— Он меня достал, мама. Он никогда не думает ни о ком, кроме себя. Я никогда не встречал такого чертовски эгоистичного ублюдка.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я. — Самоубийства?

— Боже, нам остается только надеяться!

— Это настоящий ответ, Билли? Тебе так стыдно за брата-педика, что ты бы хотел, чтобы я себя убил?

— Ты сделал бы нам всем одолжение!

— Билли, прекрати! — умоляла мама.

— Это правда, мама, — с жаром сказал Билл. — Я бы хотел, чтобы он вышиб себе чёртовы мозги и оставил всех нас в покое.

— Билли, не говори так! — сказала мама. — Пожалуйста!

— Я не позволю тебе провоцировать меня, — обратился я к Биллу. — Я уважаю тебя. Я уважаю твои убеждения. Ты должен поступать так, как считаешь правильным.

— Будь моя воля, мы бы согнали вас всех в концлагерь и подожгли бы ваши задницы.

— Плевать.

Билл бросил на меня один последний взгляд отвращения, шагая прочь с кухни.

— Не заводи его, — умоляла мама.

— Ничего из того, что я делаю, его не осчастливит, — отметил я.

— Ему тяжело.

— Он достаёт свой член и ссыт на меня, но ему тяжело? Господи, мама. Оставь за собой право встать на сторону агрессора.

— Он не агрессор!

— Идём, дядя Вилли, — сказала Мэри Кантрелл. — Давай споем “Счастлив”. Я принесла диск. Ты обещал потренироваться со мной.

Мы с детьми были в гостиной. Билл, Шелли и мама вывели Ледбеттеров на улицу, чтобы показать им мамин сад и кроликов, и кур, которых мама держала на заднем дворе.

— У меня не то настроение, — сказал я.

— Пожалуйста, дядя Вилли? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста?

Мэри была моей любимой племянницей. На самом деле, моей единственной племянницей, но, если бы было больше, она была бы моей любимицей. Биллу это не нравилось, но мы с Мэри были как две капли.

— Хорошо, — ответил я, потому что никогда не мог ни в чём ей отказать. — Но я не буду петь с тобой эту песню на Церемонии Нацистского Молодёжного Марафона Палаточного фестиваля Радикальной Христианской Советской обработки Первого Баптиста, или что бы там ни было, чёрт побери.

— Это Молодёжный Взрыв, — объяснила она. — И ты должен просто помочь мне потренироваться, чтобы я не забыла слова. Ты обещал!

Она вставила диск в мамин проигрыватель и увеличила громкость.

— У мамы нет штуковины для караоке, — заметил я.

— Перестань искать отговорки, старый пень, — попрекнула она. — А вы, паршивцы, будете зрителями, — добавила она, глядя на Джоша, Эли и Ноя.

— Ты такая жалкая, — сказал Джош.

— Заткнись, козявка, — приказала она.

Из динамиков раздались первые аккорды песни Фаррелла Уильямса “Счастлив”, и Мэри надела свои «очки Фаррела» — большие белые солнечные очки.

— Мне даже не нравится эта песня, — сказал я.

Мэри спела первые несколько строчек, игнорируя меня, используя фонарик в качестве микрофона и протягивая ко мне руку. Теперь она была полностью в образе.

Я взял её за руку, и она любезно пригласила меня на сцену, и когда наступила моя часть, я спел о том, как я счастлив.

Не понадобилось много времени, чтобы Ной начал танцевать, и как только он нарушил тишину, его кузены Джош и Эли начали притворяться роботами, довольно комично дёргая головами и руками, что считали единственным приемлемым видом танца, доступным для мальчиков-баптистов их возраста.

Мы устроили себе небольшую танцевальную импровизацию в маминой гостиной. Ко времени проигрыша мы были в полном разгаре. Пока Мэри риффовала, мы обнаружили, что Глория Эстефан была права: ритм тебя достанет.

Как только песня закончилась, Мэри нажала на кнопку повтора и заставила нас проделать всё это снова. На этот раз мы были более организованными и профессиональными, и у меня был свой микрофон (кухонная лопатка). Нам с мальчиками удалось похлопать во всех правильных местах, а Мэри так работала с ковром в гостиной, будто прослушивалась на “Голос”.

