Трое раненых ответили, что идти смогут, но бежать — вряд ли.

— Прекрасно. Значит, возражений нет, и мы принимаемся за дело. На этот раз мы возьмем свое!

Вечером они с отвращением поужинали рыбой и хлебом, со страхом представляя, что впереди их ждут многие месяцы — или годы — полуголодного существования. Правда, добряки-ганопо снабдили их сигаретами и вином из лишайника.

Перед тем, как забраться в хижину, Бартон прошел по берегу. Вавилоняне уже спали в своих жилищах, десятка два еще болтались на плоту. Трехдневная тяжкая работа совершенно измотала их, и вскоре все разошлись, спеша погрузиться в сон. Лишь несколько часовых расхаживали по палубе, зажигая сосновые факелы, смоченные рыбьим жиром.

Большая часть стражников собралась на носу — видимо, Мафусаил опасался, что люди Бартона заберутся на борт и похитят его добро. Маленькие темнокожие люди зорко следили за его прогулкой. На свое приветствие он не получил ответа.

Разведав обстановку, Бартон повернул к хижине. По пути он увидел вождя ганопо, сидевшего у костра с трубкой в зубах. Он присел рядом с индейцем.

— Думаю, что нынче ночью люди на плоту будут немало удивлены.

Вождь пыхнул трубочкой.

— Что ты имеешь в виду?

— Возможно, вождь народа с северного берега совершит набег на плот. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Ни слова. Великий вождь шааванвааков не доверился мне. Но я не удивлюсь, если он и его воины не простят обид и оскорблений, нанесенных крючконосыми народу ганопо, находящемуся под их защитой.

— А как ты думаешь, когда они начнут атаку?

— В прежние дни, когда шааванвааки воевали с народом на южном берегу Реки, они переплывали ее перед рассветом — в час густого тумана их приближение было трудно заметить. Вскоре после высадки поднималось солнце и воины видели, куда нанести удар.

— Так я и думал, — кивнул Бартон. — Но вот что меня удивляет. Перебраться через Реку на другой берег нетрудно, а вот найти в тумане небольшой островок — задача не из легких. Хотя утес на нем очень высокий, ночью его можно не разглядеть.

Вождь вытряхнул уголек из трубки.

— Меня это не касается.

— На стрелке есть бухточка, обращенная к северному берегу, которая может прикрыть нападающих от людей с плота. Им не будет виден и костер, но его легко разглядеть даже в тумане с северного берега. Не для этого ли костра ганопо целый день носили в бухту бамбук и хворост?

Вождь усмехнулся.

— Ты любопытен, как дикая кошка, и зорок, как ястреб, но я обещал вождю шааванвааков не проронить ни слова.

Бартон прикусил язык.

— Понимаю. Не знаю, вождь, увидимся ли мы еще, но я благодарю тебя за гостеприимство.

— Увидимся, — не здесь, так в другом мире.

Бартон долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, пока сон не сморил его. Он очнулся лишь когда Монат начал расталкивать его. Протирая глаза, Бартон поднялся. На планете Моната смена суток тоже занимала двадцать четыре часа, и Бартон полностью доверял его биологическому хронометру.

Остальные уже поднялись. Они тихо переговаривались и пили кофе. Темно-коричневые кристаллы, подарок островитян, мгновенно вскипали и растворялись в воде. Обсудив еще раз все детали похода, путники вышли наружу. Их хижина стояла высоко, и сквозь дымку тумана, им был виден слабый огонек, мерцавший на стрелке. Шааванвааки тоже смогут разглядеть его тусклый отблеск. Это все, что им было нужно от ганопо.

У Бартона и Фригейта были кремневые ножи, Казз держал в руках дубинку, вырезанную из сосновой ветви; остальные шли без оружия.

Вскоре они достигли края плота. До стражей с факелами оставалось ярдов пятнадцать, и нападающие поползли вдоль борта, уверенные, что заметить их невозможно.

Миновав часовых, Бартон поднялся на плот; остальные скользили за ним, словно тени в тумане. Наконец, он увидел стены и острую крышу склада — оттуда неслись громкие голоса и шаги стражи. Касаясь рукой стены, он обогнул строение сзади и остановился, доставая из-под одежды свернутую веревку, выпрошенную им у вождя (тот даже не поинтересовался, зачем она ему понадобилась). Веревки были также у Моната и Фригейта. Бартон связал их вместе и, протянув Алисе один конец, вместе с Монатом, Фригейтом, Логу, Бест и Каззом пошел дальше; он помнил, что как раз за складом лежали лодки.

