Конечно, я прежде всего вспомнил, что кошки с голубыми глазами вроде бы бывают глухими. Может быть, и мой щенок слышит меня только одним ухом? Какие-то домашние опыты, эксперименты я тут же старательно провел и, по-моему, убедился, что со слухом у Буяна все в порядке. Но как быть-жить дальше? Конечно, я не собирался возвращать обратно это премилое существо, не мог расстаться с собачкой, которая не отходила от меня, но заводчика, который передал щенка, ничего не сказав о его разноглазости, я все-таки побеспокоил, но никакого толкового ответа не получил: дескать, чего я хочу — собачку мне передали, справку о происхождении, заверенную подписью отвечающего за племенную работу, вручили. И все.

Вот так и остался мой Буян на всю свою, правда, не очень долгую, собачью жизнь «арлекином».

Но кто сказал, что мы, арлекины, так уж ни на что и не годны? Черт с ними, с дипломами и прочей мишурой, наше дело — охота! Вот тут-то мы обязательно постараемся показать себя.

Итак, наш первый настоящий лес, конец февраля, загустевшие сугробы. По этим сугробам конца зимы нет-нет да и встречались нам настроченные отпечатки беличьих лапок. Следы попадаются и старые, и вроде бы совсем свежие. Находим мы на снегу под елями и беличьи столовые со совсем недавно разделанными шустрыми зверьками еловыми шишками. Но, увы, мой Буян, по-моему, совсем безразлично относится и к беличьим следам, и к остаткам беличьих трапез.

Я очень хочу, чтобы моя собака застала белку внизу, на снегу, увидела бы, как она уходит вверх по стволу елки. Но белки внизу, под елями, мы пока не находим.

Где они, эти зверьки? Может быть, куда-то ушли, покинули этот лес? Когда Буян уходит от меня вперед по лыжне, я останавливаюсь и прислушиваюсь: нет ли где белки в вершинах елей. Но и тут никакого известия от желанного нами зверька.

Так и прошел весь наш краткосрочный отпуск, из которого я привез только фотографии своего Буяна среди февральских снегов, а вместе с ними и некоторую растерянность: почему же не отыскали мы белку, почему Буян никак не реагировал даже на самые свежие беличьи следы? А таковые определенно встречались: к этому времени у белок уже начинались весенние игры, и об этих играх совсем точно и рассказывали следы зверьков. Но, увы, в Москву мы вернулись, считайте, ни с чем, хотя почти семимесячной собачке вроде бы и было уже положено хоть как-то отреагировать на встречу с беличьим следом.

Всю весну мы по-прежнему провели в Москве и, как прежде, выбирались в лес только по выходным дням. И всегда во мне жила надежда все-таки показать собачке белку. Но этого так пока и не случилось.

Наступило лето, и я отправил Буяна «на дачу» к той самой доброй женщине, которая принимала нас по зиме — она еще тогда предложила мне оставить собачку у нее, чтобы не мучить ее в городской квартире. И вот Буян «на даче». Я расставался с ним ровно на неделю, а через неделю, прибыв на свидание к своему воспитаннику, вдруг увидел его сидящим на цепи.

Хозяйка дачи извинилась за цепь: мол, это не наказание, а вынужденная мера. Дело в том, что мой Буян, оказалось, проявил совсем не бескорыстный интерес к соседским гусям и, отпущенный погулять, в первый же день обнаружил этих домашних птиц и притащил к себе домой уже бездыханного гусака.

Конфликт с соседями мы как-то уладили, но теперь, отправляясь на прогулку, я не спускал Буяна с поводка до тех пор, пока мы не оказывались в лесу.

Спущенный с поводка Буян тут же исчезал в чаще. Где он ходил — бродил? Лишь изредка я мог видеть впереди себя мелькнувшую светлой тенью свою собаку, если шел по прямой, не очень заросшей дороге. Буян, как и положено настоящей лайке, в своем круговом поиске то и дело пересекал мой путь и, видимо, всегда точно знал, где я и куда собираюсь отправиться дальше. По крайней мере всегда, когда я поворачивал обратно к дому и вот-вот должен был выйти из леса, Буян почти тут же оказывался возле меня и его никогда не приходилось в этом случае долго вызывать, ждать. Наш тандем «охотник и его лайка» действовал пока исправно, и о своем друге-напарнике мой Буян помнил даже тогда, когда разыскивал в лесу лося.

