— Пожалуйста, Вилли, — произнёс Джексон, потянув меня за руку. — Я говорил тебе, что для меня это важно. Возвращайся. Присядь. Постарайся быть милым. Сделай это ради меня.

— Я не позволю твоей маме или кому-либо ещё быть грубым со мной. Мне плевать, сколько у неё денег, или кем был её отец, или как много вилок ей нужно, чтобы съесть чёртов салат. Мы с Ноем пойдём домой. А вы веселитесь.

— Не будь сволочью, — сказал Джексон.

— Она начала это, не я.

— Не делай этого, Вилли.

— Ты меня остановишь?

— Если придётся.

— Ты и какая армия Севера?

— Прекрати этот бред, Вилли. Это важно!

— Если это было так важно, почему ты не рассказал мне ничего до того, как они сюда приехали?

— У меня были свои причины.

— Что ж, почему бы тебе, твоим причинам, твоим восемнадцати вилкам и твоей южной карте вин не пойти ужинать с твоими высокомерными мамочкой и папочкой? Мы с Ноем идём домой.

— Будь благоразумным, Вилли. Пожалуйста!

— Мне жаль, — произнёс я. — Очень жаль, Джек, но прямо сейчас я не могу и дальше выносить твою маму. Я не жестокий, но, если она скажет мне ещё хоть слово, я перепрыгну через тот стол и вынесу ей мозги. Скажи им, что Ною стало плохо или ещё что-нибудь.

— Пожалуйста, возвращайся обратно.

— Я не могу.

Он скривил лицо, развернулся и ушёл.

Ной поднял взгляд на меня, нахмурившись.

Мы перешли улицу к парку перед зданием городского совета, наши шаги вполне естественно привели нас к месту, которое являлось жемчужиной парка — статуе Элвиса в его блестящем, металлическом величии. Элвиса взгромоздили на большой пьедестал, с микрофоном в руке, замершим в процессе обращения не быть жестокими к Тупело, штат Миссисипи. Дети играли сидя на качелях, и юная темнокожая пара сидела на траве, устроив поздний пикник.

Она тебе не нравится, да? — прожестикулировал Ной, пока мы стояли перед королём, как просители перед троном.

Я состроил гримасу.

Я ей не нравлюсь, — добавил он.

Нет, нравишься, — прожестикулировал я.

Она не смотрит на меня. Она меня не видит.

Дай ей немного времени.

Она симпатичная.

Симпатичная заноза в заднице, — подумал я.

Но я ей не нравлюсь, — добавил он. — Я вижу.

Это не правда.

Правда.

Мы пошли от Элвиса к качелям, и я сел на скамейку и наблюдал за Ноем, в желудке урчало, потому что я был голоден, но слишком зол, чтобы есть. Ной усмехнулся, раскачивая ступнями и ногами, подлетая выше и выше, откидываясь на спинку сидения, пока его голова практически не ударялась о землю.

Я отправил сообщение Тоне, маме Кики и моей лучшей подруге:

ОМГ!

— Итак, позволь мне прояснить, — сказала Тоня после того, как забрала нас, и мы устроились за столиком в «Бургер Кинге». — Родители Джексона богаты, и у тебя проблемы с этим? И ты переживаешь об этом, когда завтра к тебе придут из ДСО? Можешь сказать по буквам слово «мудак»?

— Его мать такая злая, — сказал я в свою защиту.

— Она не может быть настолько плохой.

— Она могла бы быть невестой антихриста.

— О, я тебя умоляю, — отмахнулась Тона. — Богатеи другие. Просто спроси Митта Ромни — она не может быть хуже, чем этот белый как паста кошмар. И у тебя есть более важные вещи, о которых стоит волноваться.

— ДСО ничего не сделает, — отмахнулся я.

— Они могут превратить твою жизнь в ад, Вилли, — низким голосом произнесла она. — Они сидят, записывают всё дерьмо в свои бланки и смотрят на тебя, и судят тебя, и одному Богу известно, что они могут сделать, если решат, что им не нравится то, что они видят. А теперь у него непроходная оценка в школе. Тебе бы неплохо начать думать.

Тоня Хамфрис произнесла эти слова своим без—всякой—чуши тоном голоса — и я улыбнулся. Она была амазонкой, её голова была украшена великолепными, густыми кудряшками, что говорило: «Я женщина, и, детка, ты услышишь, как я рычу».

