— Я знаю пожилую даму, которая так слепа, что надевает свои зубные протезы задом наперёд, и всё равно она ездит быстрее тебя, — сказал я, глядя на Джексона Ледбеттера, нетерпеливо нахмурившись. — Если ты будешь ехать ещё медленнее, мы начнём двигаться в обратную сторону.

— Хочешь сесть за руль сам, умник? — требовательно спросил Джексон.

— Конечно, — сказал я.

— Отлично!

Но он не предпринял никаких попыток остановиться, его челюсти были стиснуты, руки сжимались на руле «Джипа» так, будто цеплялись за его здравомыслие.

— Насколько плохи могут быть твои родители? — спросил я, всё больше беспокоясь.

— Моя мать может составить конкуренцию Невесте Чаки.

— Как и ты, — отметил я. — И без сомнений, Невеста Чаки водит быстрее тебя, даже несмотря на свои короткие ножки и всё такое.

— Ты прекратишь? Боже, что за ворчун!

— Не думаю, что меня раньше называли ворчуном.

— В это тяжело поверить.

— А мы разве не мистер Капризные Штанишки?

— Ты бы тоже таким был.

Джексон Ледбеттер очень мало сказал о своих родителях за прошедшие два года, которые мы провели вместе, и он определённо не говорил ничего о том, что его мать напоминает Невесту Чаки или какого-либо другого вымышленного персонажа. Я, конечно, пытался поговорить о них, но он заставил меня поверить, что говорить не о чем. Граждане, здесь ничего не происходит. Проходите мимо! Не на что смотреть!

Видимо, это была не совсем правда.

— Я думал, вы с родителями годно ладите, — сказал я.

— Годно? И ты писатель?

— Хорошо ладите. Так лучше, мистер Грамматический Нацист?

— Намного.

— Совсем скоро ты начнёшь мне подсказывать, как писать годно.

— Хорошо!

— Так в чём вся драма?

— Есть причина, по которой я переехал на расстояние в половину Соединённых Штатов.

— И это…?

— Мне нужно жить своей собственной жизнью.

— Я думал, у них нет проблем с тем, что ты большой добрый неистовый гомосексуалист.

— Дело не в этом.

— Тогда в чём?

— Увидишь.

— Ты пережил мою семью. Мы переживём твою. Нужно просто немного веры.

— Есть вещи, о которых я забыл упомянуть.

— Ну конечно.

Он не вдавался в подробности.

— Таинственно, — произнёс я.

— Ты и понятия не имеешь.

— У твоей мамы что, три груди?

— Вилли!

— Просто спрашиваю.

— Ничего такого.

— Тогда что?

— Увидишь. Боже, увидишь! Зажжётся свет, и тьма исчезнет, и, брат, ты увидишь!

— Ты поэт, а я и не знал.

— Это такая старая шутка…

— Ты меня совсем не знаешь? Как давно мы уже вместе?

— Иногда кажется, что пять тысяч лет.

— Звучит грубовато.

— И это были лучшие годы моей жизни. В любом случае, я остаюсь ради детей, а не ради тебя.

— Ну, спасибо!

Я взглянул через плечо на заднее сидение, где сидел Ной, глядя в окно и бессвязно гудя.

— Хуу хуу оук! Хуу хуу оук!

— Когда ты говоришь «дети», — произнёс я, — меня это немного беспокоит, так как у меня только один ребёнок, и, насколько мне известно, у тебя нет ни одного. Я чего-то не знаю? Ты обрюхатил какую-то беспомощную женщину в больнице? У тебя ребенок на стороне? Думаю, нам нужно прояснять такие вещи.

— Я имел в виду “дети” в смысле Ной и кто-либо ещё, кто может появиться, когда мы поженимся и задумаемся об усыновлении.

— Кто-либо ещё?

— Тебя обижает хорошая грамматика?

— И это я считал себя ворчуном. Но, в любом случае, усыновление занимает слишком много времени. Мы просто купим парочку на еВау. Если они нам не понравятся, мы отошлём их обратно. Если они не подлежат возврату, мы немного поднимем цену и продадим их кому-то ещё. Мы можем подзаработать, знаешь ли. Как считаешь?