Лось оказался нашим первым охотничьим «трофеем». Здесь Буяна не надо было ни нахаживать на зверя, показывая ему следы, ни поощрять в его удачной охоте: если где-то не очень далеко был лесной бык или лесная корова, то моя собачка-лосятница очень скоро находила их и начинала вполне прилично, с моей точки зрения, работать по обнаруженному зверю.

Хотим мы или не хотим признавать вслух, но почти по всей нашей лесной зоне, несмотря на всевозможные запреты, лось был и остается по сей день объектом небескорыстного внимания со стороны местного населения, имеющего при себе охотничье оружие. И пусть какой-нибудь тракторист Васька или шофер Юрка отправляются на этот раз в лес вроде бы только за той же белкой или за куницей, но свежие следы лесного быка или лесной коровы не могут не вызвать у наших добытчиков вполне определенных эмоций. И у того же Василия или Юрки их собачки, лайки или же неплохие охотничьи работники-лайкоиды, кроме белки, куницы, обязательно знают, что такое лось. Да других собак, без интереса к «мясу», наши удачливые следопыты и не держали бы. По крайней мере мне ни разу не приходилось встречать по нашей северной тайге местных охотников, рядом с которыми были бы узко специализированные собаки, например те же лайки-бельчатницы.

Ну а как именно работали эти собаки-добытчицы по лосю? Тут у меня с местными «мастерами» обычно и возникало непонимание, которое я чаще всего и не высказывал, слушая победные рассказы своих собеседников:

— Вот у меня за лосем Пиратка ходил — наверх шел без всякого страху…

В данном случае «идти наверх» на местном наречии означало следующее: собака, обнаружив и с ревом настигнув лося, кидалась на него, намереваясь вскочить ему чуть ли не на спину. В случае с медведем, который кинулся на охотника, такое поведение зверовой собаки, как «идти наверх», чтобы остановить зверя даже ценой своей жизни, конечно, выше любых похвал. Но для чего с ревом бросаться на лося, которого собака может остановить или, на худой случай, хотя бы временно удержать на месте без такой, совершенно лишней в данном случае истерики? Ведь лось не разъяренный медведь, и если его не слишком настойчиво преследуют, то он, увидев перед собой собачку, ведущую себя не слишком агрессивно, чаще всего и заинтересуется этим явлением, а то и остановится, растопырив свои уши-локаторы в сторону чудного существа. И тут ты, охотник, по не слишком грозному лаю своего питомца определяешь то место, где твоя собачка остановила, заинтересовала собой лесного быка или лесную корову, и, стараясь быть незаметным, осторожно подходишь к потенциальной добыче.

Не знаю, как другие, но я, исходя из своего, в основном удачного, опыта, утверждаю, как правило, только такую охоту за лосем с умной, деликатной лайкой.

Именно так и работал всякий раз мой Буян по обнаруженному лосю в подмосковных лесах. Не изменил он своей привычке и позже, когда мы встретили лосей уже в вологодской тайге, где эти звери, видимо, более недоверчиво должны были относиться и к человеку, и к его собаке. И там мне удалось подойти к очень серьезному лесному быку, которого «развлекал» мой Буян, как говорят в таких случаях, на верный выстрел.

Итак, свой талант собаки-лосятницы Буян подтвердил, а вот белок искать он вроде бы так и не собрался за все время пребывания «на даче». И теперь нас ждали очень серьезные вологодские леса, ждала настоящая северная тайга, которая, судя по всему, и должна была быть для моей западносибирской лайки чуть ли не исторической родиной.

Поезд «Москва — Архангельск». Буян мирно спит всю дорогу под нижней полкой. Выгружаемся на станции Сокол. Находим автобусную остановку и отправляемся дальше по тракту «Вологда — Великий Устюг», правда, не на автобусе, а в кузове грузовой машины и не до указанного мне Николаем Васильевичем Елизаровым населенного пункта Воробьево, а пока только до того места, где заканчивается более-менее проезжая дорога и начинается многокилометровый волок: расквасившаяся под хмарью промозглого сентябрьского неба полоса-поток непролазной грязи, огороженной сплошным частоколом вековых елей.