Андрей машинально нащупал в кармане трубку: табакерка пуста, впору курить махорку.

Отчетливая полоса дождя скрывала горизонт. Не­бо нависло над бухтой низким серым пологом. Дуга главного мола и волнорез ограничивали пустынную гавань. Ни одного корабля у причалов!

«Куда теперь идти? С кем посоветоваться? С Си­мой Пулеметом? А чем поможет Сима?..»

Выйдя из парка, Ермаков прошел по улице Розы Люксембург, по любимой Дерибасовской, завернул на Греческий базар, где торговали всем, что душе угод­но. Тут можно было купить и крупчатку, и маслины, и масло с салом, и груши, и вино, и американские кон­сервы, и какао. Но где взять миллионы рублей, если неизвестно, как заработать сотню тысяч?

«Может, зря я загордился и не наведался в Рыбаксоюз? — подумал Андрей и машинально прочел вы­веску часовой мастерской: «Самое точное время в Одессе. Мастер Павла Буре — Петр Борисов»...— Для чего теперь мне точное время?!»

Прошел еще день, а дело не сдвинулось с мертвой точки.

Федор Кудряшев обозвал себя стоеросовым ду­бом, рохлей, но разве это могло помочь? Злись не злись, а до сих пор он ничего не выяснил! Что он ска­жет Никитину? Чем объяснит, что не выполнил его приказа? Да, на фронте было куда легче: там враг был на виду, а тут — ищи ветра в поле! Ну как вот найти след Антосова пассажира?..

Федор много слышал всяких рассказов о контра­бандисте греке Антосе. Говорили, будто он до отчаян­ности смел и нахален, и на всем Черном море никто так лихо не управляется с парусами. Во время схват­ки с болгарской береговой стражей ему выбили пра­вый глаз, и с тех пор к его короткому имени приба­вилась кличка «Одноглазый».

Молва приписывала Одноглазому самые невероят­ные похождения, якобы именно он во время страшно­го шторма на всех парусах изловчился войти в ма­ленькую бухточку в Аркадии и принял на борт своей черной шхуны пятерых бандитов, бежавших из одес­ской тюрьмы. А однажды прямо днем подлетел — шхуна у него и впрямь будто летала под косыми промасленными парусами — к шаланде рыболовецкой артели и порвал все ставные сети...

В мрачном раздумье Кудряшев спустился по кру­той тропе к морю, в досаде пнул попавший под ноги камень и поглядел на глянцево-зеленое спокойное море, кое-где подернутое полосами синей ряби.

«Экая прорва воды! Поди поймай тут Антоса!..»

На отлогом, почти белом песчаном мысу сушились сети. В нитяных ячейках зеленели клочья водорослей. Рыбаки-колонисты только что вернулись с лова и перетаскивали в корзинах из шаланд рыбу, полосатую скумбрию, плоскую, зеленую, в бородавках шипов камбалу.

Федор поздоровался с рыбаками, почтительно ски­нувшими перед ним широкополые соломенные шляпы, и уступил им дорогу. Он недолюбливал колонистов, большинство из них кулацкой породы, почти у всех у них богатые, крытые черепицей дома с террасами, скотина, виноградники, бахчи.

Позавчера Никитин посоветовал расспросить мест­ных жителей, тех, кто победнее: «Может, кто-нибудь из них видел ночного гостя». Но если с кем из них Кудряшев и мог поговорить откровенно, так только с Карлом Фишером. Многие колонисты сторонятся Фишера: председателем в Совете состоит! Но и он ничего не мог сказать нового.

— Купаться собрались, гражданин начальник? — спросил один из рыбаков, останавливаясь перед за­думавшимся командиром. — Водичка парная!

— Купаться! — соврал Кудряшев.

Выждав, пока колонисты скрылись на пригорке за кустами дикой маслины и акации, он оглянулся вокруг.

День обещал быть жарким. Над морем дрожал нагретый утренним солнцем струящийся воздух. У ша­ланд лицом к морю сидел старик Франц Кольбер — батрак колониста Мерца. Старик чинил сети.

Еще раз глянув на крутой берег, Федор быстро взбежал по тропе. Вот у этого самого куста и пропал след Антосова пассажира и его проводника, а здесь лежал Самсонов.

Кудряшев раздвинул ветви колючего кустарника и полез по откосу. Вчера он шарил здесь, шарил и ничего не нашел.