— Я не считаю, потому что я янки, а мы не считаем. Мы думаем. И я знаю, что ты шутишь, когда так говоришь, но тебя не все понимают. На самом деле, об этом я и хотел с тобой поговорить.

— А?

— Мы должны сделать так, чтобы этот визит моих мамы и папы прошёл успешно.

— Что может пойти не так?

— Я серьёзно. Никакого твоего типичного Вилли-дерьма.

— И это значит…

— Никакой ходьбы по дому в нижнем белье, например.

— Что в этом такого?

— Я знаю, что ты любитель шестидесятых, Бит-поколение[1] , Харе Кришна, “Мой дорогой Господь” хиппи-будист, мечтающий ходить с торчащим из каждого отверстия цветком, и свободная любовь, и Джон Леннон, и занимайтесь любовью, а не войной, и Благодарные Ходячие мертвецы, или что-угодно ещё из всего этого дерьма, но на следующий месяц, Вилли, просто прикрой все это крышкой.

 — Другими словами, носить много одежды.

— Именно. Тебе и твоему сыну, обоим. Мы живём не в хлеву.

— А есть что-то плохое в жизни в хлеву?

— И никаких твоих чепуховых историй о том, как твоего младшего брата съели крокодилы, что у твоего дяди Берни было две головы, или как ты и твой брат Билли—Джо—Боб—Майк—Дэниел—Гарольд доили куриц, чтобы приготовить эгг-ног на рождественский ужин.

— У меня нет брата по имени Билли—Джо—Боб—Майк—Дэниел—Гарольд…

— И никакой политики, Вилли! Никакой резкой критики «Чаепитий» или разговоров о твоём пенисе, или об абортированных эмбрионах, или о вагине Мишель Бахман, или о другом каком-то твоём дерьме, о котором ты говоришь из раза в раз. И Бог Свидетель, ты говоришь и говоришь. Если чувствуешь, что это появляется на горизонте, просто прикрой варежку.

— Очень хорошо прикрыть?

— Прикрывай, Вилли! Понял меня? Всего месяц. Ты не умрёшь. Я тебе обещаю.

— Когда на горизонте появляется пенис… Я должен прикрыть варежку!

— Теперь я знаю, почему твоя мама говорит, что ты как камень у неё на шее!

— А не было бы проще меня кастрировать?

— Я не хочу, чтобы они подумали, что ты чокнутый.

— Но я и есть чокнутый.

— Знаю!

— Я думал, это тебе во мне и нравится.

— Нравится, но мои родители тебя не знают. Постарайся вести себя, как нормальный парень.

— Ну, если я должен…

— Я серьёзен как сердечный приступ, Вилли. Если мы с тобой собираемся когда-нибудь пожениться, нам нужно их одобрение.

— Я могу достать тебе молоток.

— Зачем?

— Чтобы ты мог доказывать своё мнение эффективнее.

— И никакой твоей саркастической ерунды!

— Другими словами, на следующий месяц я должен очень сильно постараться не быть собой. Если я почувствую какие-либо свои обычные импульсы, я должен сделать абсолютно противоположное.

— Именно!

— Мне нравится!

— Для меня это важно, — сказал он, сжимая руль так крепко, что костяшки на пальцах побелели. — Мне нужно, чтобы мои мама и папа одобрили мои действия. Хоть раз в жизни. Я хочу, чтобы они были частью нашей семьи, и я не хочу, чтобы ты спорил об эмбрионах, или о Гражданской войне, или о стыде тела, или о социальном строении половой идентификации, или о том, что Саре Пэйлин нужно больше мастурбировать, или Бог знает о чём ещё. Ты всегда что-нибудь найдёшь.

— Хорошо, Капитан Очевидность. Понял.

— Правда?

— Хочешь, чтобы я поискал сзади молоток?

— Пожалуйста, Вилли. Мне нужно, чтобы все прошло хорошо.

— Я не настолько плох.

— Мои родители будут полными девственниками по отношению к впечатлениям, которые может подарить им Вилли. Так что просто будь с ними полегче. Если мы будем завтракать, и ты выйдешь к столу голым, они точно сойдут с ума.

— У меня нет привычки выходить к столу голым, когда у нас гости, дорогой.

— С тобой только Бог может знать это наверняка, Вилли.