В полном молчании они спустили на воду большое каноэ. Поднять лодку, выдолбленную из светлой сосны и обтянутую рыбьей кожей, было по силам лишь десятку человек, но они сумели справиться. Затем мужчины повернули обратно, оставив в каноэ Логу и Бест.

Держась за веревку, все четверо вернулись к складу. Казз проворчал:

— Тут еще кого-то принесло!

Они увидели пылающие факелы.

— Смена караула, — шепнул Бартон.

Они юркнули за угол, выжидая, когда пройдут часовые.

Бартон взглянул вверх: туман рассеивается или ему показалось? Они выжидали, стоя на холодном ветру, но обливаясь потом от напряжения. Стражники обменялись несколькими фразами, кто-то из них отпустил шутку, раздался смех, и они разошлись. По движению факелов было ясно, что двое направились к носу, а двое повернули к корме.

Наблюдавший за ними Бартон шепотом спросил:

— Эти двое, на корме… Казз, берешь на себя одного?

Неандерталец утвердительно буркнул.

Факелы удалялись, потом один из них исчез. Через минуту он показался уже невдалеке от них, словно один из стражников повернул в их сторону. Бартон жестом приказал всем спрятаться за постройку.

Это был Казз — его огромные зубы сверкнули бликами пламени. В руке он держал тяжелое дубовое копье с наконечником из рога меч-рыбы, на ремне висели сланцевый нож, насаженный на деревянную рукоятку, и кремневый топор. Он направился к Фригейту и Алисе, протянув свою дубину Монату.

— Надеюсь, ты его не убил? — прошептал тот.

— Смотря какой толщины у него череп, — отозвался Казз. Монат поморщился. Он испытывал органическое отвращение к любому насилию, хотя в минуты опасности оказывался настоящим бойцом.

— Вас не подведет больная нога? — спросил Бартон Фригейта. — Сумеете точно метнуть топор?

— Об этом я сейчас и думаю, — Фригейт весь дрожал, хотя ему следовало держать себя в руках перед предстоящей схваткой. Он, как и Монат, страшился физической расправы.

Бартон наскоро объяснил своим бойцам задачу и повел Казза с Алисой вдоль стены к фасаду склада. Монат и Фригейт обходили его с другой стороны.

Они добрались до угла. Четверо стражников, собравшись в кружок, разговаривали. Бартон зажег свой фонарь и, быстро шагнув вперед, направил свет им в глаза.

В накинутом на голову капюшоне к часовым приближался Казз. Его не узнали сразу — видимо, стражники решили, что вернулся один из ушедших. Исправить свой промах они не успели. Казз резко взмахнул копьем и обрушил его как дубину на голову одного из вавилонян. Подскочивший Бартон поднес свой нож к шее другого. Он не хотел доводить дело до убийства и не позволил кровожадному Каззу заколоть свою жертву копьем. В стороне мелькнул топор Фригейта, он обрушил его на грудь третьего человека. Американец так боялся стать убийцей, что попал не совсем точно, однако сильный удар обухом топора свалил противника с ног. Тот попытался подняться, но рухнул под кулаками подоспевшего Бартона. Четвертый, побывав в руках Моната, уже корчился на полу.

Все произошло мгновенно и в полном молчании — без криков и шума. Никто не услышал их возни. Фригейт с Каззом подняли упавшие факелы, и Бартон открыл дверь склада. Стражников втянули внутрь, затем Монат быстро осмотрел их.

— Все в порядке, живы, — сообщил он.

— Они могут скоро прийти в себя. Казз, последи.

Бартон поднес фонарь к чашам, осветив их.

— Ну, все, мы не нищие!

Его раздирали сомнения. Должны ли они ограничиться семью цилиндрами или следует забрать все? В этом случае лишние можно обменять на древесину и паруса для нового судна. Конечно, его девиз — «Честь, не выгода!» — но в данном случае он не занимается воровством, а лишь возмещает потери. Наконец, он принял решение и велел забирать все тридцать цилиндров. Повесив их на шею, взяв по паре в каждую руку, они покинули склад и замкнули дверь. Держась за веревку, все двинулись в сторону каноэ, оставив факелы на палубе возле входа.