Колючки царапались, сапоги скользили в густой траве. Надломленных веток кругом много, но, может, это козы лазили?..

С тропы послышались голоса, и, чтобы его не за­метили, Кудряшев пригнулся к земле. В траве что-то тускло блеснуло. Федор протянул руку и вытащил небольшой железный ломик. «Вот они чем Самсонова стукнули! Как же это я вчера не заметил?.. Где и как найти хозяина этой штучки?.. А это никак след!» Склонился еще ниже. Едва приметные бесформенные вмятины виднелись около самых корней.

Кудряшев пополз меж кустов, царапая лицо и ру­ки, скорее угадывая, чем видя следы. Вскоре они совсем пропали, но по расположению вмятины все же можно было определить, куда шли неизвестные люди. До Самсонова здесь стоял в секрете Вавилов!..

Через четверть часа начальник был уже в здании поста. На дощатых нарах, покрытых соломой, спали свободные от службы пограничники.

— Вавилов!

Худощавый, неловкий с виду красноармеец вско­чил с нар, отряхивая с выцветшей заплатанной гим­настерки соломинки.

— Вот что, товарищ Вавилов, — глядя на босые ноги красноармейца, сказал Кудряшев, — пойдем-ка со мной.

Они вышли в сливовый сад, спустились к кустам дикой маслины и акации над обрывом.

— Ты здесь в ту ночь стоял?

— Здесь, товарищ начальник.

Как часто бывает в минуты сильного волнения, в голове Кудряшева возник вдруг дерзкий, но про­стой замысел. Если его выполнить, то все может по­вернуться самым неожиданным образом! Начальник замолчал, соображая, как лучше осуществить заду­манное. В первую очередь, конечно, надо посовето­ваться с Никитиным, и если он согласится...

Минуя тропу и вздымая пыль, курносый паренек сбежал с обрыва у рыбацкого поселка на Тринадца­той станции и, загребая ногами песок, пошел вдоль берега. Одет он был в старое рваное пальто, подпоя­санное ремнем, и в изношенные опорки. На голове едва держалась лихо сдвинутая на затылок измятая кепка. Однако костюм не смущал парня. Он весело насвистывал и беззаботно поглядывал на рыбаков, снаряжающих шаланды.

Когда паренек проходил мимо засольного сарая, его остановил грубый оклик:

— Эй ты, соловей!

Паренек оглянулся и, увидев грузного седобро­вого артельщика, небрежным жестом скинул кепку:

— Наше вам с кисточкой!

Артельщик подозрительно осмотрел парня с ног до головы.

— Ты чего тут шляешься, или давно тебе бока не ломали?

Вместо ответа парень вытащил из-под полы ме­шок.

— Соли не требуется?

— Ворованная? — взвешивая на руке мешок, спро­сил артельщик.

В овраге нашел, — нагло ухмыльнулся парень.

— Чего за нее хочешь?

— Жрать хочу. Надоело на казенной квартире, от гнилых бураков пузо болит. Может, в рыбаки меня примете?

— Документ имеется?

— А как же! Вот мой документ! — Парень вытя­нул из кармана рукоятку кинжала.

— Хороша штука камбалу потрошить! — Артель­щик движением руки показал: прячь, мол, свой «до­кумент», и, глядя на рыбаков, с уханьем вытаски­вающих на берег шаланду, тихо спросил: — Из тюрь­мы убег? Откудова?

— С Николаева, — так же тихо произнес парень.

— Звать как?

— Остапчук Семен.

— А по-настоящему?

— Семен Остапчук...

— Покажь руки.

Парень вытянул потрескавшиеся мозолистые ла­дони.

С того дня он остался у рыбаков. Артельщик Тур­гаенко назвал его своим заблудшим, седьмая вода на киселе, родичем, и никто из рыбаков не расспра­шивал новенького, откуда он прибыл и чем до сей поры занимался.

На вторые сутки его взяли в море, будто невзна­чай столкнули за борт и с любопытством глядели, ловок ли плавать при свежей волне.

Отфыркиваясь, он выбрался из воды и с усмешкой сказал:

— Люблю купаться!..

Тургаенко где-то выправил парню форменное удо­стоверение с печатью губернской милиции и всеми положенными подписями.

Однажды в пятибалльный шторм малая шаланда вышла в море и вернулась под утро с тяжелыми ящи­ками. Ящики спрятали в погреб под засольным са­раем. Наутро их погрузили на телеги, прикрыли сверху рыбой и увезли в город.