “белая кость”, “предприни­матели”…  Всечеловеки! Иные даже с двойным гражданством. И каждый — оттуда, сверху — только что не орет:

Чернь, не суйся с советами!

Сгинь, крестьяне-рабочие,

Чугуны прокопченные,

В дорогой вашей вотчине

Мы одни — золоченые,

Мы одни — элитарные,

Мы одни – родословные,

Остальные — бездарные.

Тревожно на душе у поэта от столь непривычной яви. В другом стихотво­рении тревога эта вылилась уже в трагический вывод: “А государство валится с  пугающей поспешностью,/А “демократы” хвалятся…”.

Хвалятся… Но и за этой похвальбой поэт различает подлинное их лицо:

Ах, антисозидатели,

Ах, “прав-свобод” приверженцы,

Ах, от Отчизны-матери

В ее несчастье беженцы.

Суровый упрек, но кто скажет, что несправедливый?

Убежали тысячи, не оглянувшись даже, без малейшей благодарности державе за дипломы, звания, “нажитые” состояния… В народе можно было услышать: — Для того, видно, и сделали “перестройку”, чтобы можно было свободно уехать, прихватив с собой капиталы, а не понравится — и вернуться. Жалеет ли народ об убегающих согражданах? Да нет — по свидетельству поэта, презирает. В душе у него вполне сложившееся мнение о них:

Вы же: “нет у вас родины”,

Вы же: “нет вам изгнания”.

Собирайтесь да кучкайтесь,

Поднимайтесь хоть на небо

И небесными тучками

Уплывайте куда-нибудь.

В один из поздних октябрьских дней, для Архангельска уже предзимних, Ольге Александровне довелось, стоя на берегу Северной Двины, наблюдать грустную картину: в результате рано ударивших заморозков в лед намертво вмерзли плоты. Представилось: весной, в дни ледохода “Изотрет их, измочалит между льдинами,/Не бывать им больше плотными, плотам”. Мысль эта всколыхнула жившую с некоторых пор в ее душе боль за судьбу народа, само собой родилось сравнение:

Замороженный в Двине-родимой-Северной,

Осужденный на рассеяние, плот,

То не ты ли — без надежд на воскресение, —

Трудовой, властями преданный народ.

Впечатляющее сравнение. А в следующем стихотворении об этом же, но с еще большей душевной болью: “В государстве, на лом назначенном,/Оста­новлен, остыл мотор”. Редко столь пессимистическое настроение овла­девало поэтом в те годы, но, как видим, случалось, хотя она старалась не позволять себе подобной слабости, пусть даже минутной, собирала, растила в душе волю к борьбе, к сопротивлению. При этом иронизируя над теми, кто эту волю утратил, и единственно возможной позой при новой власти считает стояние на коленях с протянутой “Христа ради” рукой.

В храмах мольбы: — Господи, помилуй!

В школах слезы: — Власть, подай за труд!

А крестьяне вскидывают вилы —

В бой с навозом фермерно идут.

А шахтеры дружно голодают…

Мольбы… слезы… голодовки… А если бой — так только с навозом… Да и зачем он, бой? Выгоднее извернуться, притереться к начальству, устроиться подле… Таких поэт откровенно презирает:

А ты уже, друже, похоже, угодлив!

Умеешь моститься не рядом, а подле.

…Ведь “подле” на подлинность как-то не тянет,

Все мнится, что подлость из “подле” проглянет.

Человек, оставшийся самим собою, не утративший чувства чести, при виде всего этого возмутится: — И это народ-победитель?! “Самый непокор­ный” народ на земле, как написал о нем сразу после войны один испуганный его великим ратным подвигом американец?! Возмутится — и будет прав.

Сама же О. Фокина, из присущей ей деликатности, не могла позволить себе прямых упреков народу. Она привела в пример ему “тетушку-свет Ангелину” — женщину, так сказать, с характером, может быть, соседку из родной деревни. “Памятны твои восстанья/Супротив народных бед”, — так она начинает свой рассказ о тетушке. — “Ругиванось на собраньях, /Бегивано в сельсовет…/ Т р е б о в а л а — не просила”… — такой вот была она, Ангелина, при советской власти. А при теперешней? Да все такая же! Своему поэту при встрече в первую очередь о том, что наболело:

— Нынешни завозгудали:

“Старое пора на слом!”

Ох как я схлестнулась даве

С этаким одним “орлом”!

Робкие, мол, наши души!

Рыбья (то ли рабья?) кровь!

Трепанула я “орлушу”.

Хвост-то вырастет ли вновь?

Нравится О. Фокиной характер тетушки Ангелины. Она не могла не увидеть в ней потомка тех русских деревенских женщин, которыми восхищался еще Некрасов: “Коня на скаку остановит,/В горящую избу войдет…”.

Но не будет преувеличением сказать, что и сама она под стать некрасов­ским женщинам. Стихи ее, созданные в “окаянные годы”, не меньший подвиг — и нравственный, и гражданский, — чем подвиг деревенской бабы, отважив­шейся броситься в огонь, чтобы спасти кого-то или что-то. Даже больший, пото­му что перед нею полыхала огнем уже не одна изба, а вся Россия, полы­хала огнем предательств, лжи, воровства, кровавых разборок. Бросившись в огонь этой “большой избы”, она знает, ЧТО надо спасти в первую очередь, ЧЕМУ не дать сгореть — это любви к Родине, национальному достоинству народа, мужеству и вере его в свои силы. Такая задача по плечу только сильному характеру. О. Фокина таким характером обладает. Осознавая себя поэтом Великой России, она не намерена молча сносить унижение ее народа нищетой, оскорбление русофобией. “Орлуши” и “орлы”, гнездящиеся в правительстве и в Думе, отнюдь не господа для нее, как и она для них не “быдло”, не “чернь” презренная, и потому в разговоре с ними церемониться она не намерена:

Загнавши лошадь явно не туда,

Замордовав ее и обескормив,

Извольте бросить вожжи, господа,

Вам ничего не остается кроме.

…Забудьте зуд размахивать кнутом,

Не претендуйте больше на господство.

Язык, каким это сказано — и словарным составом, и образностью, — очень близок к языку тетушки Ангелины. Разница в одном: тетушка видит все и судит обо всем с высоты, так сказать, птичьего полета, и взгляд ее простирается не дальше деревенской околицы; у поэта О. Фокиной полет высокий, почти космический, и видит она не только родной русский Север — всю Россию и даже шире, и мыслит обо всем, как принято говорить в таких случаях, по-крупному, масштабно, потому что болеет не только за свою деревню, свой край — за всю страну. Приведу в подтверждение сказанному стихотворение, написанное в 1993 году — чем “славен” этот год, читатель наверняка помнит.

*   *   *

Капиталии всех стран, соединяйтесь!

Пролетарии, а вы — на дно спускайтесь, —

Не про бедного: держаться на плаву!

Продырявлен, пролетарии, ваш парус,

Ваше спаянное братство — пораспалось,

Вам осталось — погибать по одному.

Пролетарии всех стран, вы проглядели:

Смят Союз и раскувалданы артели!

Человек для человека снова — волк.

Вы посулам и посылкам обрадели,