Пока мы сидели вместе, белый мужчина и чернокожая женщина с детьми, на нас смотрели, напоминая, что метисация [14] в штате Миссисипи была преступлением до какой-то точки в восьмидесятых. Межнациональный брак с Детьми Хама, скажем так, вызывал неодобрение в Стране Дикси. Не то чтобы мы с Тоней когда-нибудь смешаем наши расы.

Я взглянул на Кики, которая рьяно жестикулировала Ною, у которого был полон рот картошки-фри. Они оба улыбались с тайным озорством.

— Я тебе говорю, — сказал я, переводя взгляд обратно на Тони и слегка кивая на детей. — Они используют знаки, которые я никогда не видел.

— Все глухие дети так делают, — легко ответила она.

— Я хочу знать, о чём они разговаривают.

— Почему не спросишь у них? — она скрестила руки на груди, бросая мне вызов.

Я нахмурился.

— Понятно, — сказала Тоня.

— Я знаю, что мы должны уважать их частное пространство, — сказал я. — И я уважаю. Но я просто чувствую себя таким… брошенным.

— Они живут в своём собственном мире, Вилли. Ты это знаешь.

Я знал. Мир Глухих. Их мир.

Кики прожестикулировала что-то, и Ной захихикал.

— Что мне делать? — спросил я.

— С чем? — спросила Тоня.

— С ней, — раздражённо произнёс я. — Тёща из ада. Она называет меня гомосексуалистом. Я это ненавижу.

— Просто пытается тебя вывести из себя.

— Это не вежливо.

— Я не вижу, в чём здесь проблема, Вилли. Иметь деньги — это хорошо. Иметь деньги значит, что ты можешь быть немного странным, и люди просто должны мириться с этим. Теперь ты знаешь, что я не большая фанатка мистера Джексона, но если он из богатых, эй, деньги покрывают множество грехов, не забывай об этом.

— Джексон нормальный, — сказал я.

— Ага, — ответила она.

— Он иногда немного зануда, — признался я.

— Ага.

— Ладно, он немного высокомерный.

— Немного?

— Он нормальный, как только ты его узнаешь поближе.

— У этого мужчины хоть когда-нибудь торчал волосок из причёски? Расскажи мне, Вилли. Он пердит? Потому что я думаю, что нет. Этот мужчина такой идеальный, что, вероятно, никогда не ковыряется в носу, не рыгает, не чешет зад — он выглядит так, будто только что сошёл со страницы журнала. Он такой идеальный, что заставляет меня нервничать. Возможно, он чистит зубы нитью дважды в день, просто потому, что дантист так сказал. Я бы не удивилась, если бы он принимал слабительное, просто чтобы облегчиться. Говоря о пафосном классном парне.

Я усмехнулся. Не мог сдержаться. Это была правда. Джексон Ледбеттер был лучшим примером белизны. И в частности, белизны гомосексуального белого мужчины. Он оправданно гордился своим внешним видом и никогда не ходил с огромным прыщом на лбу, не говоря уже о том, чтобы одеваться в обноски из «Волмарта», которые носил я. Он был тщеславным.

— Это мой мужчина, — сказал я, в какой-то мере испытывая гордость.

— Я знаю, сладкий, — ответила Тоня. — И я не придираюсь к нему. Он из богатой семьи — и это многое объясняет. Вероятно, он носил брекеты, будучи ребёнком, и у него была своя собственная тиара и бассейн, и целых девять ярдов. Дело в том, что он не такой, как ты, Вилли. Не такой, как мы.

— И слава Богу, — произнёс я.

— Но, если ты любишь его, вы справитесь.

— Я очень люблю его, — сказал я.

— Тогда ты должен справиться, — подчеркнула она. — Есть вещи похуже, чем иметь богатых родственников. И они скоро уезжают, так почему тебя это волнует?

— Джексон сказал, что его мать не оставит ему свои деньги, если не одобрит меня. Что я должен с этим делать?

— Бросаться на женщину не лучший подход, могу тебе сказать.

— Слышала бы ты, что говорит эта женщина. А потом она переключилась на мою книгу.

Тоня рассмеялась.

— Что? — произнёс я.