У неё был потрясающий голос, если по правде.

В какой-то момент во время нашей пятой или шестой репетиции, вернулись мама и остальные. Мэри увеличила громкость до такой степени, что люди в соседнем округе, наверное, позвонили в офис шерифа, чтобы пожаловаться.

— Мэри, честное слово! — раздражённо воскликнул Билл.

Игнорируя отца, она сказала нам “хлопать в такт”.

Зачем?

Потому что мы так счастливы!

Билл одарил нас взглядом отвращения.

Мама рассмеялась. Она держала плёнку, которую Билл прибьёт к её окну, пока мы не достанем стекло, чтобы всё починить.

Когда песня закончилась, Мэри сказала:

— Вы все — зрители. На этот раз всё по-настоящему. Жми на кнопку, козявка.

— Не называй меня так! — взвыл Джош.

— Просто сделай это, маленький жополиз!

— Мама!

Вместо него кнопку нажал Эли.

С настоящей аудиторией и с несколькими раундами тренировок за плечами, Мэри выложилась до конца. Как и все мы.

Мистер Ледбеттер выглядел весёлым. Джексон смотрел на меня и вздыхал. Мама пыталась хлопать в такт, но не могла попасть в правильный ритм. Глаза миссис Ледбеттер поймали мой взгляд через комнату. Она смотрела на меня, то ли с недоверием, то ли с восхищением, я не мог понять. Конечно, я, должно быть, выглядел дураком, когда так вёл себя с детьми, но она казалась, ну… счастливой. Странно и откровенно счастливой.

Импульсивно я продвинулся к ней, протягивая свою руку. Она приняла её с широкой улыбкой, качая плечами и вальсируя к нашему импровизированному танцполу. Ной, которому приходилось смотреть на нас, чтобы уследить за нашими движениями, засиял, демонстрируя свои испорченные, ужасные зубы. Миссис Ледбеттер взяла его за руку и начала что-то похожее на танец маленький утят, которому он подражал с поразительной чёткостью. Улыбаясь уже с упоением, она продемонстрировала небольшой фокстрот, и Ной повторял следом, движение за движением.

Ной любил танцевать. Он не слышал ни единой ноты, конечно же, но его это не останавливало, и пока он мог смотреть на тебя, он мог имитировать твои движения, почти, или так иногда казалось, до того, как ты вообще поймёшь, какими они будут.

Миссис Ледбеттер была впечатлена.

— Включи её ещё раз! — воскликнула миссис Ледбеттер, когда песня закончилась.

— Ох, честное слово! — воскликнул Билл. — Я собираюсь чинить мамино окно.

Эли нажал на кнопку, и мы пустились в очередной раунд. Джош и Эли увлекли свою маму расслабить свои баптистские внутренности и потанцевать. Она продемонстрировала несколько движений, которых никто не видел со времён Джеральда Форда в Белом доме.

Но на половине песни Билл вернулся в гостиную, приказав нам выключить музыку.

— Что, папочка? — спросила Мэри, выпадая из образа с раздражённым видом.

— Выключи! — прокричал он, чтобы его услышали.

Он держал свой телефон, глядя на экран.

Что-то было не так.

— Что такое, Билли? — спросил я во внезапно наступившей тишине.

Он прижал телефон к уху, слушая.

— Что? — снова спросил я, раздражённый.

— Объявили оповещение о торнадо, — сказал он.

— Оповещение?

— Заткнись! Я пытаюсь выяснить, где оно приземлилось.

Мэри схватила свой телефон, тыкая в экран.

— Мы должны пойти в убежище, — на автомате произнёс я, моё сердце слегка ускорилось. Оповещение означало, что торнадо заметили, или оно уже приземлилось в непосредственной близости. Я выглянул в передние окна маминого дома, удивившись, как потемнело.

— Наверняка, ничего страшного, — сказал Билл так, словно чтобы напомнить мне не пугать детей.

Я услышал внезапный стук дождя по маминой крыше, а деревья подхватили стон несущегося ветра. Через несколько мгновений резко отрубилось электричество.

— О Боже, — воскликнула миссис Ледбеттер.